Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

1 ноября, 1998 Дневник, О, лучше бы это было ёбаной шуткой. Это была бы очень плохая шутка, но я не знаю, как ещё объяснить то, что я только что услышал. Пэнси смотрит, как я пишу. Она испортила мой завтрак своими сочными утренними сплетнями, и теперь смотрит на меня так, будто ожидает, что я вот-вот вспыхну или что-то вроде того. Но — Ёбаный Захария? Я всегда знал, что Грейнджер может быть чёртовой трусихой со своими любимыми гриффиндорцами, но ЗАХАРИЯ?! Меньшее, что она, блядь, могла сделать, это сказать, что я был ёбаным МакЛаггеном — или просто кем-нибудь чуть менее отвратительным, чем этот ёбаный слащавый мудак с Хаффлпафф. Я хочу вырвать её ёбаные волосы. Я хочу сделать даже больше. Прежде чем сообщить мне, что это "выбило меня из колеи", сделай одолжение и подумай о том, что бы ты, блядь, сделал, если бы твоя ёбаная девушка говорила всем, что ты с ёбаного Хаффлпафф, чтобы сохранить лицо. Почему эта ёбаная тетрадь больше не даёт мне ничего вычеркивать? Она не моя девушка. Это была грамматическая ошибка. Но ты знаешь, что я, блядь, имею в виду. Я чувствую, как закипает моя кровь. Я думаю сделать что-то глупое. Драко 1 ноября, 1998 Она понимает, что никогда не обращала на него особого внимания. Но теперь она ловит себя на том, что где-то раз в минуту кидает на него косой взгляд, словно надеясь увидеть в его лице что-то, что поможет понять, слышал он уже об этом или нет. Она понимает, почему Парвати думает, что это он. Он почти такой же высокий. Блондин, но его волосы немного темнее. Но он далеко не такой угловатый, как Малфой — у него почти детское лицо — и он более приземистый. Менее аристократичный. Захария Смит не в её вкусе. Это неудачная цепочка умозаключений. В её конце она падает в заячью нору предположений. Предположение о том, что Малфой в её вкусе. О том, что другие люди начинают бледнеть на его фоне. А это — это просто абсурдно. Она просто чёртова идиотка. Она знает это. И каждую секунду с того момента, как она сказала им, она жалеет об этом. Ей каким-то образом удалось погрузиться ещё глубже в этот кратер лжи. Джинни и остальные девушки были слишком рады за неё — они шутили, дразнили её. И чего ты так боялась? Он милый — хорошо целуется? То, что Парвати была пьяна, тоже, конечно, не помогло. Гермиона, естественно, попросила, чтобы они никому не говорили. Она надеялась, что состояние Парвати поможет ей — надеялась, что она забудет об этом к утру и что доказательство её трусости не распространится по всей школе. Она зря надеялась, понятное дело. Почти все знают. Она надеется, что не Захария Смит. И надеется, что не — Она совершает ошибку, позволяя своему взгляду скользнуть в другом направлении. Мимо стола Хаффлпафф в знакомый угол стола Слизерин. Малфой занят своим дневником, что-то яростно записывает. Она кусает губу изнутри. Это не обязательно означает, что он знает. Его могло разозлить что угодно. Но она смотрит на него достаточно долго, и в какой-то момент его холодный взгляд скользит в ту сторону, в которую она смотрела всё утро. Он стреляет в счастливого в своём незнании Захарию взглядом, который мог бы заморозить ад. Он знает. — Чёрт возьми, — бормочет Гермиона. Но когда она переводит взгляд на своих друзей, они смотрят на неё. — Что? — спрашивает Джинни. — Не — ничего. Забыла про домашнее задание, вот и всё. — скорее всего, ей не верят. Её глаза продолжают изучать открывающиеся перед ней виды, следующим они находят Рона. Он расстроен — это заметно. От его обычной беззаботности не осталось и следа, и, что хуже всего, он не ест. Это никогда не было хорошим знаком. Джинни говорила, что он так и не смирился. И если он так переживает из-за Захарии Смита, то она даже не представляет, как бы он отреагировал на правду. Её начинает подташнивать от одной мысли об этом. Впервые за последние несколько дней её шрам начинает зудеть. Она несколько раз пытается сменить тему разговора, вспоминает об изломе в охранных заклинаниях, который она увидела на поле для квиддича — это до сих пор беспокоит её — но они не задерживаются ни на одной новой теме дольше пары минут. Все слишком очарованы идеей о том, что Гермиона Грейнджер, одинокая, повреждённая частичка Золотого Трио, наконец решила оставить войну позади. А это, конечно, ни на йоту не является правдой. Малфой здорово помогает отвлечься, но это всё. Война всё ещё с ней. Каждый день. 2 ноября, 1998 Она знала, что это только вопрос времени — и это происходит по пути на Защиту От Тёмных Искусств. — Эй! — кричит кто-то, шаркая ногами позади неё. — Гермиона! Она поворачивается — вздыхает, когда видит Захарию. Он догоняет её бегом, сумка с книгами качается у него на плече. — Привет, — говорит он, задыхаясь, его детское лицо немного порозовело. — Привет, — повторяет она. Её внутренности стягиваются в тугой узел. Она не представляет, куда их заведёт этот разговор, но она думает, что он, наверное, зол. И имеет на это полное право. — Я — эм... — его рука поднимается к его затылку, растрёпывает волосы, превращая их в пушистый беспорядок, пока он пытается что-то сформулировать. Он наклоняется в одну сторону, затем в другую, неловко и неуверенно. — Извини, — выпаливает она. — Я — нет, нет, не извиняйся — всё в порядке, эм — я имею в виду, я... мне кажется, что до меня оно дошло в несколько искажённом виде. Но да, эм — просто... я имею в виду, это всё очень мило, и, честно, я польщён — честно. Я просто, я, эм... — Захария — — Я гей, — выдаёт он. Гермиона разом проглатывает всё, что она хотела сказать. Лицо Захарии бледнеет, и он нервно оглядывается на пустой коридор. Она открывает рот. Закрывает. Как рыба. Она не знала, куда их заведёт этот разговор, но точно не рассчитывала на это направление. Она разрывается между облегчением и растерянностью — облегчением, потому что он, кажется, достаточно любезен с ней, и растерянностью, потому что — ну, зачем он говорит ей это? — Хорошо, — это первое, что ей удаётся сказать. — Я просто — эм, я подумал, что это будет нечестно, если я тебе не скажу, учитывая твои чувства ко мне — — Захария — — Как я уже сказал, я польщен. И, честно говоря, может быть, если бы я не... — Захария — — Но я гей, и я в некотором роде смущен всеми этими слухами, и я просто… — Захария! — огрызается она, и его карие глаза наконец фокусируются на ней, и его рот захлопывается. Она планирует сказать это резко и сухо. Сжато. Что-то в духе "это всё большая ошибка, никаких особых чувств, давай забудем об этом и разойдёмся друзьями." Она планирует сказать это — но в итоге не справляется. Вместо этого она говорит что-то совершенно другое — швыряет это в него, словно бладжер. — Эти истории не о тебе, это Малфой. Она чувствует, как сжимается её сердце. Её накрывает волна паники, когда она осознаёт, что говорит, но обнаруживает, что не может остановиться на полпути. — Мои друзья увидели нас — на балу. И сделали свои выводы. Я просто сказала, что это был ты, чтобы защитить себя. Захария словно окаменевает. Она чувствует себя ненамного лучше. Чувствует себя идиоткой, потому что она даже не знает, может ли доверять ему. Из всех, кому она могла рассказать... Она проклинает себя — мысленно, чтобы не нарушать тишину. Затем Захария оживает. — Эм... — говорит он. Отличное начало. — Хорошо, да — окей. Потом он ещё немного размышляет. Хмурится. — Подожди, нет — ты и... — Малфой, да, — выдыхает она. Выдыхает впервые почти за минуту. Ей неожиданно становится легче. Но, возможно, это только потому что он пока не унёсся, хохоча, чтобы рассказать её секрет всей школе. Нет, он только потирает переносицу, словно у него мигрень. Могло быть и хуже. — Малфой? — снова говорит он, и его тон где-то на грани ужаса и недоверия. — Серьёзно? Она поджимает губы. Снова шумно выдыхает. Смотрит на свои ноги. — Очаровательно. Она снова поднимает взгляд. Захария выглядит неожиданно взволнованным, хотя она не может понять, почему. — Что? — Прости, прости, — он прищуривается, смеясь, и как будто пытается сформулировать ещё что-то. — Я просто — вау. Потрясающе. Мне бы даже и в голову не пришло — — Да, я знаю. — Что за странная пара — — М-хм. — Я имею в виду, после всего — — Захария, я уже подумала об всём этом самостоятельно. Пожалуйста. Его взгляд снова фокусируется, и она разговаривает с ним меньше пяти минут, но уже начинает понимать, что он из себя представляет. Он рассеянный. Застенчивый. Несосредоточенный и непостоянный. Безобидный. На самом деле, немного напоминает Луну. — Хорошо, да... прости. Она задаётся вопросом о том, сколько бы разбилось гриффиндорских сердец, если бы выяснилось, что он гей. Прямо сейчас ей в голову приходят как минимум три. Но Захария сильно отличается от того, каким она его себе представляла. Он извиняется за свою реакцию, его щёки снова розовеют, и она думает, что, возможно — возможно — он окажется достаточно добр и сохранит это в тайне. Что ж, время покажет. Она ощущает потребность в том, чтобы по-быстрому сбежать. Не хочет стоять и ждать, пока что-то пойдёт не так. — Я — ну, мне пора, — говорит она, поворачиваясь — крепче цепляясь за ремень своей сумки. Но он зовет её. Ну конечно. Иначе это было бы слишком просто. — Подожди — Гермиона! Она оборачивается. Задерживает дыхание. И он говорит: — Может, мы сможем помочь друг другу.