Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

3 октября, 1998 Дневник, Я... Ну, это так-то не ваше дело, правильно? Что касается вашего вопроса: "Перечислите какие-нибудь запахи, которые успокаивают Вас. Подумайте над тем, чтобы расставить их около Вашей кровати перед сном." Не говорите мне, как мне организовывать своё спальное место. Но, если вам так интересно — ромашка, тиковое дерево и сосна. Я бы назвал мяту, но она мне надоела. На сегодня всё. Я уверен, что потом вы отчитаете меня за это. Драко 3 октября, 1998 Это похмелье. Не худшеё в её жизни — но прямо сейчас оно точно кажется худшим. Она просыпается в липких от пота простынях, её волосы — влажные и спутавшиеся, боль пульсирует в её висках. На улице пасмурно, спасибо Мерлину, но даже бледного света, проникающего сквозь шторы — слишком много. Он заставляет её щуриться. Она хочет остаться в кровати. Лежать в ней весь день и навсегда отказаться от сливочного пива. Хочет собрать воедино свои воспоминания о вчерашней вечеринке и понять, сколько точно она выпила. В любую другую субботу она могла бы так и сделать. Но мадам Помфри ждёт её — на самом деле, меньше чем через час — и когда она выбирается из кровати, с её животом что-то идёт не так. Она срывается в уборную, врезаясь в углы и держась за голову. Она, на самом деле, начинает работать в больничном крыле только на следующей неделе, но сегодняшний день был указан как тренировочный. Она не позволит себе пропустить его из-за заработанной по собственной глупости мигрени. Избегая зеркал всеми возможными способами, она использует свою палочку, чтобы умыться, одеться и привести в адекватный вид свои волосы, которые сейчас, несомненно, представляют из себя что-то вроде совиного гнезда. Справиться с лестницей, ведущей в гостиную, сложнее, и ей приходится всё время держаться за стену, чтобы удержать равновесие. Гостиная находится в полнейшем беспорядке. Конфетти и ленты валяются по полу. Пустые бутылки загромождают решительно все горизонтальные поверхности. На рубиново-красном ковре — всевозможные пятна. И всё же, большинство гриффиндорцев уже проснулось; они сидят среди этого хаоса, разговаривают, попивая чай, и наслаждаются тягучим субботним утром. Она вздыхает, взмахивая палочкой, чтобы привести комнату в нормальный вид, и проходит к пустому дивану в углу, чтобы выпить пару чашек эспрессо. Она смотрит на свои колени, подпирая лицо рукой, и одна чашка уже выпита, когда она начинает чувствовать на себе чужие взгляды. Она поднимает взгляд — быстро, планируя сделать вид, что ничего не заметила. Но они все смотрят на неё. Все. Дин, Симус, Парвати, Гарри... каждый уже проснувшийся гриффиндорец. Они даже не пытаются это скрыть. Она напрягается, усаживаясь прямее. Они никогда раньше не видели её пьяной? Прошлой ночью не случилось ничего скандального. Ничего такого, чтобы она заслужила это. Каждый из них выглядит примерно поровну озадаченным и шокированным. — Что? — огрызается она. — у меня что-то на лице? Достаточно долго никто не говорит ни слова, но им хватает смелости продолжать смотреть на неё, совершенно не смущаясь. Наконец, Гарри нарушает тишину. — Чуть ниже... — бормочет он. Это удивляет её. Так вот, в чём дело? Что-то у неё на подбородке или на шее? Что, пятно? Рвота, не дай бог? Даже если она, это не стоило бы того, чтобы они смотрели. Чтобы они так смотрели. Она недовольно фыркает, поднимаясь на ноги, и осушая ещё одну чашку горького эспрессо. Она подходит к длинному наклонному зеркалу над камином, бормоча: — Судя по выражению ваших лиц, у меня там какая-то зияющая ра... Она чувствует себя так, будто на неё переворачивают ведро с ледяной водой. Нет — это словно её бросили в ледяной бассейн. Ощущение падения и шок от холода, всё сразу. Она думала, что это сон. Унизительный, неприемлемый, странный, неизвестно откуда взявшийся сон, который она решила похоронить глубоко в себе, о котором она решила никогда больше не думать. Игнорировать. И всё же, вот оно — доказательство того, что она не просто не может спрятать это, но что это... реально. Это произошло. Доказательство в форме тёмно-синих засосов, красующихся по обе стороны её шеи. Она охает. Роняет свой эспрессо и пятится назад, автоматически применяя маскирующие чары, прежде чем хоть одна мысль проникает в её затуманенный разум. Прижимает ладонь к горлу, прикрывая его на всякий случай. Но они уже видели. Она бросает на них испуганный взгляд, и её щёки вспыхивают, когда она видит, как Симус смеётся и пихает Дина локтем. — Отлично сработано, Грейнджер — наконец-то и ты повеселилась, — и это заставляет Дина засмеяться, и теперь эти двое совершенно бесполезны. Она переводит взгляд широко распахнутых глаз на Гарри, её рот открывается и закрывается, пока она отчаянно пытается придумать хоть какое-то оправдание. Часть её ненавидит себя за то, что раньше она была такой правильной. Иначе бы это не привлекло столько внимания. Иначе они бы не ожидали ответов. По крайней мере, Рон не был — Дверь комнаты мальчиков распахивается, и сонный рыжеволосый дьявол собственной персоной заходит в гостиную. Кажется, сердце Гермионы вываливается из её грудной клетки, падает прямо к её ногам. — Доброе, — он зевает и трёт глаза слишком длинным рукавом свитера, связанного миссис Уизли. Через несколько секунд он ощущает особую атмосферу в комнате, моргает, переводит взгляд на Гермиону, затем на остальных, и снова на неё. — чё происходит? Пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо, пожалуйста, не надо, пожалуйста — — Гермиона получила пару засосов, — у Симуса уже лицо бордовое от смеха, и Гермиона вдруг вспоминает, что это всё его вина. Она крепче сжимает свою палочку, и она уже готова проклясть его на сто лет вперёд, когда Рон — Рон-с-которым-был-её-чертов-первый-поцелуй — "это-просто-не-сработает-мне-жаль"-Рон — задаёт вопрос, которого она так боялась. — От кого? — Расскажи нам, Гермиона, — это первое, что Джинни произносит за утро, и Гермиона ловит лёгкую обиду в её голосе. Видимо, она считала, что Гермиона должна была в первую очередь рассказать всё ей. Но в её животе поднимается паника, и её сердце бьётся как сумасшедшее, и её щеки такие красные, что, кажется, вот-вот взорвутся. Но вместо этого она взрывается криком, громким и неубедительным: — Никто! Это ерунда — это ни от кого. И она в несколько секунд скрывается за портретом и уносится в коридор. Она не может — она не — Она чувствует, что ей нужно спрятаться. Нет. Нет. Спокойная, рациональная Гермиона выходит на первый план её сознания, отодвигая в сторону беспорядок, в который она успела превратиться. Что ей нужно, так это сфокусироваться. Она встречается с Мадам Помфри, теперь уже менее чем через двадцать минут. Эспрессо течёт по её венам, и она будет слушать и учиться — она будет занята. Это лучший способ отвлечься — заняться чем-то подобным. Поэтому она глубоко вздыхает и настраивает себя. Настраивает всё. Свою осанку, сердечный ритм. Направляется в больничное крыло, намереваясь не пускать в голову ничего лишнего. Прошло уже полтора часа, и она старательно измельчает Абиссинскую смоковницу, пока мадам Пофмри варит противоядие, когда она впервые соскальзывает. Она думает об этом. Это первый раз с того ужасающего момента перед зеркалом, когда она позволяет себе вспомнить об этом. Столкнуться с осознанием того, что это действительно произошло. Это. В смысле, поцелуй с Малфоем. Малфой поцеловал её. Даже когда она чуть-чуть поддевает это воспоминание, ощущения и звуки вновь накрывают её с головой. Тонкий запах его одеколона. Вкус перечной мяты. Его руки — холодные, длинные и слишком настоящие, слишком низко на её бедрах. Его рот, холодный снаружи и обжигающе горячий внутри — его губы везде. Её пальцы невольно скользят по коже её шеи, нежной на ощупь. У неё перехватывает дыхание, и она отдёргивает руку, возвращаясь к Абиссинской смоковнице, пусть даже низкий стон Малфоя эхом звучит у неё в ушах. Как она могла подумать, что это был сон? Как она могла забыть, что это произошло? Она не может вспомнить ничего из того, что было дальше. Не может даже вспомнить, как добралась до гостиной. И её воспоминания о том, что произошло перед этим, в лучшем случае туманны. Но то, что произошло в библиотеке... Его... Это она прекрасно помнит. Её пальцы дрожат. Она понимает, что должна испытывать отвращение к себе. Она ненавидит его. Она должна ненавидеть себя уже за то, что они оказались так близко. За то, что позволила ему прикоснуться к себе. Его родная тётя отвечает за её руку — за эти шрамы. Его родная кровь. И он, и то, что произошло, должно казаться ей отвратительным. Но её предательский разум занят чем-то другим. Заставляет её вспомнить все те несколько поцелуев, что были в её жизни. Первым был Рон. И она всегда думала, что это будет Рон. Надеялась, что это будет Рон. Так сильно, что в итоге это было почти предсказуемо. И разочарующе. Влажно, неаккуратно и торопливо. По-детски. Потом был маггл по имени Дэвид, во время одной из её пьяных послевоенных атак на верхний Лондон. Это было достаточно хорошо. Он хорошо целовался. Но больше ничего не было. Не было отношений. Не было даже второго свидания. Это было бессмысленно. Потом снова Рон, чтобы проверить, не стал ли он лучше в этом. Он не стал. Потом был кто-то, чьего имени она даже не знала. В другом баре. Так же бессмысленно. А потом... Малфой. Её пятый поцелуй. Она думает о том, что её губы кажутся припухшими. Ей интересно, заметила ли мадам Помфри. Ей интересно, держатся ли её чары, хотя она никогда раньше не сомневалась в своих чарах. Она не позволяет себе задаться вопросом о том, был ли это её лучший поцелуй, потому что она знает, что да, и не хочет принимать это. Так что вместо этого она задаётся вопросом о том, где он сейчас. О чём он думает. Малфой, который ненавидит её так же сильно, как она ненавидит его, если не сильнее. Малфой, испытывающий отвращение к её грязной крови. Малфой, чьи пальцы не раз игрались с пуговицей на её джинсах, если ей не изменяет память. Малфой, который так хотел попробовать её на вкус. — Мисс Грейнджер, Вы дрожите, — мадам Помфри вырывает её из оцепенения, и она осознаёт, что разрывает несчастную смоковницу. — Я думаю, на сегодня мы поработали достаточно. Вы неплохо справились, — Поппи успокаивающе похлопывает её по плечу. — А теперь отдохните немного. И уже потом, по пути из больничного крыла, она осознаёт, что остаться наедине со своими мыслями — это последнее, что ей сейчас нужно.