А слова — бесполезные устройства

В один ноябрьский день Уэйд спросил, может ли он позвонить Питеру. Эта просьба была совершенно неожиданной, особенно в контексте жаркого обсуждения аниме, и Питер… растерялся. Он застыл на месте, внутри всё скрутилось в тревожный узел; он был просто ужасен в разговорах по телефону. Он мог общаться так только с тётей Мэй, потому что давно знал её, и обычно она не писала смс, а звонила, так что они укладывали события последних нескольких дней в двадцать минут разговора. С кем бы то ни было ещё Питер чувствовал себя ужасно неловко. Он едва мог поддерживать диалог лично, но по телефону? Просто отвратительно. Однажды он умудрился довести по телефону до слёз представительницу службы защиты прав потребителей. И Питер даже не представлял, о чём мог говорить с ним Уэйд. Было ли их обсуждение «Yurii On Ice» действительно столь оживлённым, что Уэйду захотелось продолжить его по телефону? Маловероятно. В письмах они недавно затрагивали тему детских переживаний — и при мысли о том, что об этом придётся говорить по телефону, Питер вспотел, хотя в квартире было так холодно, что он натянул два свитера и две пары носков. Он колебался так долго, что Уэйд написал ему сам. я не хотел тебя напугать, детка. нам необязательно разговаривать. я не настаиваю. просто хотел услышать твой голос И вся нервозность Питера разом улетучилась. Это же был Уэйд. Он ничего не ждал, просто хотел поговорить. Даже если это и было слегка неловко, Питер не сомневался: они будут трепаться так же живо, как до этого по электронной почте или по смс. Нет, всё в порядке. Просто дай мне пару минут, я доем. Было поздновато для ужина, но Питер всё равно сидел, склонившись над стойкой, ел рис быстрого приготовления и делал домашнее задание. Он бросил миску в раковину и вымыл руки, торопясь из-за нервов; небрежно вытер руки кухонным полотенцем, оставил книги на месте, схватил телефон и опустился на потёртый диван. Нашёл в контактах номер Уэйда и несколько мгновений просто смотрел на него, прерывисто дыша; сердце колотилось в горле. К его удивлению, в нервной дрожи, охватившей Питера, было больше от предвкушения, чем от страха. И нажать на кнопку вызова, а потом прижать телефон к уху оказалось много проще, чем он думал. Раздалось всего два длинных гудка. — Привет. Питер представлял голос Уэйда уже несколько недель, но реальность оказалась круче любых фантазий — этот голос был глубже и ниже, чем он себе представлял, рокочущий, с едва уловимыми грубоватыми нотками. Питер опять занервничал и глупо улыбнулся. — Привет, — прошептал он, прочистил горло и попробовал снова: — Привет. Он мог почти слышать улыбку Уэйда на том конце провода. — Привет, привет, — повторил тот, и Питера пробрало дрожью от его взволнованного тона. Он откинулся на спинку дивана и закрыл глаза, прижав к пылающему лицу подушку. — Ты уже сказал это. Его голос прозвучал мягко и слабо, но Питер теперь не мог заставить себя собраться; если он закрывал глаза и задерживал дыхание, вот так, можно было услышать, как Уэйд дышит в трубку, и тогда начинало казаться, что он здесь, в этой комнате. От тихого смешка Уэйда у него во рту пересохло. — Неужели? Мои извинения, Питер. И боже правый. Уэйд произнёс его имя так, словно в этом было что-то от веры, от религии. Должно быть, Питер никогда не слышал ничего прекраснее. — Всё в порядке, — он невольно вздохнул, подтянул колени к груди и обхватил их свободной рукой. Теперь он отчётливо слышал в тоне Уэйда улыбку. — Хорошо. Я рад, что недостаток красноречия не расстроил тебя. Целое мгновение Питер молчал, не в силах сдержать усмешку. Он слышал лёгкий шорох, который, должно быть, значил, что Уэйд пошевелился, и водил языком по зубам, наслаждаясь этим звуком. — Не думаю, что тебе стоит об этом беспокоиться, — сказал он наконец; в наступившей тишине голос Питера прозвучал приглушённо. Уэйд замолчал. Когда он заговорил снова, его голос тоже приобрёл мягкие глухие нотки, ласковую интенсивность, которая забиралась Питеру под кожу. — Мне и правда нравится твой голос, Питер. Питеру стало душно. Он разлепил пересохшие губы и выдохнул: — Мне твой тоже, Уэйд. Едва уловимый вздох Уэйда не остался для него незамеченным, и Питеру вдруг стало тепло, почти жарко. Он распахнул глаза, изумлённый силой своей реакции. — Завтра я защищаю диссертацию, — хрипло сказал он. — Я знаю, — после секундного колебания ответил Уэйд. — Я отметил этот день в календаре. У Питера под рёбрами потянуло и запульсировало — остро и сладко. — Думаю, её хорошо примут. — Уверен, что так. Ты всё делаешь правильно, сладкий. Голос Уэйда прозвучал так мягко, с таким обожанием, что Питер не сумел ответить, только до боли впился зубами в нижнюю губу. Несколько секунд они просто слушали дыхание друг друга, и сердце Питера больно колотилось в груди, а потом Уэйд сказал: — Мне стоит отправить тебя спать. У тебя завтра важный день. Питеру снова пришлось сглотнуть, но он всё равно сорвался в шёпот. — Хорошо. — Спокойной ночи, Питер. — Спокойной ночи, Уэйд. Последовала длинная пауза, прежде чем Уэйд отключился, и Питер ещё долго лежал, прижимая телефон к щеке и вслушиваясь в тишину. Потом он медленно сел, опустив руку с телефоном на колени, и судорожно вздохнул; прижал свободную к груди, туда, где тяжело и нервно билось его сердце, и попытался запомнить как следует этот момент: момент непонятной перемены в его биении.

***

В следующие несколько дней они ещё пару раз поболтали по телефону — чаще не удавалось, большую часть времени, что Питер проводил дома, Уэйд был на работе или в баре у старого приятеля Уизела (Уэйд уверял его, что да, это настоящее имя). А Питер не был уверен, что сможет поболтать, не находясь дома, — он становился слишком рассеян и с лёгкостью мог проехать свою станцию метро, попасть в пробку или даже упасть с крыши. Разговоры с Уэйдом невероятно отвлекали. Всё тело Питера, казалось, реагировало на звук его голоса, и он был рад, что у них впереди ещё много разговоров по телефону, потому что иначе… иначе Питер чувствовал бы себя ужасно. Ладно, если честно, он был чертовски возбуждён. Постоянно. И это не походило на поверхностное, привычное возбуждение — в этом было много больше, чем просто физическое влечение. Да, кожа горела и зудела, не унимаясь даже после дрочки, но… не только. Он тосковал по Уэйду. Хотел прикоснуться к нему, прикасаться целый день, и платонически, и совершенно бесстыдно (об этом он думал каждую ночь, лёжа в постели). Делать такие обычные вещи. Держать его за руку. Прижиматься к его плечу, сидя с ним на диване. Просто быть рядом. Питер не мог прекратить; стоило ему закрыть глаза — и ему начинало казаться, что Уэйд здесь, что Питер слышит его дыхание и его шаги. Питер даже начал беспокоиться о своём психическом здоровье: всё это здорово походило на одержимость. Если подумать объективно, в звонках ничего такого не было. Они не обсуждали по телефону важные вещи, не говорили о чём-то существенном — болтали о чепухе, о планах на ближайшее будущее, только это. И всё же после каждого звонка Питер чувствовал себя на шаг ближе к бездне. И вот однажды Уэйд спросил его, во что он одет. Это было ожидаемо. Питер жаловался на холодную погоду, а Уэйд был в шаге от лекции про пользу зимней одежды. И, спасаясь от неминуемых нотаций (а также чтобы не обнаружить на своём столе в «Daily Bugle» стопку шапок и шарфов), Питер заявил, что он уже тепло одет. И Уэйд моментально задал ему этот роковой вопрос. и в чём ты? И, поскольку у Питера было раздражённое, игривое и самую малость дерзкое настроение, он кинул Уэйду фото вместо ответа. Он только что вернулся домой, планируя сразу же переодеться в костюм Человека-паука, и на скорую руку сфотографировался в джинсах, толстовке и старой фланелевой куртке дяди Бена; куртка была велика ему на несколько размеров, и Питеру нравилось думать, что так теплее. Уэйду потребовалось время, чтобы ответить. О, Питер. Я многое мог бы сказать о тебе в этом прикиде. От одного этого намёка Питер закусил губу и, вместо того чтобы пойти за костюмом, сел на диван. Да? Например? Он знал, что это опасная игра. Что ж, Питер сам сейчас чувствовал себя опасным. Ты выглядишь… очень горячо. Если бы на улице не было так холодно, я предложил бы тебе что-нибудь снять. Это была самая откровенно сексуальная вещь, которую Уэйд когда-либо ему говорил. К большому огорчению Питера (это всё-таки было не очень оригинально), возбудился он моментально. Он поёрзал на диванных подушках и облизнул губы, раздумывая, не попробовать ли… Чёрт возьми, он просто обманывал себя, если верил в то, что сумеет сейчас прекратить. Я дома, в тепле. На этот раз ответ занял у Уэйда ещё больше времени, и Питер нервно пожевал губу. мы и впрямь собираемся сделать это? Если хочешь. Уэйд ответил почти мгновенно. Сними куртку. У Питера свело желудок, и он на несколько секунд забыл о том, как дышать. А потом содрал с себя куртку, небрежно бросил её на пол и снова схватил телефон. сделано. Что у тебя под свитером? Питер сунул руку под подол толстовки. Только футболка. Синяя. Оставь её. Свитер тоже. Сними только обувь, если ещё не сделал этого. Закатай рукава и проведи пальцами по своим рукам. Он скинул ботинки и сделал так, как сказал Уэйд, закрыв глаза, чтобы не дрожать. Питер понятия не имел, что его кожа здесь такая чувствительная, такая нежная: мягкий локтевой сгиб, узкие запястья. Тебе всё ещё холодно, малыш? нет, мне тепло. очень тепло Хорошо. Надень капюшон. Он повиновался, не задавая вопросов, натянул капюшон на голову и откинулся на спинку дивана. Теперь физические ощущения стали острее и ярче: он почти ничего не видел и не слышал, только чувствовал. И это было… он чувствовал себя запертым в замкнутом пространстве, словно бы в коконе, ткань сползала и задиралась, а в джинсах было тесно. Подними футболку и положи ладонь себе на живот. Почувствуй, какая у тебя мягкая кожа. Он так и сделал — под ладонью напряглись мышцы. Питер с трудом удержался от скулежа, а печатать одной рукой было жутко неудобно. чёрт Уэйд Я знаю, детка. Тебе нравится, когда я говорю, что делать, не так ли? Ему нравилось. Ему чертовски нравилось. Тяжело дыша, Питер открыл камеру и сфотографировал свои колени — и очертания твёрдого члена под тканью. Он отправил это фото Уэйду. Через несколько секунд его телефон завибрировал. Питер ответил. Он не мог не ответить — только губы облизнул перед тем, как поднести телефон к уху. — Привет. — Боже, Питер. Ты и понятия не имеешь, что ты со мной творишь. Низкий голос Уэйда отдался пульсацией в члене, и Питер со всхлипом прижал к нему ладонь. — Думаю, имею, — прошептал, задыхаясь. Он слышал какое-то движение на том конце провода, тяжёлое дыхание, от которого у Питера пальцы на ногах поджимались. Когда Уэйд заговорил вновь, его голос, глубокий и низкий, был чистым воплощением секса. — Не прикасайся к члену, Питер. Держи руку на животе. Он почти застонал в знак протеста, но послушался; от одного приказа внизу живота разлилось горячее возбуждение. — Ладно. — Хороший мальчик. На этих словах Питер издал сдавленный беспомощный звук, и всё его смущение смыла волна удовольствия. — Проведи пальцами по рёбрам, почувствуй, как они двигаются, — приказал Уэйд. — Дотронься до своих сосков. Теперь, распластавшись на диване и вскинув бёдра, Питер даже не потрудился приглушить стон. — Вот так, правильно, Питер. Нежнее. Я знаю, какой ты чувствительный. Он тяжело дышал — и, наверное, покраснел по самую грудь. — Уэйд, пожалуйста, — он не хотел, чтобы Уэйд останавливался, но уже был на грани, и ему нужно было больше. Немного больше. Тихий стон на том конце провода, глухой скрип пружин — и боксеры Питера намокли от предэякулята. — Хорошо, детка. Можешь потрогать себя. Но не залезай ладонью в джинсы — только через ткань. Питер тут же схватился за член, застонав от удовольствия. Получилось грубовато, этого было слишком мало, но всё же было невероятно приятно гоняться за этим сладким подступающим ощущением оргазма. — Ч-чёрт, Уэйд. А ты?.. — Да, — от его напряжённого, задыхающегося голоса Питеру стало почти больно. — Твою мать… детка, ты так меня возбуждаешь. Тихий, болезненный звук, который издал Питер, оказался неожиданностью даже для него самого. — Боже, пожалуйста… — он был так близок, так, чёрт возьми, близок, но ему чего-то не хватало. — Пожалуйста, пожалуйста, мне нужно… — Да, Питер. Подрочи для меня. Дай мне послушать тебя. Он чуть не заплакал от облегчения, запустив руку в штаны и обхватив твёрдый член; провёл большим пальцем по головке, растирая смазку — и ему потребовалось всего несколько движений ладонью для того, чтобы кончить с тихим всхлипом. Он услышал, как Уэйд простонал его имя — низко и грубо, — и сила оргазма вынудила его задохнуться и прогнуться в спине. — О… боже, — он откинулся назад; голова кружилась, сердце сходило с ума. Питер чувствовал себя невесомым и очень лёгким. Невероятно. Он слышал тяжёлое сбитое дыхание Уэйда, слышал, с каким усилием тот делал вдох. — Да, — согласился он, и Питер вздрогнул от звука его голоса. — Это было… боже. — Да, — он издал короткий смешок, и Питер улыбнулся тоже. С минуту они оба молчали, приходя в себя, и эта тишина была уютной и близкой. — Ты в порядке? — через некоторое время спросил Уэйд. — М-м… — лениво промычал Питер и застонал, обнаружив, что сперма испачкала футболку и толстовку. — Я учинил тут кое-какой… беспорядок. Уэйд рассмеялся. — Не сомневаюсь. — И кто же в этом виноват? — в притворном раздражении рыкнул Питер. — Ты первый начал, сладкий. Питер закатил глаза, но улыбку стереть с лица не смог. — Я бы сказал, это был групповой проект. — Справедливо, — в трубке зашумело, раздался вздох. — У меня тут тоже небольшой беспорядок. Он снова закрыл глаза. В груди было горячо. В трубке всё шумело — должно быть, Уэйд вытирался полотенцем. Или футболкой. Питер вполне мог представить, что он из тех парней, которые могут вытереться собственной одеждой. — Иди и приведи себя в порядок, Питер. — Хорошо, — вздохнул он. — Прими горячий душ, — он опять слышал в голосе Уэйда улыбку. — Не хочу, чтобы ты замёрз. У него уже губы болели от улыбки. — Заткнись. — Как пожелаешь, дорогой. Они замолчали, прислушиваясь к дыханию друг друга, прежде чем Уэйд мурлыкнул: — Спокойной ночи, Питер. — Спокойной ночи. Через несколько секунд Уэйд повесил трубку, и Питер долго ещё прижимал телефон к уху — и лишь потом отыскал в себе силы дойти до ванной. Он чувствовал такую слабость, будто пробежал марафон или отжимался целый день. Как будто все силы покинули его, и он больше не мог сопротивляться.