Мятные Конфеты / Боевые Шрамы

26 февраля, 1999 Мутный свет на ее веках — туманный и серый. Это первое, что она осознаёт; она медленно приходит в себя. Ещё есть боль. Но это старая боль. Тупо пульсируют, наверное, уже наполовину зажившие раны. Об этой боли легко забыть, от неё легко отвлечься. Сложнее с усталостью. Такое чувство, что проходят года, прежде чем ей удаётся хотя бы открыть глаза. Она узнаёт потолок больницы. Она не в Хогвартсе. Она бы сразу узнала этот обветренный камень. Нет, здесь всё слишком чистое. Белое и стерильное. Св. Мунго. Сглатывая, она сдвигается настолько, насколько ей позволяют её словно свинцовые конечности, отчаянно пытаясь уцепиться за воспоминания — хотя бы фрагменты воспоминаний о том, как она сюда попала. Но она не помнит ничего после— — Гермиона? Теплая мозолистая рука сжимает её руку, и цвет заливает белизну, когда мутная фигура склоняется над ней. Она медленно моргает, пытаясь сфокусироваться. —...Рон? Морщины на его лице сглаживаются от резкого тона ее голоса, и он шумно вдыхает, выдаёт с уставшей улыбкой: — Чёрт побери, мы так волновались! — свободной рукой он начинает убирать волосы с её лица. — Как ты? Как ты себя чувствуешь? Сильно болит? Я могу позвать— — Рон, — в этот раз она звучит не так хрипло. Звучит увереннее. Она снова моргает, чтобы окончательно прогнать этот мутный туман из поля своего зрения. — пожалуйста. Что произошло? — Эээ...да, эээ...не торопись, Гермиона… хорошо? Я думаю, тебе следует сначала поговорить с целителем. Немного поесть, или— Она крепко сжимает его руку и перебивает его. — Рон, как я сюда попала? То, как стремительно растворяется его улыбка, заставляет всё внутри неё сжаться. Она снова сглатывает, медленно выдыхает. — Что ты помнишь? — спрашивает он. Даже в лучшие времена Рон редко был таким нежным. Это в каком-то смысле почти пугающе. Она пытается не пускать этот страх в свой голос. — Пэнси... — бормочет она. Рон хмурится, и Гермиона наблюдает за тем, как он пытается подыскать правильные слова. Как минимум несколько секунд. — Мне...очень жаль. Я знаю, она была — ну, в каком-то смысле твоей подругой. Грудь Гермионы пульсирует, и она опускает взгляд, когда всё это снова накрывает её; Пэнси и её окровавленные губы, её бледное лицо и отчаянный взгляд. — Она была моей подругой, — тихо повторяет она; это одновременно и замечание, и подтверждение. Рон правильно делает, что стремительно меняет тему. — Это последнее? Больше ничего не помнишь? Она качает головой, стараясь не пускать страх даже в свой взгляд. — Какое сегодня число? Максимально странное воспоминание всплывает в её голове после этого вопроса. О том, как Тео, много месяцев назад, насмехался над ней за то, что она спросила что-то подобное. Он назвал её драматичной. Боже, Тео... Рон делает глубокий вдох. — Сегодня двадцать шестое. Ты была в отключке три дня. Она изумлённо охает. — Три...три дня? Он серьёзно кивает и прочищает горло. — Гарри — он получил твой Патронус, — говорит он, ёрзая на своём стуле возле койки. — Он как бы взорвался на глазах у всех нас на завтраке. Перепугал его. И меня. — его пальцы сжимаются, а потом снова цепляются за её руку; это движение получается немного отчаянным, неожиданным. — Гермиона, ты должна мне поверить. Гарри — он будет вечно винить себя, если ты не поверишь, и, я клянусь тебе — я клянусь, он не терял времени зря. Она щурится на него, ещё немного поворачивается в его сторону, несмотря на боль. — Что ты имеешь в виду? — Он послал за Орденом, как ты и просила — а затем мы попытались последовать за вами. Без колебаний, я клянусь. Мы не ждали. Я, Гарри, Джинни, Невилл, Луна — многие из нас. Мы пошли за твоим Патронусом. У неё не получается скрыть удивление. — Ты...попытался прийти? Он нервно усмехается. — Да, Гермиона. Конечно. Я иногда бываю мудаком, но не когда речь идёт о твоей жизни. Она снова сжимает его руку, инстинктивно, но ничего не говорит. Ей нужно, чтобы он продолжал. Нужно собрать всё по частям. — Думаю, у нас бы получилось. Прибыть достаточно скоро, чтобы спасти...твою подругу. Чтобы остановить то, что с тобой случилось. — по его лицу пробегает тень. На мгновение ослепительная ярость вспыхивает в его глазах, но затем он подавляет её. Он продолжает, — Дело было в портале. Думаю, Доулиш проклял его. Он оглушил нас и выбросил Мерлин знает где. — он потирает шею. — Гарри говорит, что это, наверное, было как с тем, с четвёртого курса. С турнира. Его прокляли, чтобы он работал через раз. Но нам потребовалась куча времени, чтобы сориентироваться. Когда мы добрались до вас, Паркинсон была... — он замолкает. Она крепко сжимает его пальцы, почему-то уверенная в том, что у него есть новости и похуже. Часть её не хочет знать, но она не может не спросить. — Остальные... — говорит она, пока Рон поднимает на неё взгляд. — где Драко? Тео? Что случилось с— — Они живы, Гермиона, — торопливо проговаривает он, прежде чем она успевает накрутить себя. — просто... — Что? Он морщится. — Рон, расскажи мне. Он отворачивается, берёт что-то со столика, что стоит рядом. — Тебе надо поесть, хорошо? — когда он поворачивается обратно, она видит в его руках пластиковую чашку с тапиокой и ложку. Сейчас ей кажется, что это наименее привлекательные вещи в мире. — Давай, я помогу тебе поесть, а потом расскажу. — Рон— — Пожалуйста. Она прикусывает язык. Думает о том, как он рисковал собственной жизнью ради неё после всего, через что прошёл из-за неё в этом году. Она неохотно позволяет ему покормить себя, наконец мельком видит зелье, которым её лечат, когда садится, чтобы облегчить ему жизнь. Оно похоже на Умиротворяющий бальзам, просачивается в вены на её предплечье сквозь зачарованную капельницу слева от неё. Скорее всего, это единственная причина, по которой она всё ещё не впала в слепую панику. Она слушает остальную часть истории, пока ест пудинг; она ловит каждое слово Рона. — Целители думают, что это адреналин держал тебя в сознании. Когда мы добрались до тебя — проглоти целиком, Гермиона, давай...хорошо. Когда мы добрались до тебя, ты была не совсем...здесь, если ты понимаешь, о чём я. Паркинсон лежала на полу, и те слизеринцы, за которыми ты отправилась, были как бы разбросаны по всей комнате. Там больше не с кем было драться — ты отлично справилась. Серьёзно. Это были натренированные Авроры. Открой рот, тебе надо будет съесть всё. Он скармливает ей ещё одну ложку, две трети уже съедено. У неё нет сил сопротивляться. — Но на минуту я подумал, что мы можем потерять и тебя тоже. Малфой и Забини пытались удержать Нотта под контролем — я тогда ещё не особо понимал всю ситуацию. Я знал, что они с Паркинсон были друзьями, но — ну, теперь я знаю. В любом случае, ты тоже там была. Но ты как бы смотрела в никуда. Сидела на полу. Когда Малфой попытался поднять тебя, я думаю, всё это накрыло тебя. — ...Всё? — выдавливает она. — Ты сломала три ребра, Гермиона. Мерлин. Это, плюс Круциатус... — он с трудом выдавливает из себя это слово, на мгновение отводит взгляд, но затем снова смотрит на неё. — У тебя было разорвано много кровеносных сосудов — ты пережила как минимум два приступа меньше чем за десять минут. И одно ребро проткнуло твоё лёгкое. Целители сказали, что к тому моменту, когда мы появились, ты уже должна была умереть. И эти синяки по всему телу...чёрт побери. Она прослеживает за его взглядом, поднимает онемевшую руку, чтобы провести пальцами по горлу. Кожа под ними чувствительная. Это объясняет боль. То, как ей сложно говорить. На следующих словах голос Рона ломается. — Я...я не могу поверить, что он сделал это с тобой. Короткая вспышка гнева, который она тут же испытывает, почти приносит ей облегчение. — Он этого не делал. — Гермиона, не защищай— — Что ещё? — она резко обрывает его. — Я знаю, ты что-то недоговариваешь. Что это? Что самое худшее? Рон проглатывает всё, что собирался сказать, его лицо принимает непроницаемое выражение. — Они...они им не верят, да? — она заикается. — Одеяния Пожирателей Смерти — тела. Они думают как хотел Доулиш. — она говорит всё быстрее и быстрее. — Они снова их арестуют. Боже, они уже их арестовали, вер— — Гермиона, — Рон двигает свой стул ближе с громким металлическим скрипом, встаёт, чтобы прижать её спиной к подушкам, когда она пытается сесть, проливая на простыни остатки тапиоки. — дыши. Просто дыши. — затем он берёт её руку в свои, успокаивающе гладит её ладонь большим пальцем. — Они всё знают. Они использовали Омут Памяти. Никого не арестовали. — Она очнулась? Гермиона переводит испуганный взгляд на дверь и видит Гарри. Он выглядит неумытым и невыспавшимся — то же можно сказать и о Джинни, фигура которой наполовину скрыта за его широким плечом. Она хочет позвать их по именам. Сказать "спасибо". Но всё, что у неё выходит, это: — Пожалуйста. Глаза Гарри наполняются беспокойством; Рон спешит ввести их в курс дела. — Она не особо что помнит. Я рассказал ей про портал. Мы добрались до— — Пожалуйста, — снова перебивает его она. — Где они? Гарри входит в комнату, и ей не нравится то, как опущены его плечи. То, как неловко он держит себя. Он двигает к ней ближайший стул, Джинни встаёт позади него и кладёт руку ему на плечо. — Большинство из них вернулись в Хогвартс, — говорит он. — Те, кого поместили в подземелья Малфоев, не пострадали. Просто понервничали. Судя по всему, Доулиш ждал...ну, в основном, тебя. Видимо, он хотел встретить тебя, прежде чем перейти к каким-то решительным действиям. Она открывает рот, но он кладёт ладонь на её колено, укрытое простынёй, останавливая её. Продолжает. — Нарцисса Малфой сильно пострадала. Она дальше по коридору, восстанавливается. Я заходил к ней сегодня утром. Забини здесь. Ничего такого, просто фингал — он не пациент. Он здесь с Ноттом. — Как он? — выпаливает она, ёрзая на кровати. Всё ещё пытается сесть, несмотря на усилия Рона. — Как Тео? — Он... — Гарри ищет правильные слова, поправляет очки. — ...стабилен. Специальный целитель присматривает за ним в психиатрическом отделении, — его взгляд мягкий — обеспокоенный. — Я не буду врать и говорить, что он в порядке. Гермионе, наконец, удаётся вырваться из хватки Рона и сесть. Она не обращает внимания на то, какой болью её тело реагирует на это движение. — Мне нужно увидеть его. Я пойду к нему, после— Все трое коллективно вздрагивают, практически синхронно. Резко и очевидно. Её пульс стучит у неё в висках. — Драко, — едва слышно проговаривает она. — где он? И Джинни выходит из-за спины Гарри, садится на койку возле её бедра и в первый раз заговаривает. — Мы...не знаем, — бормочет она таким мягким и нежным голосом, что едва ли нарушает тишину. — Мне жаль, Гермиона — но никто не знает. Ей требуется добрых пять или шесть секунд, чтобы осознать это, а затем она пытается вырваться из простыней. Пытается свесить ноги и встать. Три пары рук пытаются уложить её обратно на койку, и всё это время она бормочет: — Что — что значит никто не знает? Что — что вы говорите? Где он? Что случилось? — Гермиона — Гермиона, подожди. Послушай, — Джинни прижимает холодную руку к её ключице, практически заставляя её тяжёлое дыхание замедлиться. — Послушай меня. Я знаю. Я знаю, что ты расстроена. Но мы знаем не больше, чем ты. — она давит сильнее, агрессивно успокаивая её, даже несмотря на то, что пульс Гермионы начинает пропускать удары. — Дыши. Дыши. Сначала тебе надо успокоиться. Успокойся, и мы сможем отвести тебя к Нарциссе. Замешательство на мгновение блокирует её панику. — ...К Нарциссе? — повторяет она, всё ещё слабо пытаясь высвободить свои запястья, пока её взгляд скользит между ними тремя. — На — почему Нарцисса? Разве она знает, где он— — Нет, — говорит Гарри, коротко, но мягко. — Нет, она не знает, где он. Я уже пытался. Но она последняя, с кем он говорил. — Его рука перестаёт давить на неё. Просто держит её, пытаясь успокоить то, что нельзя успокоить. Гермиона качает головой, широко и растерянно распахнув глаза. — Я не понима— — Она не знает, где — я просто...я думаю, она знает, почему. Целители пытаются настоять на левитирующих чарах, чтобы защитить её рёбра и лёгкие. Но она хочет пойти самостоятельно — даже если она выглядит жалко, когда ковыляет в сторону палаты Нарциссы Малфой. Гарри и Рон задерживаются в дверном проёме, и часть её задаётся вопросом о том, думают ли они, что Нарцисса всё ещё представляет угрозу. Вид её вызывает неприятные ощущения. В поместье она не выглядела такой измученной — но, опять же, может быть, дело было в адреналине, может, он поддерживал и её. Или, может, Гермиона тогда не осознавала, что видит. Нарцисса наблюдает за ней с кровати с внимательностью ястреба — её взгляд совершенно ясный, несмотря на бледность её кожи. Тёмно-фиолетовые синяки покрывают её лицо. Но даже сейчас, такая хрупкая, она выглядит элегантно. Возвышенно. Только тот, кто хорошо её знает, смог бы понять, что она недавно плакала. Гермиона так поглощена своими мыслями, что далеко не сразу замечает Аврора, стоящего на страже в углу. — Это обязательно? — огрызается она на него, не подумав. Этот Аврор — один из команды Бруствера. Не человек Доулиша. Иначе она бы узнала его. Тем не менее, он говорит: — Она всё ещё под домашним арестом. — Даже в её состоянии? Он меняет позу, смотрится неловко, но в то же время твёрдо. — Даже в её состоянии. Гермионе не удаётся сдержать раздражённую насмешку; она преодолевает остаток расстояния, отделяющего её от кровати, морщится, когда опускается на стул рядом с ней. — Мисс Грейнджер, — спокойно проговаривает Нарцисса. Гермиона коротко кивает. — Миссис Малфой. Вежливая девушка спросила бы, как она себя чувствует. Не болит ли у неё ничего. Могла бы завязать светскую беседу или постараться отвлечь её от неприятных мыслей. Но она не вежливая девушка. Больше нет. Она словно ножом отсекает всё лишнее. — Где он? К её чести, Нарцисса не играет ни в какие игры. Не симулирует растерянность или непонимание. Вместо этого она осторожно поворачивается к подушкам, на которые опирается спиной, тонкими пальцами берёт сложенный лист пергамента с прикроватной тумбочки. Всё внутри Гермионы сжимается, она судорожно перебирает варианты — письмо? Какой-то документ? Что-то — что-то похуже? Но Нарцисса колеблется, прежде чем передать его. — Вы должны знать, — говорит она непроницаемым тоном. — это к лучшему. Гермиона чувствует, как напрягаются её мышцы, как колотится её сердце. — Что? Она чуть не рвёт пергамент, когда забирает его из рук Нарциссы, а потом ещё раз — когда просто пытается развернуть его. При виде почерка Драко — уже такого знакомого — у неё перехватывает дыхание. Она не хочет это читать. Решается взглянуть на Нарциссу, прежде чем позволить себе начать, и эта эмоция в её глазах — первая, которую ей удаётся точно угадать. Жалость. И, о, как же она ненавидит жалость. Скривив губы, она тут же снова опускает глаза и разворачивает пергамент. Гермиона, Я не хотел, чтобы это было первым, что ты увидишь, когда проснёшься. Надеюсь, Уизли заставил тебя что-нибудь съесть. Надеюсь, ты принимаешь свои лекарства как положено. Но, опять же, это ты. Думаю, я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы предположить, что ты читаешь это заметно раньше, чем стоило бы. Ничего не поделаешь. Так что прежде чем ты узнаешь всё остальное, знай, что ты не можешь заставить меня передумать. Я принял решение. Я должен это сделать. Это уже сделано, и это к лучшему. Для нас обоих. Я разговаривал с Министром и с МакГонагалл, и этим утром я сдал свою палочку в Министерство. Я подписал бумаги о том, что я никогда не буду использовать беспалочковую магию, варить зелья или аппарировать. В обмен на это, мне не придётся возвращаться в Хогвартс, и я не предстану перед судом за свои вчерашние действия. С этого момента я больше не Малфой. И я больше не волшебник. Я маггл. Я надеюсь, Мерлин — хотя сейчас правильнее говорить Боже — что ты поймёшь. Ты достигнешь точки, когда ты поймёшь, что терапия больше не будет работать. Некоторые раны не заживают. Ты, Гермиона — ты не исцелишься. Если я этого не сделаю, я не проведу ни секунды своей жизни в покое. Я вечно буду видеть тебя лежащей там — блядски бледную — и мои руки на твоей шее. И этот твой взгляд. Я не могу так жить. Пожалуйста, не проси меня так жить. Эти условия — ну, думаю, это немного похоже на соглашение о признании вины. Если я хочу отпустить эту часть своей жизни, я должен отпустить и всё остальное. Бруствер сказал, магглы называют это Защитой Свидетелей. В общем, я оставляю позади своё имя и свою личность. Я лишаюсь своего наследства, не считая небольшой части, которая будет конвертирована в маггловскую валюту — для нового старта. Я должен покинуть страну. Я никогда больше не увижу отца или мать. И я никогда больше не увижу тебя. Я знаю — где-то внутри — что часть тебя может это понять. Я знаю, что ты можешь. Ты поймёшь. Потому что это значит, что я смогу просыпаться без желания убить себя. И это значит, что ты никогда больше не окажешься в опасности — не из-за меня. Я не знаю, что ещё сказать. Ты уже знаешь, что я люблю тебя. Я обещаю больше этого не говорить. Но я могу сказать спасибо. Какое-то время у меня была ты. Я ждал чего-то. Хотел. Я что-то преследовал. Я наматывал на палец эти кудри и кусал эти губы. Мне было о ком беспокоиться, кроме себя. У меня был кто-то, кто давал сдачи. Кто справлялся со мной. Хотел меня, несмотря ни на что. И, Мерлин, это было охуенно. Спасибо. Я рад, что у меня всё это было, хоть и недолго. Но, полагаю, меня и сейчас ждёт что-то интересное. Мне надо научиться водить. Научиться готовить и греть воду. Я смогу полетать на самолёте. Пожалуйста, не говори никому, но я всегда втайне мечтал об этом. И ещё есть этот жалкий горячий шоколад. У меня всё это есть. А ты, Гермиона — весь мир у твоих ног. Эта жизнь принадлежит тебе. Найди то, что ты хочешь, и забери это за нас обоих. Я буду болеть за тебя. Драко Письмо выскальзывает из ее онемевших пальцев и падает на пол.