Живая душа.

      Дуло пистолета пристроилось у виска, рука дрогнула, а сердце пропустил удар. Как же страшно умирать… Но нужно лишь нажать на курок и всё закончится. Зажмурившись, он собрался с духом и нажал. — Я сам тебя сейчас убью! — взбешённо зарычал Союз, держа немца за руку. — Почему он не заряжен?.. — бесцветным голосом спросил тот, невидяще глядя на выбитый из руки пистолет, валяющийся у его ног. — Забыл зарядить, — прошипел русский, — Зачем?! — Это единственный выход! Мне некуда идти, да и не хочу я больше скрываться! — Рейх дёрнулся, — Пусти! — И не подумаю! — коммунист словно что-то решил для себя: губы поджаты, брови сурово нахмурены, глаза решительно блестят, — Никуда я тебя не пущу! Чтобы ты опять какую-нибудь глупость выкинул?! И не мечтай! — Отпусти! Дай мне заплатить за свои ошибки! Дай закончить всё это! — сорвавшись на крик, вырывался нацист. — Ты заплатишь, но иначе! — прижав дёргающегося немца к стене, отрезал СССР. — Как?! — взбешённо посмотрев русскому в глаза, прохрипел Рейх, — Я никогда не заплачу сполна! Только кровью… — Кровью, значит? — прищурился Союз и, резко подавшись вперёд, свободной рукой оголил плечо немца и укусил его. — Was machst du, Hund kommunistisch?! Los! (Ты что творишь, псина коммунистская?! Отцепись!) — заорал тот на родном языке, начав дёргаться в два раза интенсивнее. — Ну вот, кровью ты расплатился, — вытерев рукавом окровавленные губы, усмехнулся СССР. —Du bist verrückt! Ein kranker Bastard! Nimm die Hände Weg!  (Ты псих! Больной ублюдок! Убери от меня руки!) — с истеричными нотками в голосе требовал нацист. — С кровью покончили, теперь вторая часть расплаты, — спокойно продолжил коммунист, игнорируя свою жертву. Тот притих, напряжённо ожидая продолжения, — Попробуй извиниться. — Was?! — немцу показалось, что он ослышался, — Извиниться?! Scheiß auf dich, Vampir minderwertig. (Да пошёл ты к чёрту, вампир неполноценный!) — Ну зачем же так грубо? — склонив голову набок, русский с интересом смотрел на трепыхания Рейха. — Псих! — припечатал тот, тяжело дыша и яростно раздувая ноздри. — Не больше, чем ты, — с улыбкой спокойно подтвердил Союз. — Объясни мне, что ты творишь? — успокоившись, устало спросил немец, — Зачем ты это делаешь? — Я творю глупость с вкраплением безумства, — со смешком ответил коммунист, — Даю тебе ещё один шанс. Не хочу терять нить, связывающую меня с лучшими воспоминаниями из детства. — Это эгоизм по отношению к окружающим! — Да, я эгоист, — криво улыбнувшись, ответил русский. — Глупо! Глупо снова мне доверять, идиот! — Имею я право совершить глупость под конец жизни? Я не боюсь рисковать. — Ты псих!.. — Полный и неизлечимый. — Ты, псина, всех ещё переживёшь… — пробормотал нацист.       Запрокинув голову, СССР хрипло рассмеялся и отрицательно ею покачал, но ничего не сказал. — Почему? — всё ещё не мог понять фриц. — Потому что боюсь потерять.       И, наклонившись, Союз накрыл его губы своими. Сминая, подчиняя. В ответ — такой же огонь, такая же жажда. Поцелуй с привкусом горечи. А после ещё. И ещё… — Verzeih… (Прости…) — шептал в секунды остановок немец. — Прощаю, — отвечал русский.

***

      Сидя на матрасе, оба ошеломлённо смотрели друг на друга. Лица у обоих горели, а глаза нездорово блестели и изредка дёргались. — Да, Совок, даёшь ты… — хрипло протянул Рейх и истерично хохотнул. — Уж кто бы говорил, — на автомате огрызнулся коммунист.       Снова повисла тишина. Всё ещё находясь в ступоре, они встали с матраса и пошли прочь из подвала, на кухню. Стресс снимать. — Водка? — заторможенно поинтересовался нацист. — Закончилась. Чай и кофе. Что тебе? — Кофе, — скривился он, — Или пистолет. — А лучше кулаком по башке, чтоб мозги на место встали, — нахмурился СССР, — Может, прекратишь?       Немец промолчал, наблюдая за ловкими движениями Союза. Шок потихоньку сходил на нет, а вот осознание произошедшего уходить никуда не собиралось. Оно, как ни прискорбно, только пришло, давя на и без того расшатанные нервы фрица. Примерно то же самое происходило сейчас и с коммунистом. Движения его вдруг стали резкими и дёргаными, всё начало валиться из рук, а сердце билось часто-часто. Если бы не произошедшее пятнадцать минут назад, он решил бы, что это новый приступ. Наконец засвистел старый потёртый чайник, слегка подкопчённый сбоку. Подхватив полотенце, Союз осторожно схватился за горячую ручку и наполнил кипятком две кружки. — Угораздило нас… — вздохнул Рейх, принимая от русского кружку с горячим кофе. Тот же молча сел за стол напротив немца и сделал маленький глоток своего чая, — Даже не подозревал об этом… — Да я сам не подозревал, — поджал губы СССР. Взгляд его заметался по кухне, в попытке не встретиться с глазами напротив, — Но как увидел, что ты дуло к виску приставил, у меня будто крышу снесло. — Твою крышу снесло давно и безвозвратно, — не мог не заметить немец. — Если только вместе с твоей, — криво усмехнулся коммунист.       Бывший фюрер нервно дёрнулся и, совершенно забыв, что кофе ещё горячий, сделал огромный глоток, чтобы тут же, поперхнувшись, закашлялся и пролил на себя кипяток. Надрывно кашляя, он хрипло и прерывисто ругался, а со стороны за ним молча, закусив губу, чтобы не засмеяться, наблюдал Союз. Взяв со стола полотенце, он протянул его немцу. Тот забрал его и начал остервенело тереть брюки. А коммунист, сложив руки на столе, уронил на них голову и глухо захохотал: — Доходяга, ты безнадёжен.       Подняв голову, он напоролся на взгляд, полный возмущения и праведного гнева, но стоило их глазам встретиться, как пламя гнева сменилось каким-то другим, ещё незнакомым СССР, огнём, а по телу пробежало стадо мурашек. Сдавленно застонав, русский снова уронил голову на руки. Напротив раздались хриплые ругательства и, судя по звуку, Рейх буквально упал на стул. — Это ненормально, — пробормотал коммунист, — Это неправильно. — И с этим ничего не поделаешь, — недовольно заметил нацист, — Поэтому хватит истерить и тащи мне новый свитер. — Я не истерю! — подскочив, возмутился Союз, — У меня тут только что вся жизнь рухнула! — Ой, прямо-таки рухнула, — хмыкнул Рейх. — И вообще, не наглей! — проигнорировал его слова СССР. — Ну вот, наконец ты стал похож на самого себя, а то сидишь, как тень самого себя, глаза мозолишь, — удовлетворённо кивнул немец и, расслабленно откинувшись на спинку стула, насмешливо посмотрел на растерянного русского. — Гад ты всё-таки, — тяжело вздохнул тот, — Неужели тебя ничего не смущает? — Всё своё смущение я потерял там, — он махнул рукой в сторону подвала, — А его остатки запихнул куда поглубже, что и тебе советую сделать, а то ведёшь себя, как кисейная барышня, смотреть тошно. — Да пошёл ты… — Да-да, я знаю все направления, куда ты меня хочешь послать. Denn selbst lehrte. (Сам ведь научил.) — Усмехнулся немец, — С каких пор ты такой эмоциональный? Обычно ты как кусок льда. — С тех самых, как ты у меня в подвале поселился, — вздохнул Союз.       И они снова замолчали. У обоих в руках дымились кружки со всё ещё неостывшими напитками. — И что дальше? — поинтересовался русский спустя пару минут. — А что ты предлагаешь? — нахмурился Рейх. — В нашей ситуации я вижу только два выхода: мы делаем вид, что сегодняшнего дня не было и расходимся, потом, возможно, всю жизнь об этом жалея. Второй же: мы пытаемся ужиться вместе, разгребая всё то дерьмо в твоей жизни, что ты успел намесить. Что предпочтёшь? — совершенно спокойно ответил коммунист. — Разгребая дерьмо? И как ты себе это представляешь? — иронично вскинув брови, поинтересовался немец. — Пытаемся отмазать тебя перед другими странами, чтобы ты смог нормально жить, общаться с сыном, вновь присутствовать на совете. Всеобщее прощение тебе, конечно, не заслужить, уж не обессудь, не все такие, как я, но хотя бы право на жизнь попробуем выгрызть. — Да ты сказочник, — сухо заметил нацист. — Если я так говорю, значит так и будет. Выбор за тобой. — А, была не была, всё равно деваться мне некуда. Как запудрить мозги странам, чтобы они решили, что теперь я белый и пушистый? — усмехнулся немец, поправив съехавшую фуражку. — Никак. Мы поступим иначе…