Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

4 октября, 1998 Дневник, Я ничего не скрываю. Я всё ещё имею право на секреты, да? Не надейтесь, что я вывалю всё, что у меня внутри, на эти уродливые фиолетовые страницы. Этого не произойдёт. Давайте договоримся, что я записываю сюда вещи, которые вам обязательно-нужно-знать. И есть определённые вещи, которые вам не нужно знать. Вопрос: "Вы храните какие-то секреты?" Хорошая попытка. Драко 4 октября, 1998 В ту субботу она целый день не возвращалась в крыло Гриффиндор, вместо этого бесцельно блуждая по территории школы и избегая других гриффиндорцев всеми возможными способами. Она пропустила все приёмы пищи, уклонилась от всех "приветов" и вернулась обратно в общежитие уже далеко за полночь. Но ничто не могло остановить ход её мыслей. И сейчас, в воскресенье, она знает, что не может избежать того, что, несомненно, ждёт её сразу за пологом её кровати. По крайней мере, сегодня у неё нет похмелья. Она молча садится, убирая с лица взлохмаченные кудряшки и цепляя с тумбочки маленькое зеркальце. Судя по тому, что она слышит, все девушки ещё спят, поэтому она использует эту возможность проверить напоминание о том, что произошло в пятницу, не привлекая к себе внимания. Она наклоняет шею туда-сюда и старается не морщиться, изучая следы. Чары давно растворились, и метки в тех местах, где побывали его зубы, губы и язык, теперь выглядят слишком очевидно. Она практически помнит, с каким из поцелуев он оставил каждую из них. Это абсурдно. Она закрывает зеркало и на мгновение роняет голову на колени, пытаясь организовать в своей голове какие-то предложения. Оправдания. Алиби. Она не сомневается, что старая-добрая "я упала" схема здесь не сработает. И часть её действительно не хочет врать Джинни. Другая часть знает, что она должна. Она сидит в тишине еще несколько минут, прежде чем смириться со своей ужасной судьбой. Один из её главных страхов — это быть пойманной на лжи, и прямо сейчас она оказалась в ситуации, когда у неё нет другого выбора. Никто в Гриффиндор не поддержит то, что она сделала. Что они сделали. Предубеждение слишком сильно. Она не может рассказать им. Не Гарри. Не Джинни. Совершенно точно не Рону. Неожиданная, нежелательная картина того, как определённый разгневанный рыжий бросается на поиски определённого блондина, всплывает в её голове, и она сжимает свою переносицу, чтобы прогнать это наваждение. Нет, правда причинит слишком много боли — как эмоциональной, так и физической. И, приняв решение, она отодвигает полог. Она была не права. Джинни не просто не спит, она сидит на соседней кровати, и вид Гермионы заставляет её подняться на ноги. — Гермиона, — начинает она, но Гермиона поднимает руку, останавливая её, прежде чем она сможет произнести ещё хоть одно слово. И выдаёт заготовленную ложь. Большую ложь. Такую, которую она не сможет забрать назад. — Я не знаю, кто это был. Я была пьяна, было темно, и теперь всё кончено. Сделано. Джинни делает паузу, чтобы подобрать слова, прежде чем ответить, но Гермиона видит, что она немного разочарована. Ей интересно, на что она надеялась. На подходящего человека, которого Гермиона могла бы использовать как способ отвлечься после войны? На кого-то в духе Захарии Смит или Майкла Корнера? Точно не на кого-то ослепительно светловолосого, с зелёным шёлковым галстуком и губами, которые изгибаются с одной стороны, когда он собирается сказать что-то жестокое — точно так же, как когда его язык обводит её нёбо. Внизу её живота что-то начинает пульсировать, и она чувствует, как на её щеках проступает румянец. Ей нужно подумать о чём-то другом, срочно. — Мне жаль, Джин, — говорит она. — Я бы рассказала тебе, но тут особо нечего рассказывать. Джинни быстро прячет своё разочарование. — Ну — предположим, что я рада, что ты смогла повеселиться, — это почти то же самое, что сказал Симус, и это заставляет её задуматься о том, действительно ли они все видят её как такую ходячую трагедию. Ей противна даже мысль об этом, но это идеальный выход из ситуации. — Да, — она заставляет себя улыбнуться. — я тоже. Они говорят о других вещах, пока одеваются, и какое-то время Гермиона испытывает облегчение благодаря тому, что проблема, кажется, решилась без особых усилий с её стороны. Но они уже на полпути к двери комнаты девушек, собираются отправиться на завтрак, когда Джинни бесцеремонно заявляет: — Знаешь... мы всегда можем использовать Омут памяти. Гермиона останавливается на первой ступеньке лестницы. — Что? — С твоей памятью, — говорит Джинни. — чтобы мы смогли выяснить, кто это. — О... я... — дерьмо. — я не особо думала о — — ГЕРМИОНА! ДЖИННИ! — это Рон кричит с подножия лестницы, спасибо ему большое. — идём, мы пропустим завтрак! И она хочет броситься в его объятия, она так благодарна. Но, пока они идут по коридорам, ей приходится напомнить себе о том, что она в безопасности только на какое-то время. Джинни ещё вернётся к этому разговору. Ей приходится повторить это снова за завтраком в Большом Зале, в этот раз с дюжиной нетерпеливо глядящих на неё гриффиндорцев. Они тоже разочарованы, явно надеялись на сплетню получше. Если бы они только знали, думает она. Это было бы лучшей сплетней в жизни большинства из них. — Вот и всё, — она пожимает плечами. Некоторые из них сразу отворачиваются и начинают говорить о чём-то другом, и она выдыхает с облегчением. Гарри улыбается ей. — Молодец, Гермиона. Значит, он тоже. По крайней мере, ей сочувствуют. Рон — единственный, кто находит для неё какую-то колкость, и, наверное, она ожидала этого. — Тебе стоит быть осторожнее, — говорит он, жуя варёную картошку и как бы демонстративно не глядя на неё. — кто-то мог воспользоваться этим. — Рон! — Джинни хлопает его по руке. Он, впрочем, не забирает это назад, и Гермиона не спорит с ним, как она сделала бы это в другой ситуации. Что угодно, чтобы закрыть эту тему. Она напряжена, пока Дин не начинает разговор об их с Симусом последнем пранке над Пивзом — они как бы назначили себя новыми Фредом и Джорджем. Это хорошо. Хогвартс отчаянно нуждался в беззаботности. Тем не менее, мысль о Фреде заставляет сжаться что-то у неё внутри. Она уделяет всё свое внимание стоящей перед ней тарелке со шпинатом и яйцами, тянется за солью, отпивая из своей чашки немного тыквенного сока. Чуть не давится им. Малфой. Он стоит у входа в Большой Зал, и она потратила всё это время, готовясь ко встрече с друзьями и их вопросам, и у неё вообще не осталось времени на то, чтобы подготовиться к нему. Её взгляд прилипает к нему, словно муха к сахару, она смотрит, как он идёт, спрятав руки в карманы брюк — она теперь знает, каково чувствовать эти руки на себе, хотя совершенно не планировала этого. Он садится с краю стола Слизерин, как обычно. Он не смотрит на неё. Ни на кого не смотрит, на самом деле, просто подтягивает к себе одну из тарелок и снова достаёт эту смехотворно фиолетовую тетрадь. И она понимает... Словно молния, ударившая точно ей в голову, к ней внезапно приходит осознание того, что вне зависимости от того, сколько времени и сил она потратит на то, чтобы правда никогда не увидела свет, она — всего лишь половина уравнения. Липкое ощущение беспомощности разливается у неё внутри. Что если он расскажет кому-то? Что если он уже рассказал кому-то? Что если — что если он пишет об этом в своей чертовой фиолетовой тетради? У неё внезапно совершенно пропадает аппетит. Она сообщает об этом друзьям, когда выходит из-за стола, чувствуя, что вот-вот упадёт. Она должна что-то сделать. Она должна. Она не может просто сидеть и ждать, пока её мир развалится на кусочки. Разглаживая свою юбку, она меняет направление так, что теперь она идёт по главному проходу к золотым дверям, заставляя себя проглатывать свою панику. Малфой примерно на полпути между ней и выходом, и у неё есть половина этого пространства, чтобы поймать его взгляд. Она тормозит. Идёт расслабленно — изо всех сил старается не выглядеть странно. Шаркает ногами, чтобы произвести побольше шума. Но только когда у неё остаётся около полуметра, он наконец поднимает взгляд. И, глядя ему в глаза, она так поражается, что почти забывает, что она вообще делает. Его веки полуопущены. Его взгляд тяжёлый. Острый. В нём — всё, но ничего из того, что она может понять, и по выражению его лица невозможно угадать его эмоции, как обычно. Она колеблется. Нарушает свой осторожный ритм и останавливается, только на мгновение. И затем она собирает все свои силы и старается как можно незаметнее кивнуть в сторону выхода. Малфой изгибает свою тёмно-русую бровь, и она кивает ещё раз, на всякий случай, прежде чем пройти мимо него к выходу из Большого Зала. Её нервы напряжены, и, когда она оказывается вдали от воскресной толпы, она делает вдох, а затем три быстрых выдоха, словно рожающая женщина. Всё, что она осторожно планировала, свелось к нескольким потрясающим секундам паники, и всё потому что она не планировала его. Чёрт её побери, почему она не подготовилась к нему? Любой логичный человек сделал бы это. И ей всегда нравилось считать себя логичной. Чёрт. Каким-то образом она оказывается во дворе, в котором практически никого нет, хоть в чём-то ей повезло. Впрочем, она не доверяет своей удаче, поэтому она проходит вперёд и заворачивает за угол к скрытой нише в стене, в которой она часто замечает целующиеся парочки. Это иронично. Опустившись на мраморную скамейку, она ждёт. Конечно, вполне возможно, что он не придёт. Вполне возможно, что он находит её смехотворной и жалкой и что он всё ещё сидит там, наслаждаясь своим беконом, и — — Я могу дать тебе совет, Грейнджер? Она вздрагивает, когда его тень падает на неё. Сегодня он в джинсах — она не помнит, чтобы когда-либо видела его в джинсах. В джинсах и тёмно-синем вязаном свитере. На этот раз он одет по погоде. Она прочищает горло. Скрещивает руки на груди. — Если хочешь. Уголок его губ приподнимается в кривой ухмылке, точно так же, как в тот раз, и она старается подавить этот трепет в животе — пообрывать крылья этим бабочкам — когда он говорит: — Если твоя цель — незаметность, тогда это... — он подражает тому, как она кивнула ему минуту назад, но с заметным преувеличением, — ...возможно, не лучший вариант. Она щурится на него, улыбается совсем недружелюбно. — О, спасибо, я буду иметь это в виду. Как же легко оказывается вернуться к их обычным спорам после — После того, что произошло. Она стирает фальшивую улыбку со своего лица, молча двигается, освобождая для него место на скамейке и избегая его взгляда. И Малфой не торопится садиться. Ну конечно. Тратит достаточно времени на то, чтобы обдумать это, сканирует её взглядом — она чувствует это, пусть даже не смотрит. И когда он всё-таки садится, он делает это так расслабленно, что ей хочется пнуть его по голени. Он должен быть так же напряжён как и она, это было бы справедливо. Но, конечно, это не так. Это Малфой. Она не может позволить себе упустить из виду этот факт. — Ну что, Грейнджер? — он закидывает одну ногу на другую, лодыжкой — на колено. — почему мой завтрак стынет? — это немного смущает — то, что он разговаривает так, будто ничего не произошло. Она задаётся вопросом о том, планирует ли он отрицать это, и эта мысль выводит её из равновесия. Тем не менее, она игнорирует это, начиная свою даже не до конца распланированную речь. — Знаешь, надо признать, что мы оба просто люди. — Отлично подмечено — — Всё пройдёт гораздо более гладко, если ты не будешь говорить, пока я не закончу, — говорит она, глядя вдаль. Оказывается, она здорово придумала со скамейкой. Ей не приходится смотреть на него, пока она говорит. Малфой усмехается, но затем замолкает, и она делает совсем небольшую паузу, прежде чем продолжить. — Мы оба люди, и мы оба были немного пьяны в пятницу вечером. Можно с уверенностью сказать, что люди склонны поддаваться легкомысленным желаниям, когда пьяны, и я не думаю, что есть какая-то польза в том, чтобы переживать о том, что произошло. Тем не менее, ради нас обоих, я думаю, что очень важно, чтобы мы никому об этом не говорили, и даже между нами, чтобы мы никогда больше об этом не говорили. И, конечно, это никогда больше не повторится, хотя это и так понятно. Можем поклясться, если хочешь. Она очень гордится собой, когда заканчивает говорить. Думает, что она предоставила очень дипломатичное и спокойное решение этой ситуации. Но Малфой продолжает молчать, и это истощает её гордость, заставляет её начать горчить. Так горчить, что она в конце концов сдаётся, бросает на него косой взгляд. Выражение его лица, как всегда, невозможно прочесть. — И?... — спрашивает она через несколько секунд. — Что "и", Грейнджер? — говорит он наконец, и по его тону тоже ничего не понятно. — ты притащила меня сюда, чтобы выяснить, болтаю ли я о том, с кем целуюсь? Она немного удивлена. Не уверена насчёт того, оскорблён он или находит это в какой-то степени забавным. — Ну, нет, я просто — — Хотела повторить? — их взгляды встречаются так неожиданно и так резко, что она вздыхает. — Что? Снова эта кривая ухмылка. — Вот почему ты привела меня на скамейку для обжиманий, да, Грейнджер? Чтобы повторить? Она ошеломлена, мягко говоря, путается в словах. — Я — как ты смеешь — Но Малфой тут же встаёт со скамейки, и вот уже его ладони — по обе стороны от того места, где она сидит, и он нависает над ней. Немного под углом. Так, будто он сейчас собирается отжаться. И их лица разделяют какие-то сантиметры. — Ты могла просто попросить, Грейнджер, — бормочет он, и его голос звучит низко и смертельно, до такой степени, что она даже не уверена, пытается он соблазнить её или угрожает. Её сердце яростно стучит в её груди, и она забывает, как дышать. Он так близко, что она чувствует запах всего, что она помнит с той ночи, и это возвращает ощущения и другие напоминания обо всём, что он делал. Обо всём, что он трогал. Это, очевидно, демонстрация силы. Она знает, что он не идиот, чтобы считать, что она привела его сюда для чего-то большего. Но она невольно дала ему лучшее оружие из всех, что он когда-либо имел против неё. И теперь он точно знает, как дёргать её за ниточки. Точно знает, как заставить её чувствовать себя некомфортно. Малфой всегда любил заставлять её чувствовать себя некомфортно. — Шаг назад, — требует она, но это выходит только шёпотом. — тебя могут увидеть. — Это пугает тебя? — спрашивает Малфой, наклоняясь до невозможного близко. — что тебя увидят со мной? — его дыхание, пахнущее мятой и холодом, обдаёт её лицо. — Что тебя увидят — вот так... — он наклоняется ещё немного, так, что кончики их носов касаются друг друга, и это слишком знакомо. — ...со мной? Гермиона задерживает дыхание. Не знает, что ещё ей делать. Её нервные окончания горят, и её мысли растворились. Всё, что у неё осталось, это её грохочущий пульс и её онемевшие руки, бесполезно висящие по бокам. — Да, — наконец признаётся она, зажмуриваясь как настоящая трусиха и пытаясь успокоить каждое невесомое существо, парящее внутри неё. Малфой снова смеётся — глубокий, хриплый смех — над тем, как она скрипит зубами. Над тем, как напрягаются её мышцы. — Что ты делаешь? — Обрываю крылья бабочкам, — выдыхает она, зная, что он не поймёт. Тем не менее, он снова смеётся, и этого достаточно, чтобы его верхняя губа коснулась её. Она распахивает глаза и шумно втягивает воздух. — Пожалуйста, остановись, — почти беззвучно хрипит она. И его глаза полуприкрыты, и его холодное дыхание скользит по её зубам, и она смотрит, как его губы вновь изгибаются с одной стороны, когда его язык показывается из приоткрытого рта. Всего на мгновение. Но этого достаточно, чтобы он успел коснуться её нижней губы. Этого достаточно. Достаточно для того, чтобы она потянулась к нему. Чтобы она притянула его ближе и приоткрыла рот. Достаточно для того, чтобы она совершенно потеряла контроль, в этот раз без помощи алкоголя. Но он отстраняется. Он выпрямляется, словно ничего не произошло. Словно он не был на волосок от того, чтобы снова поцеловать её. И он так спокоен, равнодушен и собран, что ей хочется бросаться вещами. — Не беспокойся о своей репутации, Грейнджер, — он уходит. Вот так. Бросает последнюю фразу через плечо. — Как ты уже сказала, это больше не повторится. И она остаётся сидеть там, чувствуя, как холод мрамора проникает сквозь её юбку — разъярённая и дрожащая. Сосуд с перемешанными эмоциями, катастрофа... Сидит, сжимая эту уродливую фиолетовую тетрадь, вытащенную из его кармана, словно в тисках.