Paper cuts

Утро начинается так же, как и предыдущие. Дурацкий будильник бьёт по ушам, пока Чанёль не выключает его и не идёт в ванную. Опять уснул в одежде. Опять не умылся перед сном. Впрочем, не привыкать. Отражение в зеркале говорит: «Какое же ты убожество, Чанёль», но мысли в голове обнадеживают: «Не беспокойся. Я гораздо никчемнее.» Умыться и привести себя в относительный порядок стоит Чанёлю немалых сил, ибо спать всего по два часа третий день подряд—не самое лучшее для накопления энергии. Выбрать что надеть—ещё хуже. Черный? Ещё черный? Или, может, черный? «Будто в вечном трауре»,—кажется Чанёлю, но спустя секунду он понимает, что нет. Не будто. И не кажется. Сегодня, должно быть, вторник. День генеральной репетиции перед большим отчётным концертом , на котором будет присутствовать если не весь город, то его добрая половина. У Чанёля, как и у немногих особо талантливых ребят,—соло. И это должно быть самым знаменательным днём в его жизни, потому что мечты детства — святое. Потому что, будучи ребенком , он после уроков запирался в музыкальном классе и играл на старой школьной гитаре, грезя о собственной, на которой мог бы играть в кругу родных и близких. Грезил. С детства. Как итог — ни родных, ни близких. Зато гитара при нём. Небольшой подарок от университета на окончание первого курса. Даже обидно как-то. Когда есть инструмент, но не для кого играть. Словно иметь сердце, наполненное любовью. И не мочь никого полюбить. Чувство голода притупляется, как всегда, во время завтрака. От этого Чанёль, не разогревая вчерашний рамён, кладет его обратно в холодильник и снова бредёт в комнату за нотами. Время ещё есть. Можно порепетировать. Ноты—так, чисто формальность. Чанёль помнит каждый аккорд наизусть. Эта песня — самое драгоценное, что у него есть, и писать ее он начал давно. Никогда не исполнял в университете, никогда не рассказывал о ней другим. Впрочем, отчётный концерт станет исключением. Чанёль помнит, что на их факультете учатся до ужаса талантливые ребята. Он мог бы поклясться: самые талантливые студенты Кореи. Себя, конечно, к ним относить не обязательно. И не нужно. Чанёль не считает себя талантливым. Даже когда его игру на инструментах хвалили, даже когда его картины отправляли на выставки. Всё не идеально. Не талантливо. Не отлично и даже не хорошо. Никак. Но он на большее и не претендует. Закрытыми глазами проигрывая аккорды, Чанёль думает о том, как он начал сочинять эту песню. Полную боли, отчаяния, безысходности, смирения со своей никчёмной жизнью (вот смирение со всем этим дерьмом Чанёль больше всего в себе ненавидел). И ещё чего-то. Непонятного, мешающего общей гамме эмоций, не воспринимающегося никак. Чего-то призрачного. Еле уловимого. Светлого. Облегчающего жизнь. Чанёль надеется, что ему кажется. По дороге в универ хочется спать. Но осталось всего две остановки, а опаздывать парень никогда не любил. Самое дурацкое, что можно делать в университете, в котором проходят такие интересные занятия, —это опаздывать. Чанёль любил это место. Любил учителей, которые всегда полностью отдавали себя работе и ученикам. У них было чему поучиться. И Чанёль пытался. Пока не понял, что это бесполезно. Если тебе с рождения уготовано быть ничтожеством — тебя никакие профессора не исправят. Поэтому он просто ходил на пары и не отвлекался. Время пролетает, как обычно, незаметно. Только после обеда парень понимает, что пора идти репетировать. Из столовой не терпится убраться как можно скорее, потому что куча бессмысленных разговоров вокруг действуют на и так расшатанную нервную систему, а недостаток сна ничуть не спасает от плохого настроения. Даже пары любимого профессора Ли не принесли хоть каких-то положительных эмоций. —Эй, Пак! Чанёлю послышалось или его зовут? —Пак, блин, остановись, шпала с ногами! Не послышалось. Ну и ладно. Чанёль медленно оборачивается и видит догоняющего его...Чонина, кажется. Парня из класса танцев. Вроде как, они даже разговаривали пару раз. Чанёль не особо помнит. —Тебя декан звала,—наконец добежав до своей цели, задыхаясь, произнес Ким. —А, да? Спасибо, потом зайду. —Сейчас, чувак, тебе нужно зайти сейчас. —Ох, Чанёль, это ты? Проходи-проходи. Парень осторожно закрывает за собой дверь и встаёт напротив женщины средних лет. Высокая, с темными волосами и приятным голосом, она всегда располагала к себе пугливых студентов, которые думали, что «все деканы суки». —Как ты себя чувствуешь перед концертом? Волнительно? —Немного. Чанёль отвечает односложно и не особо заинтересованно, но декан пытается: —Что с твоим номером? Соло на гитаре, кажется? —Вы желали меня видеть?—немного резко перебивает Чанёль. Женщина стушевывается. Ей хотелось настроить Чанёля если не на теплый, то хотя бы не неприятный разговор. Улыбка на её лице заметно тает. —Извините,—Чанёль тоже это замечает,—просто я действительно на нервах в последнее время,—неловко улыбается, потирая затылок.—Я хотел порепетировать перед уходом, поэтому спешу,—отчасти это даже не ложь. Но выкладывать всё, включая то, как он не особо хорошо чувствует себя в её кабинете, Чанёль не будет. —Что ж, в таком случае, не буду задерживать тебя,—проговаривает она, заметно расслабившись,—просто хотела узнать, готова ли твоя песня. Мы все с нетерпением её ждём. —Песня готова, но я до сих пор не считаю, что смогу её сыграть. Деканше Чхве никогда не нужно ничего объяснять, потому что она на редкость проницательна. Для неё эмоции собеседника всегда были написаны на лице. «Редкий дар», как говорили студенты. —Мне кажется, у тебя всё получится. Улыбка на лице обоих слегка вымученная и неестественная. Чанёль кланяется в девяносто градусов и выходит за дверь. После недавнего разговора репетировать не хочется от слова совсем. Но парня никто не спрашивал, ибо скоро начинается генеральный прогон перед концертом, на котором всё должно быть идеально. Особенно Чанёль. Потому что он никогда не появлялся на общих репетициях, а учителя ни разу не слышали его песню. Зная, что он ответственный, они решили: прослушать её один раз перед самим концертом более чем достаточно. В противном случае, Чанёль просто не выйдет на сцену (ни на этом концерте, ни на каком-либо другом). —Твоя песня готова? Парень поднимает взгляд и видит ободряющую улыбку того самого профессора Ли, учителя пения. Она совсем не такая, как у госпожи Чхве—не неловкая, не отдающая сомнением и беспокойством. Даже взгляд другой. —Думаю, да. —Это хорошо. Ты готов сыграть её нам? «Не готов». До сих пор. Будь песня готовой хоть тысячу раз, сам Чанёль вряд ли сможет. Но сейчас он всего-навсего утвердительно, чуть неуверенно кивает. Профессор, видя секундную заминку, говорит чуть тише: —Ты можешь сыграть её кому-то одному. Если он скажет, что ты готов, мы не будем настаивать, чтобы ты играл её перед нами. Так хотя бы пропадет сомнение, что ты не готов вообще,—пытается отшутиться, но Чанёль не дурак, он прекрасно знает, что пропуск репетиций и ни разу не проигранная песня, которая даже не известно, существует или нет, не внушают доверия. Но, каким бы ни было заманчивым предложение профессора, Чанёль решил, что он всё-таки мужик, и пора перестать убегать. —Нет, я сыграю её сейчас. Перед всеми вами. Ли улыбается. Все присутствующие — профессора, студенты и, собственно, Чанёль—усаживаются в круг. Для Пака, будто разом, наступают все стадии стыда и неловкости. И вмиг он забывает всё, чему учился с детства, включая то, как правильно держать гитару. «Даже у пятилетнего ребенка на Новый год стишок рассказать смелости больше, чем у тебя» «Соберись, тряпка» «Ты же не сможешь, да?» «У тебя нихрена не получится» Чанёль еле заметно мотает головой, пытаясь выкинуть навязчивые мысли, гарантирующие провал. Вдох-выдох. Ещё раз. Вдох. Выдох. «У тебя всё получится»