«…каждый делал то, что ему казалось справедливым.» Книга Судей, 21:25
Внутри стен стояла суматоха. Казалось, вечно ленивый город сегодня и подавно должен спать, покуда солнечный диск не дойдет до самой высокой точки, но все отвратительным образом шло наперекосяк. Демон шел совершенно спокойно, настолько же спокойно, как и человек рядом с ним. Но оба они тщательно прислушивались к разговорам вокруг. —Ой недобрые вещи творятся! Ой недобрые! —Где ж мы так нагрешили, прости Господи! —Жалко то как… —Ты видела? Видела? Не видела? И не смотри! Неча там глядеть! —Говорят, это были крысы. —Крысы?! Не хватало еще шоб зараза какая началась! Миша сжал губы в одну узкую полосочку. —Кажется, все в самом деле плохо, — выдохнул он. —Почему? —А разве ж хорошо это — когда человек в святой день страшно так погибает? —А что, дни имеют какую-то разницу? Праздник — не праздник — не одно ль и тоже? —Нет. Не одно. Вальпургиева ночь — ночь, когда бог выслушивает разом все-все главные молитвы. Ночь, когда безнадежно больные исцеляются, а сироты находят дом. Но на сей раз вместо облегчений нам дали знак. Недобрый знак. Демон провел взглядом по треугольной, возвышающейся над всеми остальными, деревянной крыше. Идти еще было прилично. Смотря себе под ноги, Демон случайно заметил на небольшом зеленом пустыре желтые цветы на толстом стебле; они были закрыты. Миша измерял время по раскрытию цветов, и, если задуматься, это было действительно неплохим методом. Покуда одни цветы уже вовсю раскрывали свою красоту, другие еще сидели в своем пестром коконе, не выражая желания очнуться. Но какой же невероятной внимательностью и памятью было необходимо обладать, чтобы выдумать такое? Задумавшись, Руслан не заметил, как мельник выскочил посреди дороги; послышался лязг и ржание лошадей. Все случилось так быстро, не имея совершенно никаких предпосылок, что эта ситуация была на грани тех, про которые говорят «застал врасплох». Миша сидел на дороге. —Ты хмельной что ли? Сука! Куда прешь?! На кой-черт под телегу лезешь?! Ой, я тебе задам! — мужчина, погоняющий лошадей, взмахнул плетью. Миша заслонил лицо рукой, прекрасно зная, что сначала почувствует боль, и только после этого сможет ее услышать. Плеть глухим свистом разрезала воздух, послышался хлесткий удар о плоть. Миша недоуменно убрал руку от лица, будто бы это могло позволить ему увидеть, что произошло. А если бы он все же мог увидеть, то увидел бы, как перед ним стоит мужчина, на руку которого, подобно змее, намотана плеть. Зеваки вмиг замирают, гул вокруг прекращается. Все удивленно смотрят на развязавшуюся сцену. —На кой-прет, значит? — он ухмыляется. —У меня возник такой же вопрос к тебе. Потасканные лошади, будто в испуге отходят, едва двигая повозку и открывая вид на погоняющего. Черноволосый с силой дергает рукой с намотанной плетью, заставляя недоумевающего мужчину свалиться с телеги; подходит к нему почти вплотную. —Этот человек слеп, и по нему прекрасно это видно. А ты еще слепее, раз так мчишь по городу, не замечая никого и ничего. Он отчетливо видит на колесах телеги кроме обыкновенной грязи спекшуюся кровь. —Сдается мне, — он кивнул, указывая на колеса, которые так даже и не удосужились попросту помыть. —Что такое ты проворачиваешь уже не в первый раз. Повисла тишина. Он будто бы был судьей, ожидающий народного мнения, чтобы окончательно вынести свой приговор. Переборов свою робость и боязнь признаний, кабы не потерпеть отмщения и наказания за длинный язык, один из скрипящих голосов все же решается дать суду начало: —Да! Да! Он у меня вчера куру задавил! — внезапно выкрикивает какая-то бабка. —А у нас собака теперь хромая! Как мне теперь охотиться с хромым псом? — подхватывает кто-то по другую сторону. Гул разрастается, а глаза судимого раскрываются все шире и шире: —Да не было такого! Не неси околесицу, старая кляча! И псине твоей ничего не будет, лучше бы сам следил за своей шавкой, чем на добрых людей свой рот разевать! Да сами вы!- Демон поднимает руку, приказывая всем замолчать. —Посмотри на собственных лошадей, — он заживо режет кучера ледяным взглядом. —На их боках не осталось живого места, сколько раз и с какой силой ты исполосовал их плетью. До тех пор, пока одна лошадь уже не стала иметь сил, чтобы везти телегу так, как тебе надо, и пришлось запрягать вторую. Мужчина открыл рот в попытке то ли нахамить, то ли оправдаться, но Демон его перебил. —Избил до полусмерти скот, теперь принялся за людей? Как, в таком случае, поживает твоя жена? Демон все впивался и вписался в него глазами. —Ясно, — сухо ответил он. Суд готов вынести решение. Виновен. Демон сам взял плеть в руки и с яростным отвращением и презрением ударил застывшего в страхе мужчину. Раздался разрывающий душу вой. —Что? Несладко? — он ударяет вновь. —А каково было ей? — удар. —Им?! Миша срывается с места не в силах терпеть эти крики и хватает Демона за ногу. —Руслан, пожалуйста, остановись! — и Руслан останавливается. Тяжело дышит, не от устали — от презрения. Он смотрит на Мишу, будто спрашивая «почему?», и Миша в тот же момент отвечает: —Не надо этого делать, пожалуйста!.. Руки мужика кровят от разбивающих ударов, а льняная рубаха местами порвана и испачкана темнеющими разводами, но Демону категорически мало. Руки дрожат от того, с какой силой в них сжата плеть, а все тело сжалось пружиной, которая выскочит при неловком движении, и механизм вновь начнет свою безжалостную неукротимую работу. Ладони Миши касаются руки с плетью, но не собираются ее доставать, не разжимают пальцев. Лишь дают понять, что нужно сделать выбор, и выбор правильный. Руслан переводит взгляд на мужика. Обратно на Мишу. Задерживается на Мише взглядом куда дольше, а после выбрасывает плеть. —Пошли, — он почти глотает это слово, помогая Мише подняться. Они уходят с места нервно, но Руслан больше ни разу не оглянулся ни на повозку, ни на мужика, ни на остальную толпу. —Как ты оказался на дороге? — спросил Руслан, даже не поворачиваясь в Мишину сторону. —Цыпленок, — как-то даже стыдливо ответил мельник. —Я услышал, как он пищал. Он запутался лапкой в проволоке. Его бы точно задавили. Я знал, что телега остановится, когда увидит человека. Но точно бы не стал останавливаться перед животным, тем более перед цыпленком. Руслан, я был виноват во всем этом. Я был виноват и готов понести наказание. Ты избил его ни за что. Господи, Руслан, я дурак, просто идиот! —Нет. — отрезал черноволосый. —Было за что. Не думай, что это ради тебя. Я видел, что делает этот человек. Он заслужил этого. Ты — просто удачный повод, не бери на себя больше, чем есть. —Не делай так больше, пожалуйста, — тихо взмолился Миша. —Я делаю то, что считаю правильным. —Я знаю. Демон посмотрел ему прямо в лицо, наплевав на то, что глаза были закрыты тканью. Их не было видно, но они были зрячей всех видящих. Демон думал, что это он способен видеть больше, чем другие, когда заглядывал кучеру в память и с ненавистью смотрел, как тот, пьяный, избивает до полусмерти зареванную жену и случайно слишком сильно ударяет по голове маленького сына, который так отчаянно пытался защитить мать. Руслан видит больше, как демон. Миша видит еще больше. Как человек.***
«Восстанут лжехристы и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно, и избранных. Вы же берегитесь...» Святое Евангелие от Марка. 13, 22-23
Будто зевая, приоткрывались нежные розовые лепестки вьюнов, оплетающие стену здания. Мягкие и шелковистые на ощупь, они едва не рвались прямо на пальцах, неказисто просвечивая затертыми дырами. Один за другим, они образовывали длинную зеленую веревку, доходящую до самого окна чьей-то комнаты, стыдливо прикрывая обшарпанный кирпич. Казалось, имея все самые праведные намерения, вьюн будто шелковистым платком обрамлял израненную шею здания, прикрывая позорные шрамы. В действительности же он был ничем другим, как изысканной висельной веревкой: цепляясь за самые крохотные дырочки в стене, бесстыдный цветок только сильнее разрушал болезненный фасад. —Тебе… Тебе, должно быть, невероятно больно? Я так сожалею, что это произошло. —Пустяки, — хмыкнул Демон, точно уверяя, что поводов для беспокойства нет. —Даже шрама не останется. —Тем не менее, я просто обязан тебя отблагодарить. Легкий ветер игрался со шнуром на поясе Руслана, словно котенок. Слова в этих улицах терялись: их заглушал людской гул суеты обыденной жизни. Открывались лавки, невыносимо воняло рыбой и начавшим подгнивать мясом, которое не успели продать, да и вряд ли уже продадут. У самого лица надоедливо проносились мухи, они летали взад-вперед, не до конца понимая, что им нужно от этой жизни. Во многом они были схожи со своими большими двуногими братьями. Один из псов, отирающихся и путающихся меж ногами, все-таки изловчился стащить несчастный кусок свиньи, за что получил палкой по без того изодранному боку. Но мясник, толстый мужчина с крайне выразительными синяками под глазами и кровавыми пятнами на фартуке, оказался слишком неповоротлив и ленив, чтобы броситься вдогонку за вором. Животное, чуть поскуливая и прихрамывая, словно самое главное свое сокровище принесло подгнивший кусок ощенившейся суке. —Мы можем зайти в харчевню, я куплю тебе пива. Время есть, а мне еще долго стоять придется. —Мог бы так и сказать, что хочешь есть. —А я разве сказал как-то иначе? В небольшом тусклом помещении веяло погребной сыростью и чьей-то разбитой жизнью. Слабые, колыхнувшиеся при открытии двери, огоньки свеч плясали под самым потолком, придавая подвесной люстре несколько уютный вид. Светлые, порядком засаленные от чужих рук и яств сосновые столы отдавали розоватыми пятнами, расположившись вдоль харчевни в несколько рядов. Лавки из столь же дешевого материала начинали уже подгнивать, и Демон совершенно не хотел думать о причине гниения. В местах, таких как это, очень любили раскидывать кости, но каждый это делал по своему: кто-то небрежно сплевывал остатки курицы или рыбы прямо на стол, кто-то, охваченный азартом, играл в кубики-кости с их хозяином, так и не поняв, что этого жулика невозможно обыграть. Кто-то раскидывал свои кости в алкогольном угаре, противно, словно захлебываясь, храпя и время от времени почесываясь. А кто-то не брезговал и раскидать чужие кости, сломать уши, сдвинуть с привычного места нос. Ну чем не богемское местечко, а? Демон напрягся, стараясь среди прочего учуять что-то гораздо тоньше, чем мирские запахи. Это что-то заставляло чуть звенеть в ушах и трогало грудную клетку изнутри, процарапывая расслоившимся желтым ногтем путь наружу, как гнойный нарыв. Он был не единственным злом в этой дыре. А значит, не единственный мог разглядеть трепетно пульсирующую внутри Праведника печать. А когда гнойный запах мешается с розмарином и мускатом, это может значить лишь одно — неподалеку отирается Суккуб. Миша неловко поставил трость, попав прямо в дырку в полу, где когда-то был сук, и провалился, едва не упав. Демон проигнорировал это, проходя глубже в зал. Больше всего прямо сейчас его интересовало найти источник зла этого места, остальное резко перестало казаться чем-то важным. —Ты не мог бы?.. — нет, не мог, мой бедный Мельник. Тебе придется вставать самому, как уже приходилось много-много раз. Как неловкая кукла, он был брошен, в желании найти игрушку интереснее. —Руслан? Он наконец вернулся в себя, откликнувшись на оклик, и человеческое тело с человеческим именем взяли верх над адской сущностью. Но во взгляде его внезапно начала читаться надменная жалость, ядовитая, без сочувствия, будто бы он был отравлен острыми наконечниками с запахом розмарина и муската. Демон небрежно одернул его, словно трепетное праведное сердце вмиг остыло, разорвало все ткани, перестало качать кровь и представляло из себя лишь гнойный сгусток, до которого противно прикасаться. —Шевелись. Миша молчал и неловко улыбался, будто извиняясь за свою немощность. Становилось душно, а где-то в груди проснулась нелепая ярость, будто голодная бешеная лисица, готовая напасть в любую секунду. Руслан метался взглядом от одного человека к другому, все пытаясь выяснить, чья темная сущность накрыла это место, словно полупрозрачное кружево похоронной вуали. Две, отдаленные от греческого идеала красоты Венеры Милосской, женщины, которых здесь называли половыми, спешно крутились у столов, будто два пыльных вихря. Не они. Не лишь потому, что вид их не был привлекателен Демону, он отвел от них подозрения. В них не было места для печати. Да, кровь была явно поганой, порочной, но с порочной кровью уже не интересно иметь дело. В сотни раз интереснее срывать цветок и оставлять его на солнце, ожидая, как из него выйдут все соки, как он болезненно сожмется и скрутится, после чего от нежной торжествующей красоты останется лишь высохший труп. Демон никогда не возвращался к сломанным игрушкам: находил новые, ломал и оставлял, находил новые, ломал и оставлял и так раз за разом, не внимая ни слез, ни мольбы. Отчасти, это было и смыслом существования суккубов и инкубов. Порочно было не само сближение тел, вовсе не оно. Оно лишь подталкивало к греху, но само по себе грехом не являлось. Грехом было предательство. Грехом была зависть и осуждение. Инкубы оскорбляли не телеса ранее непорочных девиц, а их жизни. Узнав, что девушка находилась в порочной близости с мужчиной, не являющимся супругом, (а то и демоном!) общество сразу отторгало ее, словно желудок измученного мором отторгал любую крошку столь нужной пищи. И только тогда начинались сами грехи — от боли и отчаяния. Лишь за одну такую ночь сомнительного, но блаженного удовольствия, девушки, зачастую, платили жизнями, прибегая к самому страшному греху, высшему порождению малодушия — убийство самого себя. По самоубийцам не пели песен, их запрещено было поминать добрым словом, даже останки их не имели права быть отданы могильной земле — изгои при жизни остаются изгоями и после нее. Никчемные люди даже помирают никчемно. —Руслан, чт- —Сиди здесь. Или опять упадешь, как только я отвернусь? Мне надо по своим делам. —Просто будь аккуратнее, — выдохнул Миша. Руслан цокнул, словно с комками желчи тихо выплевывая «не тебе это говорить», заведомо зная, что Миша точно услышит, несмотря на весь шум вокруг. Ну конечно. Суккуб не был ни гостем, ни постояльцем. Он был хозяином, главным кукловодом этих безвольных манекенов. Их взгляды столкнулись, напоролись, будто тело самоубийцы на острия скал. Второй демон присвистнул. Руслан торжествующе оскалился, прекрасно понимая, что перед ним находится оппонент в несколько раз слабее его. Он — зверь. Ему хотелось превосходства. Хотелось показать силу каждым дюймом кожи, хотелось утвердиться. Его сущность так и просилась наружу, и сладострастный запах суккуба, словно цветка, приманивающего насекомых, мгновенно забился запахом крови и чьего-то нескончаемого отчаяния. Нескольким людям в хижине вмиг стало плохо, будто те надышались на пожаре и угорели. Воздух, и без того дрожащий и грязный, натянулся, будто шелковистый волос молодой герцогини. Казалось, его можно было разрезать ножом. Несколько свеч потухли. Какая-то волна смуты и беспокойства покатилась, будто ливневая вода по скату черепицы. —Можешь перестать красоваться, понял я уже. Ты мне так всех постояльцев перегубишь, отродье, — усмехнулся человек за стойкой, протирая дешевую древесину от липких пятен. Руслана можно было сравнить в сию пору с ураганом, со смерчем, а вернее, самой его сердцевиной. Дорога, по которой он шел, была дорогой для вещего костлявого наездника, ознаменования конца. Все вокруг начинало утухать, становилось болезненным, безжизненным, он оставлял за собой лишь невидимую, но глубокую борозду выжженной земли. Ходили слухи, что лишь в самом чреве смерча несчастный может быть уже спокоен за свою жизнь. О, он сам лично слышал, что лишь там уже ничего не страшно, что там стоит безмятежность и покой, убаюкивающий глухими свистами ветра снаружи. Лишь счастливчик, ловко вступивший внутрь, позволивший себя поглотить и собой овладеть, мог пережить ненастье. Да, они с демоном явно были схожи, и, отчасти, это поверье было правдиво, хоть и имело ужасающую неточность. Да, встретившись лицом к лицу с ними, страха действительно больше не останется. Не останется, как и любого другого, даже самого низкого чувства, не останется ни мыслей, ни желаний, не останется ни радости, ни печали, не останется ни крови, ни плоти — жизни не останется. Полное забвение. Уничтожение. —А ты что, будешь сожалеть? Суккуб хмыкнул, доставая крепкую кедровую кружку, подпоясанную двумя коваными кольцами. В отличие от тех, что он видел в зале, эта кружка была почти новой, из нее еще даже не до конца выветрился смолянистый древесный запах. Демон сначала отмахнулся от немого предложения, но потом передумал. Отдаст Мише. Что бы там ни было, а на халяву, как говорил один его бывший знакомый, и уксус сладкий. Говорил, пока мог говорить. Суккуб, в усмешке изогнув бровь, приоткрыл кран на бочонке. —Лишь о потере близкого и простого источника досуга. —И нужна она тебе, эта падаль? —Зато с ними не соскучишься, — кивнул он в сторону уже новой нарастающей разборки. —Удобно, — согласился Руслан. —Выходит, ты питаешь их, а они тебя? —Громко сказано. Мне даже не приходится ничего делать, они сами по себе творят черт знает что. Я просто добавляю в это немножко задора. Руслан без интереса рассматривал золотистый блеск пива, придавив ногтем пробегающего по столешнице муравья. —А тебя что сюда занесло? —Да вон, — он указал большим пальцем куда-то себе за спину, имея ввиду Мишу. —Я не про это. Я про то, к чему вдруг новое пришествие. Твоя «слава» идет далеко впереди тебя, хоть ты и Неполноценный. Не хочу, чтоб ты мне все попортил, сматываться что ли отсюда, пока не началась еще одна Помпея. Руслан вновь показал пальцем назад. —Неужели из-за одного человека? Там что, Иисус собственной персоной? —Наместник, — ощерился демон. Суккуб выглянул из-за его плеча, ожидая увидеть кого-то неземного, раз он стал причиной появления Демона здесь, а увидел худого, изможденного парня с торчащим деревянным крестиком. Ладно, его взяла, увидел после того, как в глаза яркими иголками искр бросилась печать. Да не абы какая, а свидетельствующая о вмешательстве в его жизненную нить поднебесных жителей. На такую печать не наспасать котят с деревьев и не намолить. Этот человек однажды уже был на краю, стоял перед вратами, но его душу опечатали, посчитав, что тот еще нужен тут, на грешной земле. Руслан ведь и сам носил печать, Суккуб это отлично помнил, хотя со временем ему отлично удалось мимикрировать, и сущность его уже сложно было отличить от истинной демонической. Вот только печать Руслана была порочной, черной, пахла спекшейся кровью, а темнотой своей поглощала все, до чего дотянется. А ведь когда-то он был запуганным человеком, внезапно попавшим на тайную вечеря посреди ада. В тот день его пугали сожрать, выпотрошить, долго и мучительно пытать, проявляя свои самые отвратительные формы с россыпью глаз и клыков, с десятками рук и ног, с языками, размером с лопату. Он был единственным человеком среди этого безумного бала. Чертей забавлял блеск его голубых глаз, забавлял до такой степени, что их хотелось облизать изнутри. Но «робкий» мальчишка в тот же вечер проявил себя, со звериным лицом отрубив одному из порождений тьмы его мерзкую руку, пальцы на которой были усеяны прямо по всей длине, будто ноги у многоножки. Она, еще с минуту шевелясь, свалилась в одно из блюд, в котором, кажется, был запеченный бык. Лица (если их можно назвать таковыми) всех, кто находился рядом, окатила черная смолянистая жидкость. Стальные глаза горели, ему не нужно было иметь их целыми мириадами, не нужно было, чтобы они были отвратительной формы и цвета, чтобы вселить искренний ужас. Отрубленная рука будто насекомое, перевернувшееся со спины, встала на пальцы, но новоиспеченный Демон уже запрыгнул на гигантский для него стол. Он шел, распинывая блюда и кубки, вызывая у многих обитателей ада одобрительный смех. А после, с сильным замахом, какой бывает, когда убийца хочет докончить упавшую жертву одним колющим ударом меча, протыкая насквозь сердце, пригвоздил огромным столовым прибором многоножку из пальцев к столу, вновь заставив ее брызгать черной жидкостью, словно кальмара чернилами. С тех пор и начался его путь по головам. Он не давал никому права распускать язык нелестными словами в свою сторону, а, не церемонясь, сразу вырывал его с корнем. Из воспоминаний суккуба вырвал очередной пьяница, прося очередную кружку в долг. —Ну Евгеныч, ну чо ты ну вот чо, как будто первый день меня знаешь, — бравился тот. —Именно, что не первый. Бери и проваливай, — зачерпнул протянутой кружкой из бочки под стойкой что-то странное, непонятного цвета, рода и происхождения. —А ты, как я погляжу, все еще скуп на имена. —Мне нет потребности в выдумках, как у тебя. Я могу отлично существовать и с одним. Демон мелко барабанил пальцами по древесине. —Что насчет тебя? Как тебя звать на этот раз? Демон посмотрел на суккуба с недоверием. Весь его взгляд так и говорил «какая тебе разница? " —Руслан. —Ого, что, имена уже на второй круг пошли? —Что? «А помнит ли он вообще то время, с чего все началось?» —Ничего. Руслан уже пару минут как не смотрел на собеседника, из-за плеча поглядывая на Праведника. Смотрел на его неловкую мимику и растерянную Половую, которая понятия не имела, как обращаться со слепым гостем. Демон видел, как женщину сжирало нездоровое любопытство, как она бесстыдно разглядывала посетителя везде, куда только мог сползти взгляд, даже не подозревая, что у Миши от этих любопытных глаз уже скоро кожа начнет дымиться. Зеленые глаза суккуба блеснули, словно влажная кожа змеи, выпрыгнувшей на жертву в лунном сиянии. —Знаешь, Р у с л, а н, — он процедил это имя, будто пробуя его на вкус, будто протряхивая муку через сито, чтобы в той не осталось мусора и комочков, при этом обжигая взглядом и сглаженные черты лица обесчеловеченного портрета. Он и не заметил, как с людского языка они перешли на свой, какой-то неприятно грубый, властный, отвратительно шипящий и твердый язык преисподней. —Все демоны — волки, люди — овцы. Волки не видят в овцах ничего, кроме добычи. Не чувствуют ничего, кроме запаха наживы. Единственное, что хотят волки от овец — воткнуть клыки в шею, заставив слабых захлебываться кровью, а после разнести их кишки по округе, выбирая что повкуснее. —К чему ты? — также на незнакомом человеческому уху языке спросил демон. —Не становись псом, это отвратительно. Мне хочется блевать от мысли, что тебя одомашнили. Твой вид жалок, как бы ты не пытался скалиться и щелкать зубами. Ты превращаешься из волка в пастушью собаку, — он наклонился через столешницу, замерев перед его лицом нахально близко. —Или, может, собаку-поводыря? Демон ничуть не изменился в лице, на нем не содрогнулся ни один клочок. Это поведение его не злило и не пугало. Он притянул суккуба за шиворот еще ближе, послышался скрип рвущейся ткани. Дернув за темную прядь волос, Руслан заставил его склониться, чтобы он смог с тем же бесстрастным лицом ответить в самое ухо. —Твои фокусы на мне не работают, так что оставь свою жалость при себе, рогатый, — он еще сильнее потянул волосы. —Что касается твоей ужасной метафоры, за которую я в праве вспороть твой язык и разрезать его на маленькие ремни, то тебе бы уже пора начать разбираться, кто пасет, а кто откармливает на убой. Я ненавижу людей, ненавижу их низость и слабость, их несовершенность, и среди них нет ни одного исключения. Все люди грешны. Я подарю этому человеку самую ужасную смерть сразу же после того, как он перестанет быть мне интересен в роли азартной игры. А как ты знаешь, карты быстро горят. Это мое обещание, чтобы не быть пустословным. Я спалю его чертову мельницу и буду наслаждаться каждой секундой его отчаяния. Но это будет только началом. Демон душил буквально своей сущностью, обволакивая горло, застревая в нем и заставляя давиться. Суккуб бы уже порядком посинел, был бы он человеком. —И можешь не раздевать меня своими глазищами. Лучше найди очередную малолетнюю шлюху. Я тебе не по зубам. —При прошлой нашей встрече ты говорил иначе. —Я до сих пор жалею, что не удушил тебя в тот раз. Скажи, — он надавил невидимой глазу тьмой на него изнутри, словно иглами медленно распирая суккуба. Из уголка его рта просочилась черная жидкость. Суккуб отчаянно терпел, от невозможности перебить или хотя бы подавить чужие возможности своими. Этот Демон хоть и был Неполноценным, а силу имел устрашающую. —Что помешает мне сделать это на сей раз? Черная кровь стекала из уголка его губ, но он спешно закрылся рукой. В этой выгребной яме не осталось ни одного человека, который обратил бы свое внимание на безбожную жестокость происходящего. Как его, самого обыкновенного хозяина заведения, Женю Баженова, товарища всех пьяниц и негласного любимца женщин, отвратительным образом заставляют давиться своей же сущностью. Единственный, кто мог бы остановить это, блуждает во тьме собственной слепоты. И эта дорога будет бесконечна, словно тропа вдоль леса, она никогда не выведет к полю, а напротив, будет завлекать все глубже и глубже в гремучую чащобу, пока этот путь, без опознавательных меток и путеводных звезд, не прервется с истечением жизни. Суккуб даже не надеялся на собственных подчиненных. Подозревал, что те будут рады получить заведение, у хозяина которого нет ни семьи, ни рода, куда бы могла отойти харчевня. —Это не похоже на тебя — тяфкать по чем зря. А еще больше не похоже, что ты станешь вот так просто марать руки. Лицо Демона озарилось. —А ведь действительно, — с угнетающим самодовольством отметил он и просунул в рот суккуба два пальца, надавливая на язык и убирая непрочный щит рук. —Люди добрые! — вскричал он на весь двор, темнотой своей не позволяя суккубу сдвинуться, держал его челюсть. —Внемлите моему призыву, ибо слова мои искренны! Поглядите на это и узрите, с кем вы все это время жили плечом к плечу! Глядите во все глаза, ибо оно может вам стоить жизни! Суккуб был ошарашен внезапным поступком, но выпутаться из демонических сетей, как бы ни старался, не мог. —Зрите же! — на стол покапала смоляная жидкость, зал ахнул скорее от недопонимания, чем отвращения. —Та черная, зловонная жижа, что пробивается из его рта — ни что иное, как поганая кровь! Это черт, и он дурачил вас все это время! Верьте мне, люди! Ибо эта правда может стоить жизни вам, вашей жене и детям! Подавляя боль, Суккуб попытался хотя бы коснуться ножом второго демона, но его руки ужасным образом были слабы от нарастающей клокочущей боли. —Не порть моего представления, — вновь вплотную прошептал демон, выбивая из его руки нож. —Старайся, черт тебя дери, это будет лучшая моя постановка. Руслан посмотрел на Мишу, чье выражение лица невозможно было описать ни искусному менестрелю, ни самому великому художнику. Морщинки на его лице выстраивались дивным образом, создавая более никогда не повторимый рисунок какой-то удивительной скорби и удивления, и лишь самой мизерной, едва заметной морщинкой можно было отличить зачаток враждебности. —Истребляйте их нещадно, да не пытайтесь даже пробовать вернуть их жертв к нормальной жизни, не тратьте ни святой воды, ни слез — всем тварям место в аду. —Какой же ты пидорас, — из последних сил шипел суккуб, перед тем как Демон блеснул гроблющим взглядом сверху вниз. Он знал, что тело Суккуба не выдержит и мгновенно потерпит обличающие его изменения, немедленно восстанавливаясь. —К чему все это? — Зная Демона, Суккуб мог предположить, что эта странная, сумбурная сцена является лишь одним из сотен сцен, неизбежно влекущей к смертям. Танец на костях, ведущий на вершину горы. —Когда у твоей овцы золотое руно, можно и постараться, — Суккуб начал превращаться, и бараньи рога являлись прямым доказательством народу правдивости слов. Мужики, ранее недоуменные, будто спящие, подскочили со своих мест и похватали в руки все, что могли найти: ножи, лопаты, стоящие тут без дела, какие-то палки, а пару человек, видимо, зашедших отобедать после работы, имели при себе вилы. Лишь Миша и Половые не двинулись с места, когда Руслан ослабил хватку, качнувшись назад, позволяя Суккубу вновь обрести свободу. —Хорошо развлечься, — непринужденно, будто мать ребенку, пожелал он, перед тем как «случайно» высвободить порядком ослабшего демона. Сейчас же изба превратилась в поле боя, начался погром. Сломя голову, Суккуб проломился через столешницу, посбивав все бутылки и бочонки, послышался звон падающих монет, и часть людей бросилась к столешнице, позабыв на святой долг. —Хватайте его! Руслан, словно куница, вскочил на ту же столешницу и перепрыгнул на другой стол; толпа неслась, сбивая всех и все на своем пути, столы летели, переворачивались, люди натыкались друг на друга, орали, визжали, что-то били, вечно звенели бутылки и трещали лавки, кто-то, пытающийся схватить порядком озверевшего демона, отлетел в стену, послышался хруст костей. Женщины истошно визжали, убегая к черному ходу. На Руслана будто кадку ледяной воды опрокинули, и он, перепрыгивая перевернутые столы и, невзирая на осколки, метнулся к Мише, которого обезумевшая толпа зажала в стол, вот-вот рискуя вовсе задавить. Суккуб в истинной своей безобразной форме выбежал во двор, криков в воздухе стало еще больше, они будто кричали не на улице, а внутри головы, и крик их не представлялось возможным чем-то заглушить. Руслан прыжком достиг свободного кусочка пола рядом со столом, едва не провалившись под подгнившую половицу. Он перевернул стол, скидывая Мишу с лавки к стене, и, прикрыв собой, вжался, покрывая того от возможности быть затоптанным. Непостижимым образом свечи, понатыканные тут и там, потухли, иначе бы все здание уже давно полыхало. Миша тяжело дышал. Волнение начинало утихать. Лента повязки безвольно болталась на шее Праведника, открывая ему глаза. Подол его одеяния был безнадежно испорчен, порван в нескольких местах так, будто его грызли собаки, а по спине и рукам вновь начали распускаться бутоны кровавых пятен. Демон слез с него, на секунду ему даже показалось, что Миша смотрит прямо в глаза, да не просто смотрит, но и видит, насколько осмысленным был его взгляд. Стало даже в крохотной мере не по себе, но это чувство, как и многие другие, не стало цепляться за Демона надолго, словно пушинки одуванчиков улетая по ветру. —У тебя кровь, тебя задело? —Нет, нет, ничего такого, — тихо ойкнув встал он, удрученно ощупывая рваную одежду. —Наверное, опять старые царапины шалят, ничего страшного, — в его руке блестел зеленоватый осколок разбитой бутыли. —Просто пойдем, пожалуйста. Я не хочу быть здесь больше, — он почесал ладонь, еще сильнее вгоняя осколок. —Что, страшно от мысли, что черти бродят так близко? Миша наугад перелазил через перевернутые столы, неимоверное количество раз риску вновь упасть и свернуть шею. Руслан помог ему, отпинывая лавку в сторону. —Нет. Просто нам уже пора. Злость от самонадеянности смертного покалывала под ребрами. —Только помоги, пожалуйста, найти трость, без нее будет тяжело. Крайне нехотя, Руслан все же решил проверить ближайшие пару столов на предмет убогой палки. —Почему ты так уверен в том, что не боишься демонов? —Демоны ломают душу, подталкивают к греху, но для этого им нужна брешь. Расковыряешь рану — пойдет гной. Сковырнешь кожу — кровь, — он тоже предпринимал попытки найти трость, но Руслан прервал его, сказав не мешаться и ждать. —Мне нечего бояться демонов, пока в моей душе нет бреши, — продолжил он пояснение. —А молитва помогает лечить раны. Лишь анафема будет мне смертным приговором, — несчастная палка все никак не попадалась на глаза. Руслану закралась мысль, что, вполне себе возможно, её попросту украли, когда бежали за Суккубом, чтобы иметь хоть какое-то оружие. —А что насчет тебя? —А? —Что для тебя символ веры? Каждый волос на голове демона готов был расхохотаться, лишь бы куда-нибудь деть этот утробный смех. —Там, откуда я, нет такого понятия, как вера. —Но отчего? —В этом нет никакой необходимости. —И Бога нет? —Ох, нет, я не говорил этого. Он есть. Но он не такой, каким вы его себе представляете. —Какой же он по-твоему? —Он глух и слеп. Творец, создавший все, иссяк силами, пустив все на самотек. Он ничего не решает, а оттого молитвы ничего не изменят. Он просто есть. Он тот, о ком вспоминают, когда отчаяние сжирает их, будто дикие собаки падаль. Да, символ веры, не больше. —А что насчет святых? Их нет, раз молитвы обесценены? —Есть. Но святость человека определяется не в мольбах, а действиях. Как на рынке, за каждое доброе дело ты получаешь благословение, разогреваешь свою душу, а за поступок же бесчестный благословение исчезает. Святым считается тот человек, у которого благословения, разросшиеся до предела, образуют печать на душе. Отметина, гарантирующая попадание в райские сады. За ними и охотятся демоны. Так считается там, откуда я прибыл. Трости нигде не было, Демон был совершенно точно в этом уверен. —Тут её нет. Придется идти так. Миша вздохнул. —Что ж, видимо, так тому и быть. Спасибо, что помог. Дверь была сорвана с петель, оттого ветерок, все это время проникающий в злосчастную харчевню, не вызвал мурашек при выходе на улицу. —А может быть так, что печать образуется не святая, а наоборот, грешная? —Может. Но такая печать больше клеймо, чем печать. Шаги Миши были слишком аккуратными и, наперекор этому, неуклюжими. Со своей повязкой, весь рваный и без трости он выглядел скорее как городской сумасшедший, нежели тот, на кого церковь возлагала надежды. —Знаешь, ты спросил, боюсь ли я демонов. Быть честным, мне их неимоверно жаль. —Жаль? Что за бред? —Разве же они не гоняются за праведными печатями оттого, что сами их желают? Разве же им, как любому другому существу, не нужна хоть чья-то любовь? Быть может, они вовсе и не злые, а просто недолюбленные? —Нет. Руслан даже чуть сжался, со всей силы стиснув зубы, что едва не раздался их скрежет. Пальцы в кулаках захрустели. —Нет. Нет. Нет. И еще раз нет. Демоны не чувствуют, им не нужно ничье сожаление и тем более любовь. Они лицемерны, лживы и не способны руководствоваться чем-то, кроме своей собственной природы. Не пытайся гладить разъяренного волка, он голоден, а не недолюблен, и уж точно не будет думать «о, этот человек так мил со мной, должно быть, мне следует ответить тем же». Стекло в ладони праведника начинало нервировать постоянным пучками отражающегося света. Как он вообще, черт возьми, его не чувствовал? Руслан схватил его за руку и с силой пережал запястье, заставляя зашипеть. —У тебя тут стекло, ты что, не чувствуешь этого? —А, так вот почему так чешется, — нелепо хихикнул Миша. —Я вытащу, — не вопрос, и даже не совсем утверждение, а будто приказ стоять по стойке смирно и не сметь дернуться. Он совершенно точно знал, что в одной из поясных сумок лежит игла, которая помогла бы поддеть и вытащить, но упрямо продолжал делать это руками. Миша шипел, чувствуя, как его ладонь горит и новая кровь выступает взамен той, что только недавно просохла на старых шрамах. Демон не церемонился. Миша не мог сказать ничего против, но начавшая дрожать от боли рука сказала все сама. Демон все же вытащил мелкую стекляшку. —Придется замотать этим, — он снял с лица Праведника повязку, плотно покрывая тканью новорожденный шрам, который он сам же и создал. Миша несмело разгибал пальцы, будто на пробу, когда Демон с кратким «все» отпустил его запястье. —Спасибо. Демон поднял голову. Плоские, еще более слепые, чем человек рядом, лица глядели на них с высоты фасада, болезненно играясь отблесками позолоты. Они стояли почти у самых ворот храма.