Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

13 ноября, 1998 Дневник, Я не могу поверить, что кто-то ведётся на это. Это выглядит так фальшиво. И я не могу это терпеть. Каждый раз, когда он целует её в щёку, и каждый раз, когда она, блядь, берёт его за его ёбаную руку, я хочу по-маггловски выколоть свои ёбаные глаза. И я, блядь, не понимаю этого. Но он не в её ёбаном вкусе. Я почти ожидаю, что вы реально ответите на это, просто чтобы посмеяться надо мной. Что бы вы написали? О, наверное, что-то в духе: "И что, Малфой? Ты думаешь, ты в её вкусе?" Нет, я не в её ёбаном вкусе. Она — она, наверное, точно знает, каким он должен быть. Держу пари, что это должен быть парень, который постоянно носит жилеты и вязаные джемпера и пьёт чай с тремя ёбаными кусочками сахара. Парень, который будет целовать свою жену, когда приходит домой. Вероятно, он прочёл все книги этих её любимых сраных маггловских авторов — ёбаного Шекнайфа* и остальных. А ещё он, наверное, знает ёбаную Историю Хогвартса наизусть. Мерлин знает почему, но она постоянно пиздит об этой книге. Да, это обязательно. Ставлю на то, что он любит бальные танцы и шахматы, и он наверняка любит котов. Он любит искусство, и он будет, типа, готовить для неё и учить её любимые стихи, и я абсолютно, блядь, уверен, что он из тех, кто занимается любовью. Я не этот ёбаный парень. Я ношу дорогие костюмы, сшитые эльфами, и это явно расходится с её моральным кодексом. Я пью чёрный крепкий чай, и если бы у меня была жена, мы бы уже были в разводе. Я ничего, блядь, не знаю, о её любимых маггловских книгах, и я делал из страниц своей Истории Хогвартса зачарованных бумажных драконов. Мать позаботилась о том, чтобы я умел танцевать, но она никогда не говорила, что это должно мне нравиться — и мне не нравится. Я жульничаю, когда играю в шахматы, и я, блядь, ненавижу котов, и я в жизни ничего, блядь, не готовил. Я считаю поэзию жалкой. И я бы не стал заниматься любовью с Грейнджер. Что за концепт. Нет — с ней я хочу делать вещи, о которых в приличном обществе не говорят и не пишут. Я мечтаю сделать их. Когда я вижу её, у меня чешутся руки. Я так, блядь, сильно хочу сделать их. И часть меня хочет сделать ей больно в процессе. Нет. Нет, я совсем не в её вкусе. Драко 23 ноября, 1998 Захария доволен. После почти двух недель демонстрации своих фальшивых отношений всей школе он говорит ей, что слизеринские парни успокоились. Они больше не дразнят его. По крайней мере, не по поводу того, кем он мог быть. И хотя она рада за него, она больше всего хочет закончить это. Она чувствует, что это всё неправильно. Чувствует что-то... липкое, если в этом есть какой-то смысл. На самом деле, каждый раз, когда они целуются перед Гарри и Роном или перед кем-то из студентов, она ощущает потребность в том, чтобы принять душ. Это всё неправильно. И это полностью её вина. Поэтому она провела последние несколько дней, пытаясь изобрести какой-нибудь креативный и правдоподобный способ закончить всё это. Она обсудит это с Захарией. Может быть, они устроят яростную и тщательно продуманную ссору на глазах у всех. Так его репутация не будет испорчена, и она спокойно сможет — Она резко тормозит свои мысли. Спокойно сможет сделать что? Она отказывается позволять своим мыслям двигаться в этом направлении. Она закончит всё ради себя. Чтобы ей больше не пришлось врать. Только для этого. Она снова фокусируется на своём котле. Сегодня на Зельварении они готовят Амортенцию — первый раз в этом году — и она специально постаралась сесть как можно дальше от Захарии, чтобы никто не заметил, насколько отличается то, что они чувствуют. Она расположилась рядом с Луной, и это кажется достаточно безопасным местом. Единственное, Малфой за перпендикулярным к ним столом, рядом с Забини, и в этом вообще нет ничего безопасного. Со своего места она видит, как пар поднимается из его котла — наблюдает за тем, как он окутывает его лицо, заставляет капли пота выступить на его бледном лбу. — И помните, друзья, — говорит Слагхорн, и она невероятно благодарна ему за то, что он заставляет её отвлечься от этого. — Сконцентрируйтесь, — настаивает он, словно читая её мысли. — Я не могу в должной степени описать силу и деликатность этого зелья. Её зелье почти готово. Но в этом и проблема. До конца осталась всего пара шагов, и она уже должна чувствовать свои любимые запахи. Книги, скошенная трава и всё такое. А пока она чувствует только мяту. Сильный запах мяты. Она практически задерживает дыхание, когда бросает в зелье последний ингредиент, жутко боясь последовать примеру Симуса и взорвать это всё. Он уже успел сделать это. И ей придётся сесть вместе с ним за знаменитый стол Слагхорна для отличившихся, и её волосы тоже будут дымиться. Последний ингредиент недолго шипит и, к счастью, ничего не взрывается. Но запах мяты остаётся сильным, и когда она принюхивается, нахмурившись, то один за другим появляются и новые запахи. Один из них похож на дым. Как у горящего дерева, дым от костра. Потом что-то ещё, насчёт чего она не вполне уверена — кажется, чистые простыни. А затем... Её пульс учащается. Она чувствует, как румянец распространяется от её шеи к щекам. Что бы это ни был за запах, он оказывает эффект на устойчивость её ног. Она цепляется за стол, ища поддержку, в тот самый момент, когда Луна говорит этим своим музыкальным голосом: — Очень интересно, Гермиона. Её разум разделяется на две борющиеся части, одна из которых настаивает на том, чтобы отступить назад, а другая предлагает нырнуть в этот котёл — потому что то, что пахнет так хорошо, не может быть опасным. Это... это что-то мускусное. Пахнет дубом. А ещё она чувствует цитрус. И что-то водное. Свежее. Как дождь. — Эй, приятель, — вдруг говорит Забини, и это заставляет её отвлечься от своего зелья. Он машет ладонью перед своим носом и смотрит на Малфоя. — как насчёт брызгаться поменьше, м? У меня уже голова болит. Её душа уходит в пятки. Малфой выглядит озадаченным. Она видит, как морщится его нос, и когда он вдыхает, то смотрит прямо на неё. Так вот что это. Это его одеколон. Гермиона срывает крышку с баночки с обрезанными мушиными крыльями и бросает их в котёл, отступая как раз вовремя, чтобы её не задело взрывом. Ученики охают и смеются, Луна с любопытством поглядывает на неё. Сквозь дым ей не видно Малфоя. — Ну, что ж, мисс Грейнджер, — объявляет Слагхорн, — я разочарован. Идите за стол. Запах исчез. Вот, что важно. Она обходит другие столы, чтобы составить компанию Симусу, не может посмотреть на него, но чувствует на себе его взгляд. 24 ноября, 1998 Она узнаёт, что была совершенно неправа насчёт него. Захария Смит не хороший парень. И требуется всего одно предложение, чтобы её мнение о нём совершенно изменилось. — Если ты закончишь это, я расскажу всем. Она уже на пути к выходу — замирает в двух шагах от двери в ванную старост, где они обсуждали это всё. Захария почти сразу же сдаёт позиции — бормочет что-то вроде: — Я имею в виду — я, эм... просто, пожалуйста, — но она уже успела поймать мстительное выражение его лица. Потрясающе... настоящий волк в овечьей шкуре. Она разочарована в себе за то, что не заметила это раньше. — Ты мне угрожаешь? — бормочет она. — Я... нет, Гермиона. По крайней мере, я не пытаюсь, — бормочет он, убирая с лица грязного светлого цвета волосы. Она понимает, что это вообще не похоже на платину. Даже рядом не стоит с платиной. — я просто... — Ты просто сдашь меня, если я разорву нашу сделку. Он ничего не говорит. Даже не мигает. — Я бы сказала, что тоже могу тебя сдать, — говорит она, удивляясь спокойствию своего пульса — силе своего голоса. — но я бы предпочла остаться выше этого. — Попытайся понять, в каком положении я нахожусь, — говорит он ей вслед, но дверь уже закрывается. И когда она идет по пустынному мрачному коридору, она совершенно неожиданно проникается уважением к прошлому Драко Малфою — к тому, который называл её грязнокровкой и ухмылялся вместо того, чтобы улыбаться. Он никогда не притворялся хорошим парнем, как Рон или Захария. Он решил быть кем угодно, но не хорошим парнем. И на мгновение эта честность поражает её. Эта старая поговорка звучит в её голове. Малфой никогда не пытался привлечь никого мёдом. Он никогда не обещал ничего подобного. Он всегда обходился дёгтем. Она задаётся вопросом о том, всегда ли ей больше нравился дёготь. 25 ноября, 1998 — Ты понимаешь, сколько сейчас времени, Грейнджер? Её сердце пропускает удар, и она отстранённо задаётся вопросом о том, когда она начала так на всё реагировать. Повернувшись, она видит его, стоящего в дверях Визжащей хижины. Необычное место для встреч, но оно кажется ей безопасным. Она смотрела на то место у окна, где однажды лежал истекающий кровью Снейп. Не думать об этом невозможно, и прибытие Малфоя — хорошая возможность отвлечься. — Да, — отвечает она наконец. У него в руке письмо, которое она отправила ему совой меньше часа назад, и если теней под его глазами недостаточно для того, чтобы понять, что она его разбудила, то его одежда позволяет в этом убедиться. Он... ну, он в спортивных штанах — она в жизни не смогла бы представить Малфоя в них, и уж точно не собиралась увидеть. Они тёмно-серые, заправлены в коричневые ботинки, а ещё на нём нет пальто. Только чёрный джемпер, который, как ей кажется, не очень помогает от ноябрьского холода. — Что было такого важного, что не могло подождать до утра? Она полностью поворачивается к нему — откидывается на подоконник и пожёвывает свою нижнюю губу. — Я попыталась закончить свою... историю с Захарией Смитом, — говорит она после небольшой паузы. — и он — ну, ему это не очень понравилось. Какое-то время они стоят в тишине. Выражение лица Малфоя сложно прочесть. — Не очень понравилось, — повторяет он, и по его голосу тоже невозможно понять хоть что-нибудь. — Он сказал, что расскажет им всем — о… — она слабо взмахивает ладонью между ними, и его бровь изгибается, когда она делает это, — …если мы не продолжим. Малфой пару секунд размышляет, задумчиво глядя на неё. Но когда он начинает говорить, в его голосе легко услышать насмешку. — И тебя это так напугало, что ты ощутила потребность в том, чтобы организовать встречу поздней ночью? — Ранним утром, — говорит она, прежде чем успевает подумать, и морщится, когда понимает, что сказала это. — Сейчас... сейчас раннее утро, а не поздняя ночь, — жалким голосом добавляет она. — Можешь выключить эту ёбаную часть своего мозга? — Смотри, Малфой, я просто хотела предупредить тебя, — поспешно проговаривает она, прежде чем он успевает продолжить. — я не думаю, что он будет долго ждать, прежде чем разыграть эту карту. — У него одна карта, Грейнджер — и это я, — Малфой скрещивает руки на груди. Её взгляд предательски, по-идиотски скользит вдоль привлекательного изгиба его бицепса, худого, но при этом достаточно мужественного. — Тебя это так беспокоит? — Нет — я... да. Я — я не знаю, — она неуклюже подаётся назад, снова отворачивается от него к окну. Она делает глубокий вдох. Приводит в порядок свои мысли. Сложно заниматься этим, когда смотришь на него. — Тебе это тоже вряд ли понравится. — Хоть я и Пожиратель Смерти, — он заканчивает её предложение по-своему, — что делает тебя лучшей половиной ситуации, — он звучит холодно. — Я не говорила этого. — Иди нахуй, Грейнджер, — рычит он, не обращая внимания на её слова. Она бросает на него взгляд через плечо. — Думаешь, ты ёбаный приз? — Нет. — Ты думаешь, если бы мне предложили сто человек на выбор, я бы выбрал тебя? — Я бы выбрала тебя. — Ведь ты не поверишь, но я бы, блядь, выб— Он резко замолкает, словно в него запустили соответствующее заклинание. Она снова смотрит в окно. Не хочет смотреть на него. И тем не менее, она хотела сказать это. Могла остановить себя, но не стала. Во всяком случае, она рада, что сказала это осознанно. — Ты бы что? — едва слышно спрашивает он. — Я бы выбрала тебя. Малфой раздражённо фыркает. — Не играй в святую, Грейнджер. Это работа Поттера. Она снова поворачивается лицом к нему, но не поднимает глаза. Не уверена, что хочет. — На самом деле, я веду себя очень эгоистично, — сообщает она земле у себя под ногами. — очень, очень эгоистично. Какое-то время они молчат. Когда он заговаривает, его голос звучит мягче. Она продолжает смотреть на свои ноги. — И как это? Её ответ оказывается неожиданно простым. Он легко вырывается из её рта, так, будто уже давно должен был стать известен миру за пределами её глотки. — Мне нравится то, как я себя чувствую рядом с тобой. Тебе не нужно, чтобы я была счастливой, или дружелюбной, или хотя бы... или хотя бы вежливой. Ты относишься ко мне так же, как и до войны. Ты грубый и самолюбивый и — и чертовски жестокий, и ты не осторожничаешь со мной — ты называешь меня сукой и толкаешь в стены. Ты ужасен. Ты ужасен, и я ненавижу тебя так же, как и ты меня. А когда я с остальными, я чувствую себя пятном на белой скатерти. Словно я всё порчу. Я не — я не могу это нормально объяснить. Я просто... с тобой я могу — я могу злиться так сильно, как хочу. Ты такой угрюмый и грубый, что я не чувствую, что всё порчу. Всё уже испорчено. Она поднимает глаза и сразу же жалеет об этом, когда видит, как он смотрит на неё. — Ты права. Это эгоистично, — говорит он. — Это далеко не всё, — она отталкивается от стены. Делает два шага к нему и чувствует, как холодок пробегает по спине. Вздрагивает. Малфой стоит, не двигаясь, словно статуя. — Я... — выдыхает она, и её голос теряет силу когда она вытягивает свою руку. Она дважды отдёргивает её, прежде чем позволить ей коснуться его груди сквозь мягкий джемпер. — Мне ещё нравится чувствовать это. Тебя. — другую её руку тянет туда же, словно магнитом, и вскоре обе её ладони покоятся на его груди. Она не представляет, как это смотрится со стороны. В любом случае, он не отстраняется, и она осознаёт, что никогда не касалась его так. Так медленно. Так осторожно. Она больше не понимает, что она говорит. Слова льются из неё неконтролируемым потоком. — Я... мне нравится касаться тебя, и мне нравится, когда ты касаешься меня. Только в эти моменты я чувствую, что могу спастись от всего этого. — она, набравшись смелости, опускает руки немного ниже, и теперь кончики её пальцев касаются его грудной клетки. — Ты такой холодный и грубый и такой... не как Рон. Она осознаёт, что в этот раз она не может свалить это на какой-нибудь Веритасерум. Она не сможет забрать это назад. У неё нет никаких оправданий. Малфой, в свою очередь, внешне никак не реагирует на её слова, но она чувствует его пульс сквозь джемпер. Его сердце пропускает удары, словно сломанный проигрыватель. — Мне нравится то, как ты одинок, — выдыхает она. — потому что это означает, что мне не нужно ни с кем тобой делиться. Ты так же одинок, как и я, и ты — ты мой секрет... даже если ты не мой. Хотя иногда я думаю о том, можешь ли ты быть моим. Иногда я думаю, что мне бы хотелось. Она сжимает ткань его джемпера, и у него перехватывает дыхание. Его первая действительно заметная реакция. Это заставляет её поднять глаза, и их взгляды встречаются. — В этом есть какой-то смысл? — выдыхает она. Он смотрит ей в глаза — матовое стекло напротив грязно-коричневого. — Никакого, — бормочет он, а затем наклоняется ближе. Сначала это просто прикосновение губ. Без движения. И тем не менее, в этом что-то есть. Есть что-то успокаивающее и расслабляющее, но в то же время захватывающее в том, как его губы застывают на её губах. Даже несмотря на то, что он заставлял её чувствовать и больше. Даже несмотря на то, что они уже делали это. Это ощущается по-другому. Так происходит каждый раз. Это ощущается по-новому. Но в этот раз — особенно, и она осознаёт, что это потому что она не чувствует вину. Она не борется с неуверенностью и боязнью последствий. Если Захария поступит по-своему, к завтрашнему дню, наверное, уже все будут знать. В этом есть какое-то ощущение свободы, и какое-то мгновение ей совершенно плевать на то, что подумают остальные. Скорее всего, утром ей будет не плевать. Или даже через пять минут. Но в этот момент, с его холодными, неподвижными губами на её губах, она может думать только о том, насколько правильным это кажется. Правильнее, чем большинство вещей во всей её жизни. Вскоре это превращается в нечто большее, чем прикосновение. Он подаётся ближе, приподнимает её подбородок, и его язык уже готов попробовать её на вкус. Но затем он отстраняется, и она замирает. Когда он так близко, его глаза кажутся темнее. — Что насчёт Уизлби? — тихо спрашивает он. Забавное старинное прозвище заставляет её усмехнуться. — Что, Рон? Что насчёт Рона? — Разве вы двое не созданы друг для друга, какая-нибудь такая хуйня? — он всё ещё не отпустил её подбородок. Он так близко, она чувствует каждое его слово на своей коже. Она ищет его глаза. Осознаёт, что он абсолютно серьёзен. — У нас с Роном примерно столько же общего, сколько у книги и чайника, — говорит она. — И что? — тихо спрашивает Малфой. — У нас с тобой больше? — Общего? — она снова усмехается. Немного отстраняется, чтобы закатать свой рукав, а потом осторожно потянуться к нему и сделать то же с его рукавом. Она показывает ему их шрамы, один рядом с другим, как она и представляла. — Да. Малфой встречается с ней взглядом. Между ними проходит что-то, что она не вполне может объяснить. Он поспешно возвращает свой рукав на место. Но затем он берёт её руку в свою, как и в тот раз. Смотрит на её шрам, мягко проходясь пальцем по чистой коже рядом с вырезанными буквами. Она вздыхает, когда он вдруг поднимает её руку выше и наклоняется, чтобы мягко поцеловать буквы 'Г', 'Р' и 'Я'. Он бросает на неё взгляд сквозь ресницы, его губы всё ещё на её коже, и он словно спрашивает разрешения. Она не знает, на что. Она всё равно даёт его. Кивает, едва дыша. Но она не ожидает, что он откроет рот — пройдется языком вдоль чувствительной кожи её шрама. Негромкий писк вырывается из её горла, и она вздрагивает всем телом. Малфой только крепче цепляется за её локоть. Оставляет ещё один поцелуй в районе последних трёх букв. А потом он вдруг приподнимает её — прижимает её к подоконнику. — Не двигайся, хорошо? — бормочет он, выпрямляясь, чтобы найти её шею — пройтись поцелуями вдоль линии её челюсти и затем опуститься обратно вниз, чтобы всосать кожу около пульсирующей венки на её шее. Она не может ответить. Все мысли стёрлись из её разума, словно с меловой доски. Холодные руки Малфоя исследуют её фигуру, скользят вверх и вниз по её талии и ласкают её ребра сквозь толстую ткань форменного джемпера. Это одновременно согревает её и заставляет дрожать. Он выцеловывает её горло, находит её подбородок и затем наконец возвращается к её губам. Она страстно целует его в ответ, удивляясь самой себе, и их тихие вздохи заполняют пустующую хижину. Он на вкус как мята из Амортенции. Пахнет как слабые нотки его одеколона после того, как он почти полностью развеялся. Она теряется в этом. Теряется, кажется, на часы, хотя всё это, скорее всего, длится какие-то минуты. Но затем она чувствует, как его пальцы проходятся по коже под подолом её юбки. Начинают скользить выше. Она приходит в себя. Напрягается и отстраняется от него, неожиданно ярко чувствуя холод мраморного пола поместья Малфоев своей спиной. Кажется, она издаёт какой-то странный звук, потому что Малфой немедленно отпускает её. И она вспоминает, кто она такая и кто он такой, и вдруг осознаёт, что то, что она сказала, было чем-то большим, чем просто красивыми словами. — Грейнджер? — осторожно спрашивает он. — Я... — она сглатывает. — Мне нужно... Она даже не может закончить предложение. Она не знает, что хотела сказать. Остановиться? Уйти? Но её ноги принимают решение за неё, и вскоре она обнаруживает себя на полпути к замку, с нечитаемым выражением лица Малфоя, отпечатанным на обратной стороне её век.