Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

8 сентября, 1998 Дневник, Чёртова сука. Не ты. Во всяком случае, не в этот раз — разве это не удивительно? У меня появился новый объект, блядь, моего яростного гнева. Но ты тоже не расслабляйся. Это Грейнджер. Ёбаная Грейнджер. Ты её не знаешь, но если бы знал, то жалел бы об этом. Она — она, блядь, просто ненормальная. Просто, сука, невыносимая. Адское слияние всего, что я, блядь, терпеть не могу. Охуенно мерзкая, отвратительная всезнайка, сраная зубрила. Я так надеялся, что во время войны мне прикажут убить её. Так надеялся. (Только, блядь, не напрягайся, окей? Я исправился.) Но ты бы тоже убил её, если бы у тебя была возможность. Ты бы сломал эту её нелепую птичью шею, прежде чем она бы смогла договорить, что бы она там тебе ни говорила. Скорее всего, она говорила бы, что ты неправ. Заставляла бы тебя чувствовать себя так, будто твоя голова находится у тебя же в заднице, хотя проблема как раз в её сраной голове, похожей на метлу. И что ещё хуже, она теперь угрюмая. Угрюмая. Кто, блять, придумал это наказание? Я хочу пожать ему руку, потому что это просто охуенный метод пыток. Грейнджер и так уже всезнайка. Я не могу представить ничего хуже, чем угрюмая всезнайка. Прибавь к этому это ебанутое вьющееся гнездо у неё на голове, и ты получишь полный комплект. Я ненавижу это. Ненавижу её. Ненавижу их всех. Я просто хочу, чтобы меня, блядь, оставили в покое. Это так сложно? Это запрещено? Очередной вопрос на сегодня. Долбоёбы. «Какие методы вы используете, чтобы привнести баланс в вашу повседневную жизнь?» Думаю, огневиски может быть ответом на все подобные вопросы. И, время от времени, Жалящее заклинание в лицо. Я применяю его самостоятельно. Отлично помогает с балансом. Так что да. Пошли нахуй. Драко Малфой 8 сентября, 1998 Она может только ковырять вилкой перчёную итальянскую колбаску, хотя та пахнет божественно. Это всё, что лежит у неё на тарелке, и она не может заставить себя съесть ни кусочка. Её аппетит совершенно исчез что-то около недели назад. Примерно когда она вернулась в Хогвартс. И инцидент с Малфоем, произошедший прошлой ночью, как-то не поспособствовал его возвращению. Что ещё хуже, в первые полчаса завтрака его нет за слизеринским столом, и в течение двадцати девяти минут она думает, что он действительно умер. Гарри и Рон не раз интересуются, почему она сидит с таким безумным лицом, но она отмахивается от них — сваливает все на боль в животе и продолжает пялиться то на стол, то на двери, ведущие в Большой Зал. Иногда ещё на окна. На те, что выходят на Чёрное Озеро. Изображение бледного тела, плывущего по воде, словно отпечаталось на обратной стороне её век, и она видит его каждый раз, когда моргает. Возможно ли, что это произошло? Она думала, что решила этот вопрос. Вопрос о том, имеет ли это для неё значение. Решила, что, безусловно, нет. Но теперь она уже не так уверена. Она, мягко говоря, смущена. Она думает о том, стоит ли ей винить себя за произошедшее. На улице ужасная среда. Солнце обжигает землю, и нет облаков, чтобы задержать его горячие лучи, и свет, проникающий сквозь окна, вызывает у неё головную боль. Она думает о том, чтобы отдать то, что осталось от её колбаски, Рону — придумать что-нибудь в духе того, что ей нужно вернуть книгу в библиотеку. И она действительно, действительно думает о том, не стоит ли ей пропустить первый урок и ещё на час спрятаться под одеялами. Это невероятно чуждая ей мысль. Было время, когда её ужасно тошнило, но она всё равно заставляла себя идти. Использовала Маховик Времени, чтобы сбегать в туалет каждые несколько минут. Но сейчас кажется, что это было несколько веков назад. И, возможно, сейчас ей действительно нужно прогулять. Её вилка с наколотой на её зубцы колбаской уже на полпути к тарелке Рона, когда невозможно блондинистая голова появляется в дверном проёме. Она роняет колбаску — немного промахивается мимо тарелки Рона, но он всё равно выдаёт короткое «Спасибо» и подбирает её со стола. Отправляет её в рот. Не замечает, на что она переключает своё внимание. Ублюдок. Это первое слово, которое приходит на ум. Единственное, которое кажется уместным в данный момент. И она пялится на Малфоя, больше всего мечтая о том, чтобы заколоть его своим взглядом. Распотрошить, как эту несчастную колбаску. Жестокий, бесчувственный ублюдок. Ему хватает наглости зевнуть, стоя в дверях; полуприкрытые глаза привычно, равнодушно осматривают четыре стола. Гермиона придаёт своему лицу самое раздражённое, яростное выражение, которое только может себе представить, а затем фиксирует свой взгляд на нём. Ждёт, пока эти серые глаза — эти пустые, безжизненные, равнодушные дыры в его лице — посмотрят на неё. И они смотрят. Они замирают, жмурятся, а потом он дважды моргает. Смотрит на неё и немного выпрямляется, когда полностью ощущает вес её враждебного взгляда. Он фыркает — кривит губы, как он всегда это делает, и она поджимает свои, не замечает, как втыкает свою вилку в мягкую древесину стола, пока Гарри не берёт её за запястье. — Гермиона? Он говорит осторожно, словно работает с напуганным животным, и это на мгновение привлекает её внимание. Даёт Малфою шанс сбежать. Он быстро направляется к слизеринскому столу и садится с краю. Она вздыхает. Ссутуливается. — Это просто Малфой, — говорит Гарри, и она понимает, что их переглядывания были немного более заметными, чем ей казалось. — Не трать на него энергию. Но она — нет. Она — она не тратит энергию, это что-то гораздо большее. Она просто смотрела, как минуты её жизни разбиваются о каменный пол, потому что ей приходилось мириться с возможностью того, что она позволила кому-то умереть. Что достаточно утомительно. Тридцать минут её жизни. Разбились. Так что это не просто Малфой. Это больше, чем просто Малфой. Джинни садится напротив них, ярко-рыжие волосы затянуты в высокий хвост. Она выглядит свежей и хорошо отдохнувшей, и на какое-то время Гермиону поглощает зависть. Она смешивается с её злостью на Малфоя и ещё больше искажает её лицо, и она смотрит, как улыбка Джинни исчезает с её лица. — Что такое? Гарри отвечает за неё. Говорит это снова, чёрт возьми. — Просто Малфой. И Рон, наконец, отвлекается от своей колбаски. — Чё такое? — Нет — ничего. Ничего, — говорит она, роняя вилку и стирая злость со своего лица. Старается превратить его в чистый лист. — проехали. Всё хорошо. И это, видимо, было не лучшим ответом. — Что-то случилось? — спрашивает Джинни, наклоняясь ближе. Гарри следует её примеру. Рон всё ещё жуёт, спасибо Мерлину. — Что происходит? — давит Гарри. — Ничего, — и её голос звучит слишком оборонительно. Она понимает это, когда видит, как глаза Гарри и Джинни немного темнеют — с подозрением. Иногда она ненавидит то, как они похожи. — Ничего, — она повторяет уже спокойнее. — Это просто… странно видеть его здесь. Это тяжело. Я не знаю, зачем он вернулся. — Ну, он должен был вернуться, — Рон всё-таки принимает участие в разговоре. — как и все мы. Он ныряет своей ложкой в банку с джемом и начинает размазывать его как по тосту, так и по колбаске. — Нет, я знаю это, я… — она запинается, и её взгляд невольно скользит обратно к слизеринскому столу. — я просто думала, что его отец найдет для него способ избежать этого, как и всегда. Он снова надел эту вязаную шапку, и он одет в толстый вязаный свитер цвета морской волны. Свитер ему большой — его тонкие руки тонут в слишком длинных рукавах. Он подпирает щеку ладонью, и он даже не потрудился взять себе тарелку, и в этот раз то, как похожи их ситуации, скорее беспокоит, чем успокаивает её. Она отводит глаза. Переводит взгляд на Джинни, которая всё ещё смотрит на неё подозрительно. — Я в порядке, Джинни. Правда. — а потом она говорит что-то честное, впервые за несколько недель. — просто… мне немного сложно приспособиться. И она сразу же ненавидит себя за то, что сказала это вслух. Пусть даже все это, конечно, заметили. Пусть даже это очевидно. Но она просто ненавидит то, как они теперь смотрят на неё. Джинни тянется к ней — сжимает её ладонь, и это мило — да, правда — но она рада, когда та отпускает её. Жалость ужасна. Она ненавидит её почти сильнее всего на свете. Почти сильнее, чем Драко Малфоя. Она смотрит на него снова, и, честно, это получилось совершенно непроизвольно, но на этот раз её внимание привлекает неожиданный цвет. Фиолетовый. Яркий, необычный и кричаще-яркий оттенок. У Малфоя в руках — фиолетовый, и через мгновение она понимает, что это книга. Нет — не книга, тетрадь. Он не читает, он пишет, и он делает это с таким измученным, с таким взволнованным лицом, что ей неожиданно становится ужасно, невероятно любопытно. Некоторым другим слизеринцам тоже, кажется, любопытно, они пихают друг друга локтями и шепчутся — указывают на него. Пристрастие к особенным цветам — реальность Хогвартса, и это не так просто, как «розовый для девочек, синий для мальчиков». Цвета твоего дома практически священны. Проигнорируйте это — носите зеленый, учась на Хаффлпафф, носите красный, учась на Слизерин (не дай бог), и вы нарушите негласный кодекс поведения. Дом Слизерин особенно строг в этом отношении. На самом деле, любые цвета, кроме приглушенных нейтральных оттенков и святых зеленого и серебряного, обычно не одобряются. Малфой сейчас нарушает множество социальных правил. Но, к его чести, ему, похоже, все равно. Кажется, он даже не замечает все эти взгляды и шепотки — эти шутки. Он действительно сконцентрирован, крепко сжимает перо, хмурит брови — они то немного выпрямляются, то сгибаются снова, пока он пишет. Она не знает, почему, но ей отчаянно хочется узнать, что он пишет. Он не похож на журналиста-любителя — вообще нет. А если даже да, то у Малфоя есть сторона, которую она никогда не видела. И это — тревожит. Она опускает взгляд. Чуть не опрокидывает чашку, когда хочет схватиться за неё — разом выпивает половину. Она направляет всё свое внимание на вкус Эрл Грея и ванили и решает никогда больше не думать об этом, каким бы интригующим всё это ни было. Любопытство ни к чему хорошему не приведёт. 10 сентября, 1998 — Милисент говорит, что он сошел с ума. Видимо, он уже несколько недель посещает психиатра-целителя. Она слышит это по дороге в больничное крыло. Она показывает свой шрам раз в неделю, и она надеется попросить у мадам Помфри мазь против зуда — ни одно из ее заклинаний не сработало. Но она забывает обо всём этом, потому что две девушки — слизеринки — судя по всему, пятого года обучения — шепчутся так, будто обсуждают что-то до ужаса постыдное. Это останавливает её, и она неожиданно для самой себя отступает в сторону. Проскальзывает в нишу в стене, чтобы послушать. Она вообще не любительница подслушивать. На самом деле, вообще нет. Но она догадывается, о ком они говорят, и это редкий шанс услышать подробности из внутреннего источника. — Да, и я слышала, что это по приказу Министерства, — говорит вторая девушка. Гермиона не вполне видит её лицо, но, судя по всему, она крутит одну свою косу и пожёвывает другую. — ему предложили либо это, либо Азкабан. Её подруга усмехается. — Это похоже на слух. — Но это правда. Говорят, что на самом деле это он убил прошлого директора. — Вы действительно должны обсуждать вещи, о которых ничего не знаете? Она не хотела говорить это, но оно всё равно вырывается из её рта — и ей приходится действовать в соответствии со своими словами. Она выходит из ниши и подходит ближе к ним. Она не уверена, злится она просто из-за того, что они оскорбляют память Дамблдора, или здесь есть что-то ещё. Но в подобные моменты она жалеет о том, что не стала толком думать о предложении МакГонагалл — о предложении занять место старосты. Было бы очень приятно забрать баллы у этих девушек. Но такие вещи — снятие очков и дежурство в коридорах — все они кажутся такими бессмысленными сейчас. Она не могла согласиться. Девушки смотрят на неё широко раскрытыми глазами, на их щеках выступает румянец, а потом они начинают шептаться друг с другом о ней, словно она не стоит точно перед ними. — Убирайтесь, пока я не нашла старосту, — резко говорит Гермиона. — и начните вести себя в соответствии со своим возрастом. Они хихикают и убегают, и она закатывает глаза, поправляет сумку на плече и поворачивает за угол, направляясь в больничное крыло. Она знает, что слухам нельзя доверять — просто посмотрите, что они говорят о Дамблдоре. Но одна часть разговора всё никак не покидает её голову. Целитель-психиатр. Ей интересно. Серьёзно.