«Но дьявол совершил ошибку: он принял Христа, который был безгрешен, за греховного человека, и впадение в эту ошибку привело дьявола к поражению.» Яков Шпренгер, Генрих Крамер. Молот ведьм.
Помилуй, Господи! Прости меня, Человеколюбче, яко аз усердно к тебе прибегаю! Святая Дева Мария, благословенна в женах, моли Бога о мне! Ангелы небесны, простите грехи мои, ибо припадаю я к небесам на колени в раскаянье! Усердно молюсь я за душу свою, ибо рассказ мой пойдет о том, под чьими ногами разверзалась геенна огненная, а руки были по локоть в крови. Много чего лежало на его плечах, да что правда, а что сплетня старухи безумной, падкой на общение, — поди уж разбери. Да только уста пожилые все продолжают передавать в молодые уши то, что именно он некогда обрек Еву на погибель, он соблазнил ее переступить заповедь Божию. Будто он это наполнил завистью душу Каина, и пал тогда от руки брата Авель, и вскричала и содрогнулась от ужаса земля. Ибо первый раз была окроплена она кровью, ибо первый человек пал до самого страшного греха — убийства. А еще молвят, будто он на любовь греховную свел мудрейшего Соломона, возбудив в нем страсть к женам. И он был тем, кто указал Ироду избивать младенцев. Он был тем, кто приказал Иуде предать Господа своего и учителя за 30 сребреников, а после удавиться. Он подвиг распять Петра вниз головою и усечь мечом Павла. А сколько простых, небиблейских душ угроблено им было! Ибо есть он диавол! Диавол, что живет во плоти, подобной человеческой. И не принимал он такого понятия как страх, и ничто не могло быть над ним судьею и палачом. Лишь запах крови да вид греха людского был для него усладой. И сверкали тогда зловеще, словно лезвие всемогущего клинка, голубые глаза, опасно притворяясь небесными. Но был лукаво прекрасен он. Лик его был оружием не менее опасным, нежели верный меч или облитый ядом кинжал предателя. Столько умов свел он в похоть, что уничтожены были Содом и Гоморра. Ибо стоило лишь раз коснуться губами о багряные от вина его губы, ибо стоило лишь раз уловить сладостный шепот его, человек тотчас становился одержим, и не было ему пути уж больше никуда, кроме преисподней. И везде были глаза и уши его. Знай, человек, ежели ворон стоит и не сводит глаз с тебя, а будто рассматривает — беги поскорее прочь и омывайся весь водой святой да молись, будто судьба мира от тебя зависит. Ибо друзья его вороны. Да и сам он был похож на ворона смоляными волосами своими. И потому я имени его не произношу, что не известно было, как его звать. Всякий раз, когда он вновь являлся людям, он носил уже новое имя. Но полно, полно. Хватит с меня его деяний, ведь испытываю я муки и боли душевные, стоит мне вспомнить и представить пред собой целые поля, залитые кровью. Но сейчас о другом. Будьте покойны, о другом. Ведь на каждого демона существует свой праведник.***
Он сидел, медленно плеская в золотом кубке кровавую жидкость. И лик его был задумчив. Страшным образом задумчив, ибо зловещая ухмылка никогда еще не предвещала ничего хорошего. —Я вижу, ты в хорошем настроении. Черновласый отпил в ответ вина. —Ну не томи, о чем твои мысли? Меня озноб бьет, лишь представлю, какой ужасный план ты вынашиваешь на сей раз, — он тихо, словно крадучись, прошел в зал и оперся спиной на дубовый стол. Взор его был направлен на трапезующего. Демон ухмыльнулся. Слащаво и гадко. Он бросил на второго, чья шевелюра горела пожарами тысячи городов, свой дерзновенный взгляд. Он никогда не смотрел ни на кого как на равного, но рыжего демона он все ж таки ставил выше остальных. —Я хочу услышать твои мысли по этому поводу. Сможешь ли ты хоть раз угадать. Рыжий демон имел вид уж чуть более зловещий: он не был так опрятен, его волосы торчали во все стороны; одежда, смутно напоминающая легкий доспех, была покрыта потертостями и пятнами, которыми он, впрочем, гордился. —С удовольствием принимаю вызов. Подумаю… Ты часто пропадал в последнее время… Уверен, ты собираешься вновь спуститься к людям. —Прекрасно… —А дальше… А дальше не будет ничего хорошего. Оставалось лишь диву даваться, каким таким образом ему удается всякий раз улыбаться по-разному: —Ты хитришь, патлатый. —Но все же прав? —Конечно нет. Огненная бровь приподнялась: —Как же так? —Просто. Ты сказал, что не будет ничего хорошего. Но не сказал для кого. Для людей — да. Для меня же это будет просто великолепно. —Мне нет смысла пытаться понять тебя, — вздохнул он, играючи. —Скажи лишь, что в этот раз? Обрушишь церковь? Натравишь псов? Пойдешь по блудницам? А может… Может война? Я был бы рад услужить тебе. Особенно в двух последних случаях. —Мимо, — он наконец поставил пустой кубок. Драгоценные камни на нем чарующе блестели от света. —Скажи, что может быть слаще чистой души? —Сломанная чистая душа? —Ты прав. —Неужели объявился истинный праведник? — смекнул он. — Я не слышал о них уже долгое время. Ты очень послужил этому. Забавно смотреть за тем, как люди пополняют и пополняют списки святых, в то время как даже четвертина их не являются такими. Ума не приложу, где отыскал ты такого. —Да, мои скитания не прошли зря. Я наконец нашел то, что искал, и теперь планирую завладеть этим. —Я мог бы… Внезапно из его ладони выскочил, словно ядовитый змий, тонкий изящный клинок, и будь второй человеком, он бы явно дрогнул с испуга, а по шее бы его потекла кровь. Но младший демон даже не пошевелился, а клинок остановился от него так, что между ним едва могла бы проскочить блоха. —Нет. Это мое. Приспешник несколько разочаровался: —Мне не нужны твои выступления. Если ты хочешь веселья, мог бы найти ближайшего бродягу или пьяницу, — он отвел от своей шеи клинок, который зашипел об длань, будто плавя ее. —Иногда мне стоит лупить тебя, чтобы не зазнавался. Послышалась протяжная трель козодоя: трьрьрьрьрь… Странная, странная сумеречная птица. В зал влетел огромный ворон, сделал пару кругов, крича свое приветствие, а после сел на плечо черновласому. Словно кошка он пытался ластиться к хозяину. Демон лишь слегка провел по его перьям и дотронулся до мощного костянистого клюва. —Ты молодец. Он потянул руку за пазуху и выудил оттуда человеческий глаз. Пару мгновений он покрутил глаз в руке, приманивая внимание птицы. Та распушила перья в ожидании. —Лови! — он подбросил глаз высоко в воздух. Птица мгновенно сорвалась с его плеча и на лету схватила свою награду, позднее жадно проглотив. —Это значит, что мне уже пора. Он взял со скамьи плащ и расправил перед собой. Задумался. —Что-то не так? —Да. Пожалуй, так будет лучше, — и плащ охватило огнем. Низа одежд горели, кое-где появлялись дыры. А после огонь потух, также внезапно, как и появился. Он коснулся пальцами свежей золы и обтер в ней руки и лицо. —Смотреть тошно, — ухмыльнулся рыжий. —Не смотри. Я могу скормить и твои глаза. —Заманчиво, да они у твоей курицы поперек глотки встанут. —Я уже говорил тебе, что твой страх пахнет? Ты воняешь еще более паршиво, чем обычно. —Приму за похвалу. —Ты никогда не отличался острым умом. Их перебранки могли идти часами. Кто знает, может и на этот раз они могли бы продолжать, покуда петухи не закричат, да больно уж Черновласый торопился. Он отворил огромную золоченую дверь в никуда, и там и исчез. Рыжий отпил остатки вина из горла.