За что?

Я держал на руках его еще теплое тело и задавался лишь одним вопросом... Вопрос был очень простым и состоял всего из двух слов: - За что? Этот вопрос некому было задавать, никто не мог на него ответить, разве что кто-нибудь там, на небесах знал, в чем дело. До сегодняшнего дня я свято верил, что своей судьбой человек управляет сам, что все события, происходящие в жизни, зависят лишь от него, и никакой линии судьбы нет... До сегодняшнего дня. До сегодняшнего дня я был счастлив. Временами это счастье казалось призрачным, временами я в нем сомневался, а на душе было неспокойно, но рано или поздно все возвращалось на круги своя. До сегодняшнего дня. А с сегодняшнего дня ничего и никогда больше не будет хорошо. Счастье разбилось в его руках с громким звоном разбивающегося стекла, сопровождаемым тихим звуком падения слез. И разбилось не без моего участия. - Я виноват перед тобой, Микеле. Я не хочу так жить... Семь дней назад Я сидел на столике и качал ногой, наблюдая за тем, как красится Микеле - я всегда любил смотреть на него в это время. Немного нахмуренные брови, чуть высунутый от усердия кончик языка и рука, порхающая вместе с кисточкой - итальянец казался мне особенно красивым в эти мгновения. Иногда Мик замечал, что я смотрю на него и улыбаюсь - тогда он приподнимал край губ, слегка улыбаясь мне, а мои губы растягивались в улыбке еще сильнее. Но сегодня он почему-то был... Не в духе (другого объяснения я не смог найти), и вместо этой привычной улыбки он внезапно повернул голову и, глядя в глаза, остро, колюче и с каким-то раздражением спросил: -Чего уставился? -Просто... смотрю. Любуюсь. Нельзя? - я удивленно приподнял брови, пытаясь найти объяснение такому странному поведению Мика. Тот ничего не ответил, лишь медленно отвел взгляд и продолжил водить кисточкой с подводкой по векам. Это был один из наших концертов в Берси - еще чуть-чуть, и Моцарт закончится и уйдет из нашей жизни, будет лишь робко и редко стучать в дверь, когда открываешь какой-нибудь фотоальбом, просматриваешь старые записи концертов или встречаешься с кем-то из труппы. И вот сидел я с Миком в нашей гримерке в образе Сальери, нервно теребил брошку и думал, в чем же дело. Казалось бы - такая мелочь... Но не для меня. Я знаю его уже два года, и за это время узнал все его привычки, особенности и пристрастия. Среди них числились поцелуи со всем, что движется, улыбки и солнечное тепло. Среди них были звезды (везде, абсолютно везде), накрашенные глаза и платки на руках. Среди них был кофе с двумя ложками сахара, целование меня в щеку по утрам и дни тишины, когда он сидел на одном месте с гитарой или кистью в руках, при этом место могло быть где угодно - от нашей с ним квартиры до скамейки в самой заброшенной части парка. Но чего среди них точно не было, так это грубости в разговорах со мной. Никогда. Я не слышал от него таких слов ни разу с того момента, как мы начали встречаться. Может быть, он переживает из-за конца жизни Моцарта? Но почему тогда бы так и не сказать? Сердце сжималось и холодело от мыслей о Локонте. Я за него серьезно беспокоился... - Мике... - Что, Фло? - кажется, итальянец все же понял, что не следовало на мне срываться, и виновато посмотрел на мое отражение в зеркале. Я улыбнулся. - С тобой все в порядке? - Да, наверное... Или нет... - он с какой-то обреченностью закрутил поводку и развернулся ко мне всем телом. - Я.. я не знаю, что со мной происходит. Как будто во мне что-то умирает, и становится так холодно и склизко внутри, что хочется кричать на всех и все, только бы согреться и убрать это чувство из души... Локонте смотрел сквозь меня, потом вздрогнул и теплые глаза, теперь отдававшие каким-то нездешним прохладным сиянием, скользнули по моему лицу, желая прочитать мои чувства. А с моих губ сорвались эти роковые слова, сорвались они быстрее, чем я мог подумать: - Моцарт умирает... Глаза Микеле округлились, он пытался что-то сказать, но не мог, как будто рыба билась об лед. Вдруг он вскочил со стула, посмотрел на меня горящими глазами, которых было заметно пламя безумства, и спросил: - Ты... Правда так думаешь? Но... Если умрет ОН, наверное, умру и я! Хотя что я говорю... Так и есть! - с этими словами мой безумный Моцарт опрокинул стул и исчез из гримерной. С минуту я сидел и не понимал, в чем дело. Пытался. Не понял. Единственная мысль, которая пульсировала у меня в голове, в крови, в висках, была о том, чтобы Мике ничего с собой не сделал. И в последнюю очередь меня волновало то, что у нас через 40 минут спектакль. Я быстрым шагом вышел из комнаты, стремясь как можно скорее найти Микеле. Навстречу шел Солаль с обеспокоенным выражением лица. - Лоран, ты видел Локонте? - Да, твой итальянец пронесся мимо меня, едва не свалив. Что с ним? - Со нахмурился. Я судорожно выдохнул и нервно пожал плечами. - Это мне еще предстоит выяснить. Куда он.. убежал? - В сторону лестницы, - Моран махнул рукой себе за спину. - Спасибо, - я оставил Солаля наедине с его париком и недоумением и унесся в указанную сторону. Тут до меня дошло, что лестница ведет на крышу. "Нет, только не это... Мик, ты же умный!" - я влетел наверх и обнаружил Локонте, сидящего спиной к краю крыши, прислонившись к бортику, подтянув к себе колени. Он смотрел в никуда, но попыток сбрасывания себя с крыши не совершал. Почувствовав мое присутствие, он повернул голову. - Нет, Мот, я не настолько безумен. Я вздохнул, но бдительности не потерял - в голосе слышалось ледяное равнодушие. - Микеле, забудь то, что я сказал. Я... Просто не подумал. - А разве что-то изменится, от того, подумал ли ты или нет? Он... Умирает. - Нет! - Внутри меня, - Мике не остановился, мы говорили одновременно. - Нет! - Второй раз. - только теперь он умолкнул. - Мике, нет. Моцарт всегда будет жить, наш, рок-оперный, и австрийский, классический. Он не умрет, Микеле. Итальянец поднялся и посмотрел на меня. - Наверное, ты прав... - Ты не согласился со мной. - А это уже мое дело. Я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы не разозлиться на него. Внезапно я понял, как ему тяжело - он до этого был не особо известен, теперь надо будет делать свое собственное имя, самому быть артистом и певцом,а на общий формат Микеле не потянет - у него другая музыка... Лучше, что ли. Я подошел и обнял его сзади. - Не расстраивайся, все будет хорошо. О знал бы я, как был не прав! Тот вымученно улыбнулся. - Пойдем, у нас спектакль через 20 минут, - я взял его руку и потянул к выходу с крыши. Через несколько минут,когда мы спустились по лестнице, Микеле сказал мне: - Я, пожалуй, пойду воды попью, а то мне Le Trublion петь, любовь разыгрывать, и все должно быть натурально. - он криво усмехнулся. - Ладно, не опаздывай. И он ушел в буфет. А я направился в нашу гримерку - мне все равно еще целый акт ждать. Раньше я стал приходить из-за Микеле, чтобы ему не было скучно. К тому же розы - самая любимая моя песня после Вивра. Взяв гитару, я стал наигрывать какие-то аккорды, абсолютно бездумно, от нечего делать. Незаметно за этим делом прошло десять минут. Очнулся я от того, что в гримерку ворвался Дов. - Где Моцарт?