chvnr — delirium
Всегда и всему приходит конец, рано или поздно мы освобождаемся от оков настлилающимися друг на друга проблемами и призрению к себе. Существовать в столько грязном, истлевшем и преслом городе — одна из сущих мук, от которой, чёрт побери, выворачивает Сынён вместе с кишками наизнанку. Земля здесь проклятая, — нет, не из-за обходительно-деликатной фразы — Иди в церковь или дьявол заберёт тебя у въезда в город. А из-за людей с низкой социальной ответственностью, которые набожных из себя строят, играя в любезности на публику, а потом обсирают друг друга за спиной. Сынён помнит недавний случай, когда в прачечной учтиво поссорились две женщины из-за нехватки стирального порошка, закидывая друг другу обходительные словечки, а в следующий раз одна из этих женщин подлила хлорсодержащий отбеливатель прямо в стиральную машинку — и одежде, и установке было конец, так ещё и обе ввязались в скандал с владельцем. Этот город, думает Сынён, одна большая чёрная дыра, где засасывает всё гнилое, что находится вблизи. Сынён копит деньги (что-то прячет, а что-то внагляк отбирает мать), чтобы съехать отсюда, а главное подальше от назойливой мамаши, что печёт рисовые пироги для замужних соседских мужиков (и удивляется, как их жёны ещё не повыдирали оставшиеся волосы, скрываемые за крашенным париком) и с сплетнеческим языком сравнимой если только с китайской стеной — всегда, всё и про всех знает, что её трепьё ходит по несколько кругов. Место, где они живут сложно уже назвать недвижимым жилым помещением, там давно не проводился ремонт, а по вечерам у матери точно могли засиживаться две-три подружки, если не мужик какой-нибудь. Поэтому Сынён в основном проводила всё свое время на работе — в кафешке через несколько улиц от их дома с горестным кофе и хамаватой уборщицей, что всегда приспичивает убираться не до или после окончания рабочего дня, а во время, когда как раз происходит больше всего конфликтов, а Сынён иногда приходилось брыкаться от прилипчивых посетителей мужского пола. Сынён пытается терпеть, потому что в её голове неугомонными порывами вращается мысль о временной трудности, ведь осталось приложить совсем немного усилий и жизнь сдвинется с мёртвой точки, а вместо уныния, отчаянному крику о помощи и жалости к самой себе придёт спокойствие, безмятежная радость и выдержка.***
В этом году в городе стоит ужасная аномальная жара. Дома полностью на распашке, — заходи и выноси, что душе угодно, — а некоторые люди представляют народу свою обнаженную персону, даже не стыдясь — друг друга все знают, как родных. Голые мальчики — девочки с отвратительными лицемерными улыбками прикрывают загорелые личика, а голенькие девочки вызывают у мальчиков жуткий комплексный нейроваскулярный процесс, что любые штаны не скроют. Сынён лежит на сухой траве вдыхая в лёгкие горячий воздух с пылью так сильно, что внутри резью сжимается, покалывает от боли, а после девушка снова выдыхает, но это не приносит облегчение, а накрывает жаждой. Она пытается вжаться в землю, вцепляется руками в землю, почва уходит ей прямо по самые ногти; пытается развести ноги, все старания приподняться заканчиваются сильной отдышкой, а голова снова падает вниз. Солнце продолжает сжигать листву, врастая под девичью кожу. Пытается открыть глаза, но белизна накрывает прочным слоем. Сынён жмурится, боясь ослепнуть. Дыхание учащается, а сознание Сынён накрывается пульсирующим болевым слоем воспоминания из детства: однажды, купаясь в реке, она начала тонуть, а рядом оказался мальчик постарше, который, как она думала, спас её. До определенного возраста Сынён была очень благодарна ему, хотя не знала, кем он является — город маленький, людей мало, но никто и никогда не признается, если и было. Но позже пришла в ужас, подслушав очередной непрекращающийся разговор матери с соседкой, где первая рассказала, что врачи, когда привезли дочь в поликлинику (единственная в городе), обнаружили, что у Сынён была обнажена грудь, а живот забрызган странной белой липкой жидкостью (когда матери сообщили было нетрудно догадаться, даже после подтверждения врачей, что это была за жидкость). И оказалось, что по остаткам экспертизой был выявлен этот «спаситель» — сын продавца хлебобулочных изделий, в магазин которого часто наведывалась раньше её мать, пока он не переехал с семьёй относительно недавно. После услышанного, не обращая внимания на открытый пофигизм своей матери при подробном пересказе, у Сынён случился нервный срыв, о котором она благополучно смолчала и намёка не давала, ведь всем должно наплевать. Никого не интересует, что это был тот человек, которого она видела на протяжении нескольких месяцев, с которым часто пересекалась на той самой реке, где дети собирались в стайки и проводили время в своё удовольствие, кто-то был с родителями, а кто-то приходил один — своеобразное место для отдыха для всех, но после Сынён наотрез отказывалась туда более ходить, пыталась унять нахлынувший позор и не принимала тот факт, что мать так и не написала заявление в полицию на возможную попытку изнасилования несовершеннолетней дочери. — Потвердели, что тебя не насиловали и этому радуйся, — безразлично ответила женщина и снова принялась за прихорашивания собственной физиономии. — Ненавижу, — выплюнула Сынён в зеркало, где отражалось намалеванное лицо своей матери. Была одна боль и отчуждение, а вскоре до Сынён смогла достучаться вся правда в этой скрытой, но такой простой головоломке — единственное живое существо во всей вселенной, кто не отвернётся от тебя и утрёт твои слёзы, когда необходимо — так это ты. Потом пришло равнодушие ко всему окружающему в целом, а главное — к себе. Сынён неосознанно смакует мысль о злосчастной смерти под палящим солнцем, когда совсем немного, и начнёт плавиться мозг и тлеть кожа с мясом. Тошнота подступает к горлу, она пытается сдержать тягостное ощущение, вытягивая шею назад, а пожухлые стебельки путаются в волосах. Девушка раз за разом облизывает губы, пытаясь собрать малейшую влагу со своего тела, шевельнуться не может, до конвульсий недалеко осталось. Она вся мокрая лежит, не подавая признаков жизни, пока освечивание не темнеет над ней, а в нескольких сантиметрах от головы не ощущаются чьи-то ноги. Вот и всё, Сынён, дьявол пришел забрать тебя, ты же такая дубина нерелигиозная, даже для вида не сходила в церковь. — Ты сгоришь, — до неё доносится едва уловимый мужской голос. — Ну и пусть, — не ответ, а будто из груди пуля вырвалась. Желать большего нет смысла. В ушах продолжает больно звенеть, но она распознает тихий смех, а после, душа едва не покидая тело, на лице ощущает что-то холодное. Девушка дергается, выгибает спину, громко простонав, проглатывает капли воды, что льются на неё сверху. Глаза закатывает от притупления собственных человеческих нужд, — жадно открывает рот, высовывая язык, как птенец перед кормёжкой. А вода льётся на шею, на грудь, а когда последние капельки оседают на подбородке, Сынён с улыбкой умиротворённо растягивается, как кошка, не обращая внимания на боль в спине. Она не сразу открывает глаза, боясь, что уже ослепла. Картинка плывёт, но Сынён первое, что замечает — взлохмаченные волосы цвета соломы, он наклонился к ней, чтобы они оба лучше смогли разглядеть друг друга. — Ты дьявол? — спрашивает она, убирая мокрые пряди тёмных волос с лица. Парень показывая ей зубы свои, смеётся, словно польщён комплементом. — А ты этого так хочешь? — Я думала, что заслужила. — Смерть — не твоя заслуга. Не делай выводы по какой-то сраной вывеске? — Просто мне показалось, что я готова к этому. Парень отдаляется от неё, когда та приняла позу сидя, рассматривая его: он был в ярких синих спортивных штанах и белой футболке. — Почему? — он присел на корточки рядом с ней. — Потому что я — никто, — Сынён горько усмехается, оглядев себя, рассмеялась — сквозь промокшую грязную майку торчали соски. Бегающим взглядом рассматривает новоявленного собеседника, думает кто он такой, почему она раньше его не видела за всю жизнь здесь (спустя годы осознания, что видела практически любого жителя этого тартара) и какого черта она так спокойно с ним говорит? От бессилия. Ей всё равно, что он сам обегает её взглядом голодной собаки. — Неужели? Многие люди, проживающие здесь — никто, не думаю, что ты из тех, кто сравнивает себя с этим, — парень делает своеобразный жест, показывая кто где. — Я боюсь, что останусь здесь навсегда, — хлюпает носом истерично продолжает Сынён. — Если продолжишь сидеть на своей весьма хорошенькой попке, то останешься, выйдешь замуж за какого-нибудь хрена и родишь от него крикунов — то, считай жизнь точно потеряна. Окидывая девушку ещё одним взглядом, встаёт, поворачивается к ней спиной и удаляется, попутно доставая из кармана сигарету. — Я тебя хоть знаю? — изумлённо спрашивает она. — Я Джехён. — Сынён, — взаимно представляется девушка, — если интересно, — уже тихо. — Очень интересно, — оборачиваясь, отвечает с улыбкой Джехён. И как могло показаться ей не наиграно.***
Её новый знакомый полон загадок и тайн, которые не могли не привлекать к себе, как мотыльков на свет. Это убийственно забавляет и подливает масло и так в раскалённый огонь, похожий уже жерл вулкана. Сынён даже не задумывается над последствиями сказанных друг другу слов, перерастающий в откровенное заигрывание, хотя флиртовать у неё получалось хуже любого здешнего паренька, ищущего подружку скоротать время, а Джехён умел говорить правильно, задабривать, а иногда переходил на едва различимый грязный диалог с подобранными метафорами так, что разговаривая они посреди многолюдной толпы, то никто бы не уловил суть сказанного. Как многие девушки она боялась всполохнувшихся откуда ни возьмись эмоциональных всплесков, когда жизнь перестаёт составляться только из серых красок. — Не думаю, что тебе можно ходить со мной, вдруг твоя чокнутая мамаша узнает, что ты водишься не с неправильным человеком. Я-то думал, что ты одна из правильных девочек. — К счастью для тебя, ей нет до этого дела и тем более, даже если она и была бы против, то это её проблемы. Я сама решаю, где мне быть, с кем мне быть и чем мне заниматься. Джехён едва заметно скалиться, а её несомненно устраивает образовавшаяся между ними связь. Сынён продолжала прятать деньги, но уже не дома, а делать небольшие захоронения возле дома в стеклянную баночку, а Джехён чаще стал дожидаться её после работы, а после провожать. Один раз их застукала мать, и вид у неё был похуже любой Горгоны, чему девушка неимоверно радовалась — ей нравилось выводить мать из себя любимыми способами: от спрятанных денег до первого увиденного ей засоса на шее. Он целовал так её, будто хотел одним сжатием кулака выжать все соки наружу. — Ты совсем стыд потеряла, — заявляет женщина от чего Сынён едва не получает приступ истерии, но вальяжно продолжает перед ней расхаживать в коротенькой джинсовой юбочке. — А я и родилась бесстыдницей. Есть в кого, — она откровенно фыркает ей в лицо и уходит.***
Ей определённо нравилось то, что происходило между ними. Замечая, как время от времени на них пялились прохожие, она сама по себе расцветала. По слухам он мало кому (никому) нравился здесь, а его присутствие само по себе настораживало некоторых: что он мог забыть там, где каждый год да кто-нибудь подыхает. — Ты дура, раз думаешь, что он окажется твоим принцем на белом коне, что заберет тебя отсюда. — А я так и не думаю, мне просто нравится ощущать себя живой и чувствовать наполненность, понимаешь? Сынён думает, что не доживёт до окончания знойного лета, потому что Джехён не собирается оставлять её в живых. Не ночуя дома, она перестала ходить на работу, а все деньги лежат в маленькой ржавой коробочке в шкафчике у него на квартире, где он временно проживает теперь уже с ней. В помещении вместо кровати один матрас, да незначительная мебель, так что квартира в основном пустая. Джехён перебирает её влажные волосы, проскальзывая резкими обрывками по всему телу, будто сможет оторвать от неё кусок, как бы ему этого хотелось. Обессиленная девушка даже умудряется поцарапать его по руке, чтобы он так не делал. У Сынён вены вздулись на руках от поцелуев, немного кровоточило сначала, а после почернело, а ему до сих пор больно лежать на спине, поэтому прижимает её к себе, лёжа на боку. Они оба задыхаются в крохотной комнатке, но Сынён расценивает это как подарок, и самое лучшее, что могло с ней произойти когда-либо прежде. Ей нравится, когда он внутри неё, ей нравится смотреть ему в глаза во время секса, ей нравится стонать ему в рот, ей нравится, когда он сжимает её бёдра, ей нравится зарываться ему в волосы, ей нравится его дикость. Как-то он и её назвал дикой. — Признаюсь, но каждый раз, когда я засыпаю, я боюсь, что проснусь и снова вернусь на начальный этап. До тебя, — начинает как-то Сынён, пока они обнаженные лежат рядом. — Почему? Ты слишком заблуждаешься, ведь я — просто на всего человек, который должен появиться в определенном моменте твоей жизни. Люди как приходят, так и уходят. — Но я не считаю тебя каким-то проходным человеком в своей жизни. — Помнишь, что ты мне обещала? — Джехён пристаёт с матраса, ожидая ответ. — Уехать отсюда, я помню и очень хочу этого. Деньги, можем прямо сейчас собраться и уехать. — Деньги не умеют значение, главное желание что-то изменить. Ты сама должна решить хочешь этого или нет. Тебя здесь ничего не должно держать, но ты будто ищешь причину остаться. Создавать себе преграды Сынён хорошо умела, но при выборе нужно вбирать именно сердцем и не прогадать момент. — Я уеду, обещаю... обещаю сама себе, что покину этот чёртов город завтра же и никогда-никогда-никогда сюда не вернусь, — почти успев прочитать вполголоса как мантру на одном дыхании, Сынён зажмурила глаза, представляя наперёд возможную картину своего будущего, как на в висок резко простреливает боль...***
Сынён подрывается к солнцу с громким вскриком, пытаясь надышаться нагретыми парами воздуха. Хватаясь за накалённую шею, старается привести дыхание в нормальный ритм. Сгибая колени и локти, девушка после неудачных попыток встаёт на ноги, потеряно оглядываясь по сторонам, пытаясь сфокусироваться на конкретном объекте. — Гори, — прижимая ладони к краснеющим щекам и лбу, Сынён проклятьями будто отхаркивает на землю и в полшага возвращается домой, чтобы забрать оставшуюся нетронутую наличку.