Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

31 октября, 1998 Она вытирает рот. На её губах и подбородке — мазки чёрного и белого. Другие студенты смотрят на неё тяжёлыми взглядами — до боли тяжёлыми — и она чувствует, что единственное, что она может сделать, это прочистить горло, поправить свой корсет и быстро выйти из зала. Холодный воздух по ту сторону золотых дверей запускает стайку мурашек по её спине, и она, дрожа, направляется к Парадной лестнице. Её щёки горят, её сердце безумно колотится. Она слышит шаги за спиной. Кто-то идёт за ней. — Джинни, пожалуйста, — она разворачивается, затаив дыхание, только чтобы увидеть, как Теодор Нотт поднимается по ступенькам следом за ней. — Какого хуя ты устроила, Грейнджер? Она не ожидала, что это будет он, и она совершенно не готова. — Нотт? — просто спрашивает она, едва соображая. Он останавливается на ступеньку ниже неё, он не в костюме и пахнет алкоголем. Его лицо немного порозовело — от выпивки и от злости. — Отвечай, — огрызается он. Получается, он достаточно трезв для того, чтобы говорить внятно. Она делает вдох. Отвечает просто, но более уверенно: — Я не понимаю вопроса, — и она благодарна за то, что её голос звучит твёрдо. Развернувшись, она продолжает свой путь вверх по лестнице, пытаясь унять дрожь в кончиках своих пальцев, которой она, естественно, обязана Малфою. Но Нотт следует за ней, держась её ритма, и звуки их шагов раздаются одновременно. — Не притворяйся идиоткой, Грейнджер — ты никогда ею не была. — И ты тоже, поэтому, мне кажется, ты должен быть в состоянии понять, что я говорю правду, — усмехается она, отказываясь смотреть на него. Она не знает, какое ему до этого дело. Очевидно, он знал, в каком костюме Малфой будет сегодня вечером, но она не думала, что он попадёт в топ-десять наиболее огорчённых их действиями. Ему придётся встать в очередь. — Какую бы чёртову игру ты ни вела с Малфоем, лучше остановись сейчас. — А ты кто? Его отец? Какая тебе разница? — она делает пару лишних шагов, чтобы оторваться от него, но он быстро догоняет её. Она осознаёт, что должна беспокоиться из-за того, что он знает, даже если пока он, кажется, один такой. Ещё один рот, который нужно держать закрытым. Внутри неё накапливается тихая злость на Малфоя. В следующий раз, когда она увидит его, она клянётся, она — — Как я уже сказал, Грейнджер — я его Опорный. И я не хочу, чтобы ты больше ебала его голову. Я не знаю, что ты там делаешь, пытаешься заставить его довериться тебе или что, но покончи, блядь, с этим. Сейчас же. Она тут же останавливается, так быстро, что Нотт чуть не спотыкается. — Заставить его довериться мне? — она надеется, что у неё получается бросить на него злобный взгляд. — Да, Грейнджер. Мне кажется, ты, блядь, пытаешься сделать именно это. Или это какой-то твой жалкий проект по реабилитации Пожирателей Смерти. В любом случае, я знаю, что ты выйдешь из этой ситуации героиней, а он в итоге окажется в Азкабане, если не хуже. Речь Нотта удивляет её. Ей требуется пара секунд, чтобы сформулировать хоть какой-то ответ, и когда ей это удаётся, его получается выдать только очень раздражённо и немного заикаясь. — Я — ты... о чём ты вообще? Азкабан? Чёртов поцелуй вряд ли приведёт человека в Азкабан. Нотт хмурится, его взгляд темнеет. — Это был не просто поцелуй, Грейнджер. Мы уже выяснили, что мы оба не идиоты. Она фыркает. Старается притвориться равнодушной, хотя его слова заставляют её задуматься. — Ты пьян, — говорит она. — Отоспись. И если ты так расстроен, почему бы тебе не поговорить об этом со своим сраным Опорным? Это он всё это устроил. Она уходит вперёд, но он не следует за ней. Но он говорит ей вслед: — О, Грейнджер, я с ним поговорил. Это заставляет её остановиться. — И он уже у тебя под каблуком. Слова Нотта отдаются эхом у неё в голове, пока она пытается смыть со своего лица остатки этого кошмарного макияжа. Она оттирает его по-маггловски — не хочет пользоваться магией. Хочет занять чем-то руки и голову. Но это не работает. Он уже у тебя под каблуком... Нет, он, конечно, не мог говорить это серьёзно. Единственный человек, под каблуком у которого она может представить Малфоя, это его отец. Предположение о том, что она может оказывать на него подобное влияние... нет, это просто смешно. Малфой оставил белые пятна на её верхней губе. Она яростно трёт их, пока её лицо не начинает зудеть. Комнаты девушек и так остаются пусты слишком долго, поэтому когда она, наконец, слышит звук открывающейся двери, это не становится для неё неожиданностью, хотя густой страх и разливается по её венам. — Гермиона? Она слышит — это Джинни. — Я здесь, — смиренно отвечает она, выключая воду. Джинни появляется в дверном проёме, и на её лице нет осуждения, которое Гермиона ожидала увидеть. Зато есть беспокойство. Его заметно больше, чем обычно. — Ты в порядке? — спрашивает она, теребя свою очаровательную рыжую косу. Гермиона молча кивает. Она как будто оцепеневает. Рано или поздно они должны были поговорить об этом, и хотя она неделями репетировала этот разговор, она всё ещё не готова. Очевидно, она не готова, потому что первое, что она выдаёт, это: — Ты меня возненавидишь. А потом она начинает плакать — громко, жалко всхлипывает, и слёзы текут по её щекам, а всё внутри сжимается от страха. Нет, она не оцепенела — но это гораздо хуже. Но Джинни тут же оказывается рядом, обнимая её и прижимая её мокрое лицо к своему плечу. — Чёрт, Гермиона, — говорит она, — я в жизни не слышала ничего глупее. И, невесело усмехнувшись, Джинни уводит её из ванной в их комнату. Она усаживает Гермиону на свои подушки и садится, скрестив ноги, в ногах кровати, задвинув занавеску. Она быстро наколдовывает "Оглохни", откладывает свою палочку, а затем переводит взгляд своих огромных темно-карих глаз на Гермиону и ждёт. Гермиона ничего не говорит. — Хорошо, — говорит Джинни где-то через минуту. — ладно, кто он? Гермиона издаёт какой-то отчаянный звук и прячет лицо в ладонях, оно всё ещё зудит, а теперь ещё и опухло из-за слёз. — Это самый худший вопрос. — Всё не может быть настолько плохо — Гермиона так часто кивает, что это заставляет её замолкнуть. — Гермиона, — уверенно проговаривает Джинни. — все будут только рады, что ты кого-то нашла. Я знаю, Рон может быть — Теперь она яростно качает головой. — Ты не права. Ты очень, очень ошибаешься. — Ну, Рону придётся как-то смириться с этим. — Дело не в Роне. Вы все... Поверь мне, пожалуйста. Поверь мне, — она звучит более невротично, чем когда-либо. И она немного покачивается взад-вперёд. — Ладно, — Джинни поднимает руки в знак того, что она сдаётся. Она берёт свою палочку и быстро наколдовывает довольно внушительную чашку чая, которую затем протягивает Гермионе. — тогда мы начнём с более простых вопросов. Гермиона делает небольшой глоток, чай слишком горячий. — Как это началось? И когда? Она говорит, держа чашку у своего рта, её дыхание смешивается с поднимающимся паром. — Вскоре после начала семестра, — она отстранённо думает о том, как они похожи на двух девушек, разговаривающих посреди какого-нибудь девичника, спрятавшись под одеялом. Если бы всё было так просто. — И всё началось случайно, правда, — продолжает она, глядя на свой чай. Она боится, что если она посмотрит на Джинни, то начнёт нервничать ещё больше. — Как что-то подобное может начаться случайно? Она начинает защищаться — она не может с этим ничего поделать. — Ни один из нас не хотел, чтобы это произошло — мы не... мы не... подходим друг другу. Джинни ничего не отвечает. Ждёт, пока она закончит. — Мы просто... — Гермиона вздыхает и ставит чашку на тумбочку, — так получилось, что у нас много общего. И как-то вечером мы слишком много выпили — — Та ночь, когда у тебя появились засосы, — говорит Джинни — или, скорее, подтверждает. Она кивает. — Прости, что я соврала тебе. Я не знала, как объяснить. — Но кто он, Гермиона? Ты серьёзно так боишься рассказать мне? — Да, — признаётся она. — Почему? Она ощущает тяжесть в животе — как будто в нём что-то лежит. Что-то вроде шара для боулинга. Она думает, что, возможно, это именно то чувство, которое приходит к человеку за пару мгновений до того, как он теряет друга. Но она приняла решение, и сейчас — лучшее время. Она заставляет себя начать говорить. — Потому что это — Дверь комнаты распахивается, и они слышат смех. Тени двигаются по ту сторону занавесок, окружающих кровать. — Гермиона Джин Грейнджер! — кто-то пьяно напевает — возможно, Парвати. — шалунишка, ты где? Джинни сжимает переносицу и недовольно стонет. Она отодвигает в сторону одну из занавесок, и её "Оглохни" рассеивается. — Пав, чёрт возьми — Парвати идёт за руку с Элоизой и Ромильдой, немного покачивается и широко улыбается. — Ты! — слишком громко объявляет она, когда видит Гермиону, хихикает и чуть не падает — Элоиза удерживает её. — Почему ты не рассказала нам про вас с Захарией? Гермиона моргает. И ещё раз. Открывает рот и захлопывает его, когда Джинни бросает на неё взгляд. — Захария? — повторяет Джинни. — Я чувствую себя преданной! — вопит Парвати, и Элоиза с Ромильдой пытаются успокоить её и заставить прекратить хихикать, отводя её к её кровати. — А как же наша дружба? — Ой, заткнись, корова, — Джинни бросает подушку в её направлении. Немного промахивается. Но когда она снова переводит взгляд на Джинни, в её глазах горит любопытство — и что-то ещё. — Так это он? Захария Смит? Какое-то время Гермиона просто молча смотрит на неё. Она осознаёт, что это облегчение. Вот что написано у Джинни на лице. Она почувствовала облегчение, услышав это имя. Смит — один из немногих блондинов среди их ровесников, и для Джинни, Парвати и остальных он является единственным логичным ответом. Единственный блондин, с которым Гермиона могла общаться. И это так заставляет Гермиону паниковать, так накрывает её чувством вины, что, как бы она ни пыталась остановить себя, она всё равно говорит это. — Да... да, это Захария Смит.