Подозрения

Чусов листал дело. Опять. За последние сутки он просмотрел его, наверное, раз сто. Еще бы. Антисоветский заговор под носом у контрразведки. Удачный исход дела сулил ордена и новые звания, а вот в случае провала… О провале думать не хотелось, а не думать не получалось. План Гоцмана был хорош, иначе Чусов его не одобрил бы и не стал рисковать, уговаривая Жукова, вот только было одно «но». Всегда есть «но», и в этом деле таким «но» был сам Давид Гоцман. Еще какую-то неделю назад он красовался на первой строчке списка подозреваемых Чусова. Да, за это время появились новые факты, но… Снова «но». Чусов был волевым человеком и умел принимать решения. Вот и теперь он поверил Гоцману и собирался идти с ним до конца, что бы ни произошло. Однако это не означало, что он перестал думать и сопоставлять факты. Чусов перевернул страницу, поправил стопку фотографий и взял одну из них в руки. На ней улыбался немолодой веселый мужчина с хитроватым прищуром. На остальных он же был мертв. Ефим Петров. Фима. Лучший друг, почти родной человек. Мог ли Гоцман убить его, чтобы запутать след? Хладнокровно, без капли жалости, воспользовавшись доверием? Чусову трудно было представить Гоцмана, который с улыбкой подходит к лучшему другу, а в рукаве прячет острый нож. Быстрый, точный удар в сердце, и жертва удивленно распахивает глаза: уже понимает, но еще не осознает. Нож вонзается в плоть почти бесшумно, лишь слегка скрипит, когда проходит между ребер. Шаг назад, и кровь из раны заливает обоих. Это длится недолго. Человек стремительно бледнеет, в то время как его рубаха — напротив, становится алой от крови. Он закатывает глаза и падет, неестественно растянувшись на земле. Тело дергается в предсмертных судорогах, а изо рта вырывается негромкий хриплый стон. Убийца быстро скрывается в подворотне, стараясь не оборачиваться и не слушать — боится, что тот, кто остался лежать не земле, еще жив. Чусов отложил фотографию и взял другую, сделанную во время вскрытия. Фима больше не выглядел жизнерадостным одесситом. Его лицо почернело, глаза помутнели и смотрели в пустоту, из приоткрытого рта виднелись зубы. Фотография раны была сделана крупным планом. Тонкая красная линия напоминала скорее небольшой разрез. Чусов знал, что картина обманчива. Нож вошел глубоко в тело, пронзив сердце. Следующие фотографии это подтверждали. Человека вскрыли, как консервную банку, разрезали по бокам и откинули грудную клетку, словно крышку. Чусов не разбирался в человеческих внутренностях, но ему и не нужно было. Это задача экспертов. Сердце лежало отдельно, и даже непрофессионал увидел бы в нем глубокую дыру. На гладкой поверхности мышц зияла рана. Края были ровными, но вокруг разливалось черное пятно кровоподтека. На следующем снимке сердце было разрезано и след от ножа можно было рассмотреть еще лучше. Чусов полистал фотографии: разрез ребер, кишки в тазике, еще раз сердце, еще раз рана с разных ракурсов. Он закрыл папку и устало потер переносицу. Иногда он думал, а не показать ли эти фотографии Гоцману, чтобы оценить его реакцию. Однако чем больше он изучал дело сам, тем меньше хотел, чтобы его видел Гоцман. Даже предатель не заслуживал видеть лучшего друга таким. Чусов искренне надеялся, что не ошибся, доверившись Гоцману. Иначе лежать ему на месте покойного Фимы.