Make War, Not Love

Я поначалу ждал, но ничего так и не случилось. Ни в классном чате, ни в полумёртвом общешкольном, в котором большей части класса даже нет, а я зашёл только для того, чтобы не упустить новости о себе. Я думал, что увижу это на стенах в понедельник. На подходах к школе и, может, даже на перетяжке-баннере в пол первого этажа. Ничего не случилось. Только ботан не пришёл в школу. Тихо не явился на первый урок и на следующие четыре тоже. Пропустил консультацию. Прогулял редкий, как нормальный пивас в магазине около дома, классный час во вторник. Его просто нет. Жарикова в среду пожаловалась подружке, что её «парень по парте» заболел. Схватил ангину и теперь не явится несколько недель. Я думал, что он там во всю готовится, оцифровывает, а он пришёл с пустой холодно-вежливой физиономией и как ни в чём ни бывало занял своё место. Сел передо мной, и всё. Ничего не выставил. Затаился, наверное. Момента ждёт. Может, конца соревнований или когда играть в школе будем. Может, ещё чего-то. Что он там мог особо коварного придумать? Не знаю. Не хочу знать. Думать не хочу тоже. Просто живу дальше, и всё. Живу так, как получается, и делаю то, что могу. Сначала хотел все домашки кинуть, а после понял, что не знаю, что мне делать с этой свалившейся свободой. Куда мне её девать? Только на уроки и консультации тратить. На тренировки ещё. Старая компания развалилась. Вернее, я от неё отвалился. Как пить перестал и шататься вместо уроков, так и не нужен им стал в гараже, где раньше все вместе тусили. Вернуться не получилось. Вернуться я не пытался, решив, что хватит мне Резника и Василька, к которому я стал заходить чуть чаще, чем иногда. Какой-то странной стала моя жизнь по весне. Ровной, как будто бы. Дома тоже. Мать хоть и не стала любить меня до безумия, но типа устала, что ли. От козла этого своего, тянуть ещё и его, и как-то забила. Особо даже не плакала, когда он вдруг перестал отсвечивать и потерялся. Она по сути уже очень давно устала от всего. И от него, и от меня. Срывалась на том, на ком могла. Ждёт, пока я уеду в свой институт или армию, чтобы стало ещё легче. Не говорит прямо так, конечно, но видно, что ждёт. Улыбается мне даже, обещает иногда поддерживать, когда сама немного навеселе с работы в пятницу придёт, но я знаю, что не будет. Прикидываю уже заранее, где можно пошабашить летом, перед тем как валить поступать. Всё неплохо… Терпимо. Пробники типа уже так, не важные уроки, вечерние прошвыроны по району… Саша, психующий всё больше из-за Артура, с которым я начал общаться поближе только для того, чтобы притащить его как-нибудь погулять. И никаких сдвигов. Так и не понятно нихуя. «Да» он? Нет?.. Вика зато «да». А я «нет». Я не хочу ни с кем встречаться. Я хочу закончить школу и уехать отсюда. Хочу начать другую, не «косую» жизнь. Если получится. Если ботан, который теперь просто задрот в свитере без имени, не похоронит меня здесь. Может, но как-то не торопится. Дни идут, недели уже даже, а всё никак. Мы до финала дошли, заняли второе место по баскетболу, и только после, отбиваясь от втихушку накатившего в тренерской Игорича, я понял, что перестал ждать. Что вот сейчас, при большом скопище народа, мне в башку и выстрелит. Видео или фотками. Забыл. Вспомнил. Прожил в напряге ещё три дня. Едва не всёк Резнику, потому что он очканул засосать Артура, но засосал Вику, когда все набрались и играли в идиотскую бутылочку, пока его предки свалили что-то рыть на своей новой даче. Я сам был готов уже его засосать, только бы этот придурок с резинкой вместо мозгов уже на что-нибудь решился. Но Артуру он жал руку, а целовался с Викой и её подружкой из двадцатой… Я наблюдал со стороны, залипая в комп. Мне не хотелось ни пить, ни сосаться. У меня всё ещё набор ебучих психотравм. А май совсем близко уже. Май, последний звонок, пьянка где-нибудь в лесу, на которую попрутся только самые отбитые из двух классов, и выпускной с экзаменами. Думаю, и передергивает немного. Не хочу всего этого. Хочу просто избавиться от всех своих обязательных и понять вдруг, что прохожу по баллам на бюджет. Возможно, даже на специальность, о которой не мог даже подумать в сентябре. Возможно. Пока просто допускаю эту мысль. Так, краем извилины, чтобы после не переебаться с ожиданиями. Заработать на билет. Уехать. План просто заебись, с какой стороны ни посмотри. Прост. Понятен. Выполним. Дожить бы, только и всего. Продержаться ещё несколько месяцев и не потечь крышей. С последним у меня, как выяснилось, самый напряг. Потому что и ебашит чуть что, до дрожи в руках. И потому что скучаю типа, что ли. Скучаю по тому, чего в моей жизни вообще по уму быть не должно было. И людей этих, и печенья без глютена и муки. Ну хуйня же пиздец. Такая хуйня… И другая ещё есть. В дополнение к этой. Та, про которую я ваще стараюсь не думать. Игнорить её по полной. Хуйня же случается, и типа всё такое. Стараюсь отвлекать башку, забивая её бесконечными вариантами тестов по математике и зарывшись в ставшую давно понятной физику. Реально же, нахуй. Собрался сдавать физику. Я. Мать бы смеялась пиздец, если бы вдруг решила поинтересоваться. Отец? А хуй его знает. Может, сдох уже давно от какой-нибудь недостаточности. Или спился. Хуй с ним, где бы он ни был. Время летит охуеть как быстро, и если сначала кажется, что дни едва тащатся, то пару раз моргнув, я вдруг нахожу себя в мае. В джинсовке, а не пухане. В откуда-то взявшейся светло-серой кофте вместо чёрной толстовки и на последнем звонке. Типа ура, и всё такое, наверное. Типа даже не понимаю, зачем это всё, и, уже отвыкнув и пить, и таскаться вместе со всеми, с трудом высиживаю несколько часов на поляне в ближайшем пролеске, сваливаю назад в город, прихватив с собой пару девчонок. Жарикова вот тоже не понимает, какого хуя попёрлась на пьянку, если ничего, кроме сока, намешанного с шампанским, не пробовала. Она с подружкой не хочет обнаружить себя где-нибудь блюющей в кустах, я просто ни хуя не хочу. Задротищ с будущими красными дипломами, конечно же, на этом бомжовском празднике жизни с алкашкой, купленной заранее на оптовке, и вовсе нет. Ботаны не жрут паль в три горла. Ботаны жрут куриную грудку и салат. И какие-нибудь таблетки из разных банок, для того чтобы мозги работали. По-любому. Не помню, короче, я этого праздника начала взрослой жизни нихуя и сколько у меня троек в предполагаемом аттестате. Наверное, потому что не считал их. Глянул только в электронном дневнике, что там в целом, и закрыл. Четверки вроде где-то выходят. Не надо мне этого пока. Мне теперь надо пережить ЕГЭ и выпускной. И Резника, с которым мы вместе подрядились ебашить на стройке новой многоэтажки в лучшей в мире должности «принеси-подай», с его придурочными метаниями. Хотя круто. У него метания. Артур, куда поступать, опять Артур, где жить, бросать ли кружок любителей махать кулаками, опять Артур… А у меня ни хуя. У меня прямая. Дожить, пережить, просто жить?.. Не знаю ни хуя. Даже на первых двух экзаменах кажется, что не знаю. Вот того, что отмечаю, не знаю. Не понимаю букв, которые читаю, и вообще не умею читать. Умею, но не умею. Начинаю уметь только к третьему тесту, по физике, и хер знает, плохо это или хорошо. Психую, сдавая эту срань на чужом месте, в чужой школе. Нас как-то странно перетасовали всех. Раскидали по разным кабинетам, и так сразу и не поймёшь, сидит рядом кто знакомый или нет. Да и некогда там по сторонам лупить. Типа что-то отметил. Типа все галочки раскидал. Типа под всрато-пристальным взглядом наблюдающего отдал. И пока до дома шёл, три сигареты зачем-то выкурил. И пришёл в итоге к остановке. Постоял немного и повернул уже, куда надо. В сторону знакомых с раннего соплячества пятиэтажек, и разваленных остатков гаражного кооператива. И так два раза. В ставшую привычной дневную тишину. Можно было в соседний дом, к Саше, типа вместе понервозить, но это лучше потом, перед результатами. Я если подумать, дохуя был один. Но только не у себя дома. Дома у меня вообще не было этого вот ощущения «дома». Типа я у себя. Последние пару лет точно не было. Видимо, пропало, когда относительно взрослый стал. Интересные пиздец самокопания под сигарету. Такого можно нарыть, что нихуя не понравится и ничем потом обратно не затолкаешь. Поэтому стараюсь особо и не рыть. Подумал немного, почувствовал себя чуточку умным, и хватит. Выпускной на носу. Мать неожиданно решила, что пойдёт. Может, потому что это единственный повод выползти куда-то в купленном ещё хер знает когда на юбилей проебавшегося где-то к моему абсолютному счастью «Володе». Может, потому что Нинка позвонила ей лично и поблагодарила за то, что я, наконец, взялся за ум. И типа, теперь не стыдно и заявиться. Принять, так сказать, поздравления. Мне как-то похуй. Я собираюсь только забрать аттестат и свалить. Типа официальная часть закончится и хер с ней, с этой школой. Попрощаюсь. Баллы приходят за экзамены. Сначала не верю. Даже в то, что просто сдал. Потом в цифры. Потом в то, что едва смог задушить порыв написать. Сообщить, типа, что в итоге второй его «проект» себя оправдал. Не проебался. Назло всё не кинул, и такое всё. Такое… Даже не виделись после окончания уроков. Писали в разных кабинетах все экзамены. И один хуй неспокойно. До самого момента сбора обоих одиннадцатых классов в нашем древнем актовом зале. Теперь-то вижу его. Не затылок даже, а так, часть лица. И родителей тоже. Не решаюсь подойти поздороваться. Его мать тоже. Кивает только мне, когда встречаемся взглядами, и тут же отводит свой, чтобы, наверное, не заметили. Ботан не заметил. У него с собой сумка есть. У меня ни хуя, кроме мелкой поясной фигни и напиханных карманов джинсовки, накинутой на рубашку. И то, мать заставила надеть. Типа в футболке же нельзя. Выпускной. Пока слушаю директорские речи, вспоминаю о том, что Настя хотела короткое пышное платье. И чтобы у меня было что-нибудь в цвет. Прикольно, мол. Парный образ, всё такое. Могли бы и кеды напялить вместе, и типа круто бы всё смотрелось. Только её папаша бы меня на три метра не подпустил, а она совсем школу не закончила. И ничего парного. Ни галстука, ни дебильных браслетов из искусственных цветов, которые она мне показывала. Забираю аттестат. Слушаю, какой я в самом деле молодец, и как педсостав горд, что смог в итоге наставить меня на истинный путь. Достучаться. Долго слушаю. Минуты три. После Нинка обнимает меня для фото. Психолог, которого я и видел-то всего пару раз за все годы обучения в этой дыре, делает вид, что пускает слезу, когда упоминают и её заслуги. А я улыбаюсь. Я больше никогда сюда не зайду. По земле не затащат. Возвращаюсь назад, в схлопнувшееся без моей задницы кресло, и, игнорируя мать, которая тоже вдруг хочет сфотографироваться и послать праздничное напоминание о том, что я вообще-то существую, уже своим родителям, отвечаю парой смайликов на Резниковский мем с рукой-лицом. Видимо, заранее приготовил. Баранище. Краем глаза вижу, как на сцену поднимаются ноги за ногами, и не слушаю, что там про каждые говорят. По хер мне вообще. Скорее бы уже закончилось. И музыку эту дебильную уже выключили. Только, блин, про неё подумал, как наоборот что-то заунывное врубили погромче. Тут уж вскинулся и увидел сначала снова Жарикову, получившую свой аттестат ещё передо мной, и ботана около сцены. Тот вообще был на этой сцене первый. В числе тех трёх, кто получил свой красный диплом и вроде-как-золотую медаль. Это всё я благополучно пропустил, зависнув в курилке и явившись уже после начала. Нахуя мне, блин, было слушать, какой он охуенный. Гордость школы… Сейчас вот зачем-то смотрю. На светлый пиджак и, получается, что в его спину. Он сам задирает голову и что-то говорит Нинке. После вытягивает руку и передает поднявшейся по ступенькам Насте флешку. У меня внутри всё странно твердеет в этот момент. Желудок, кишки, лёгкие… Вообще всё. Сам не замечаю, как сжимаю и телефон, и обтёртую ручку кресла. Аттестат лежит на коленях и вот-вот упадёт мне под ноги, скатившись вбок. Я, блять, перестал этого ждать. Я почему-то расслабился. Наблюдаю за Жариковой и думаю, что, возможно, ещё успею выкрикнуть что-то или, может, даже отобрать её. Я думаю, что успел бы. Пока доковыляет на своих каблуках до конца сцены, пока вставит флешку, во что там её нужно вставить… Не могу двинуться с места. И повернуть голову тоже. Заметил только, что ботан исчез из моего поля зрения и, наверное, вернулся на своё место. Его нет. Не видно его. Его нет… А идиотский белый подсвеченный экран ещё как. И всем. В зале приглушают свет, и я медленно закрываю глаза. Готовлюсь провалиться вниз вместе с креслом. И сердце стучит быстро-быстро, просто пиздец. Ладони мокнут, когда появляется размытое, не очень чёткое изображение на натянутом экране, и я сначала не понимаю даже, что там за хуйня. Что за бред врезан. И почему музыка такая дебильная. А это оказывается придурочный фильм о выпускниках, смонтированный из обрывков видосов и старых фоток. Что-то даже с третьего класса. Какие-то из восьмого. Пара видео с соревнований и девчачьих конкурсов красоты. Олимпиад, дискотек и даже мелькнувшая пьянка. Не верю. Где же оно? Где подъёб? Сейчас будет?.. Сейчас?.. Кадры доходят до одиннадцатого класса, и на нескольких я узнаю себя. Но не голым, нет. У подоконника и в спортзале. Вместе с Настей. С дебильно закрытой огромным знаком «стоп» сигаретой. И мелькает, и мелькает дальше. Картинки разные. Какие-то совсем размытые, какие-то чёткие. Лица, позы, кабинеты… Ни одной душевой кабины. До чёрного экрана. Под голоса, которые, оказывается, не сейчас поднялись, а вообще с самого начала показа этого видоса не утихали, просто я их за шумом крови в ушах не слышал. Ничего не слышал вообще. Снова включается свет. Многие хлопают. Нинка, замещающая уже свинтившего директора, говорит, что это Жарикова такая умница подбирала фотки. А Женя, ебаный Женя всё склеил. Ёбанный Женя, слушая про которого я разжимаю пальцы, стискивающие подлокотник, и медленно запихиваю их в карман. Сжимаю мягкий кусок того, что попалось в ладонь, и заставляю себя. Заставляю верить, слушая, как продолжает фонить стрёмный, доживающий своё микрофон. Про то, какой заебатый творческий у них вышел тандем. Женя — умница, и им очень жаль, что отличников нельзя оставлять на второй год. Остроумно пиздец. Ебало от улыбки аж сводит. Я, только когда совсем мелкие дети что-то там читать начинают, выдыхаю и никак не могу развыхуеть. И понять. Такой же был шанс. Почему нет? Досиживаю до конца типа самой почётной и самой ебовой церемонии в своей жизни и не знаю, сразу валить, пока никто не привязался, или подождать, пока родаки со своими разряженными чадами начнут грузиться в арендованный пазик, для того чтобы выдвинуться бухать, рассевшись по разным залам местной рыгаловки, специализирующейся как раз на выпускных и похоронах. Мне в другое место надо. И из этого тоже. Пальцы немного того. Дрожат. От матери сбегаю ещё на выходе, и, вместо ближайшей, быстрым шагом ухожу к другой, дальней лестнице. Хочу выйти с запасного, обычно открытого летом охранником выхода, но там уже кто-то топчется, смешно затягиваясь и выдыхая на улицу. Пара гордых папаш, наверное. И внизу на ступеньках ещё несколько. Хер, блять, пролезешь. Молча разворачиваюсь и топаю к главному крыльцу. Надеюсь, что жоповозку ещё не подогнали и получится отойти. Да и покурить тоже хочу. На ходу ставлю телефон на беззвучный и, не придумав ни хуя лучше, сваливаю за гаражи. Сбегаю. Протиснувшись через кусты, шарю по карманам и, зажимая аттестат между боком и локтем, прикуриваю. Даже две затяжки делаю и успеваю поверить, что пронесло и со школой, и с ботаном, как последний показывается со стороны дохлой, облезшей с весны ещё больше кошки. Обходит завалы и тщательно следит за тем, чтобы не вляпаться ни во что своими светлыми туфлями. Вообще не поднимает глаза. — Неожиданное ты место выбрал, конечно, пиздец. Заговаривает первым и типа недовольно. Типа как ни в чём не бывало, но мне прямо слышится что-то ещё там. В его голосе. Выдыхаю в сторону и пожимаю плечами. Ожиданное так ожиданное. Что я сделаю. — Ругайся потише. Ничего лучше не придумываю, и он тут же вскидывает голову. — Или что? Спалят? Вызова пиздец. Шаг ближе делает и сжимает ручку своей абсолютно неподходящей к пиджаку сумки. Отчего-то становится так же стрёмно, как было, когда меня обнимала Нинка. — Догадаются, что ты всех наебываешь, и медаль отберут. Предполагаю типа, и он замирает, неловко поставив ногу на кирпич. Качает его теперь, толкая туда-сюда, и вдруг решает не спорить. Ничего мне не доказывая, лезет в свою сумку. — Я отдать тебе хотел. — Вытаскивает подогнутый сверху бумажный пакет, и я сначала не понимаю, а после вижу край красной оставленной у него папки с документами. Я не забыл про неё, нет. Я не знал, отдаст ли или придётся всё восстанавливать. Или того хуже, рассказывать его родителям. А он отдал. Даже сам принёс, без уговоров. — Поэтому и пришёл. Невнятно угукаю, показывая, что понял, и, расправив ручки, запихиваю к папке и аттестат. Курю дальше, а он просто рядом стоит. Изучает грязные гаражные стены и мусор под нашими ногами. Он не уходит, но так ничего и не говорит больше. Не спрашивает. Это странно. Это как-то не по-ботански, что ли. Но то, что торчит тут, пока я курю, это воспринимается, как «ок». Не напрягает. — Резник так ни на что и не решился? Я улыбаюсь даже, блин. Едва сигарету не роняю и тут же мотаю головой, поспешно отвернувшись наполовину. — Неа, — Мне и смешно, и как-то сразу вспоминается всякое. Ненужное. — Общаются. Приподнимаю брови и типа кошу лицо, показывая всё, что думаю про эти общания. Ботан понимающе кивает тоже, уведя уголок рта в сторону. — Понятно. Мне меньше половины сигареты ещё, и это не очень хорошо. Быстро закончится. — Почему не сделал то, что собирался? Спрашиваю быстро, чтобы не передумать, и всё равно зная, что зря. Что раз уж меня великодушно «отпустили», то не надо было, но… Но не могу я. Просто не могу. Надо мне, чтобы он ответил. Посмотрел чтобы — тоже надо. Ну тупой я. Такой вот я тупой. Ботан плечами только жмёт и становится как-то меньше, зачем-то горбясь. — Собака флешку сожрала, представляешь? Отвечает одними губами и так тихо, что я бы и не разобрал, если бы рядом бормотал ещё кто-то. Отвечает с полуулыбкой, и кажется мне, что вот-вот ещё и засмеётся. Над кем-то из нас. И, судя по выражению лица, не надо мной. — У тебя нет собаки. — Это моя воображаемая собака. Не соглашается со мной, и так всё кажется просто. И как-то странно. Типа не было ни хуя совсем. Ни хуёвого, ни хорошего?.. Типа одноклассник он мой, который принёс последнюю домашку, которую я годами списывал, и вот теперь всё. Освободился. Теперь закончили. И школу, и со сделанными и нет уроками. Правда же закончили. Насовсем. Слово такое ебаное. Это «насовсем». Протопталось по мне просто пиздец. — А «память»? И соврать может без проблем, но сейчас я ему отчего-то больше верю. Больше, чем в его комнате несколько месяцев назад. И в то, что не одного меня переебало тоже. Это даже приятно. Ощущать себя таким важным. — У меня пока склероза нет. — Хмыкаю против воли и едва не закатываю глаза. Слишком уж у него морда высокомерно недовольная в этот момент. — Справляюсь своими силами. А напугал же всё равно. Шуганул меня, вредный пиздюк. Ни за что не спрошу, нарочно он монтировать эту хрень про выпускников полез, или так совпало, но думать буду по-своему, конечно. Что это Женя. Что Женя нихуя не делает просто так. Докуриваю и, бросив бычок к горе таких же, раскисших после дождя на земле, решаюсь. Он же в конце концов отдал мне папку. Просто так отдал. Значит, и я ему могу тоже. Просто так. — Насчёт собаки. — Женя поворачивается опять сразу же, и когда подхожу уже я и останавливаюсь рядом с ним, настолько сильно меняется в лице, что я это новое появившееся выражение даже не узнаю. Такой он сейчас… Ботан. Будто настоящий маменькин сынок, который боится всего и вся, зажатый в углу быдлом, доебавшимся до его шмота. От этого ещё страшнее. И правильнее. Я давно это придумал. Я в голове у себя это крутил… Я даже слова подбирал, чтобы типа звучало поохуевше, но в итоге… В итоге, ощущаю себя дебилом, вытаскивая из кармана мелкую, набитую чем-то мягким и дешёвым игрушку. — Я настоящую думал припереть, но потом подумал получше и решил, что куда ей до твоих высоких стандартов. Вот. Держи. Маленькая совсем. На руке помещается. Он на неё смотрит как на змеюку, на эту руку. Так, словно сейчас закричит: «Фу, Боже», — и ударит меня по пальцам. Или ещё хуже. Или переведёт взгляд выше. С этой несуразной жёлтой собаки на меня. Берёт её. Моргает раз, второй… Касается моего рукава и тут же отдёргивает руку. Взгляд тоже отводит. — Не скажешь, куда хотел?.. Получилось? Шёпотом спрашивает, и я, не выдержав, опускаю голову первым и обхожу его по дуге. Слишком это всё отдаётся, что ли. Будто наступать на мозоль. Будто вопросы, которые он мне задавал не раз и не два, могут вернуть ещё что-то. Оставляю его за этими гаражами, а сам сматываюсь в сторону пятиэтажек, так ни разу и не проверив телефон. Додавил меня взглядом в итоге, а не воплями и запретами. Такой он придурок пиздец. На всю голову конченный. Только паршиво опять стало почему-то мне. Ёбанный Женя. *** Мать звонила мне три раза, а после, как я и думал, написала, что пофиг, явлюсь я или нет, она едет в ресторан. Она заслужила этот день куда больше, чем я, и всё такое. Я прочитал и ничего не ответил. Мне не хочется в ресторан. Мне и туда, куда я направляюсь, не особо хочется, особенно после этого дебильного, не чмошного разговора с ботаном, которого я спустя десять минут пробежки пообещал себе не называть больше Женей, чтобы не воображать, будто в нём есть что-то положительно-человеческое, но мне туда надо. Мне просто надо. Должен я. Себе, наверное, и должен. Может, не себе, пока не знаю. Дойду, разберусь. Специально пешком, чтобы башка пока подумала, да и не далеко тут, как оказалось, всего половина от того, сколько ехать до ботана. А раньше, осенью ещё, я по-другому мерял. По-другому называл конечную точку внутри себя. По-другому… Не думаю ни о чём, пока шагаю. Нарочно не думаю. Даже Резнику ничего не сказал. Только то, что хочу до отъезда сходить, и всё. Что сегодня и что поэтому свалил, не стал. Потащился бы ещё со мной. Ну его… Может, нажрётся в итоге и разберётся хоть со своими «да» или «нет». Теперь-то не так страшно. Теперь по идее можно уже всё. У меня ещё один пункт остался. Того, что нужно сделать. Трасса почти пустая, и я даже рад, что в итоге не стал ждать маршрутку. Торчал бы, как придурок, на остановке, глядя на проезжающий мимо автобус с отправившимися бухать уже бывшими одноклассниками… А так сам ушёл. Так скрылся. Тут немного ещё, до поворота. Потом дорога становится уже просёлочной, а там, как мне сказали, нужно идти вперёд и до развилки налево, искать высокий, будто спёртый из какой-нибудь бродилки памятник-обелиск, и от него уже шагов двадцать останется. Там найду. Светло же, да и, блин, если всё рядом… Уже повернув и поднимаясь вверх по дороге, разделяющей стороны кладбища, понимаю, что не спросил, в какую сторону-то, блять, делать эти двадцать шагов. Ладно… Похуй. Сначала дойду, потом уже буду искать. Сначала налево, потом направо… Белый высокий камень нахожу без труда и уже собираюсь выяснять, насколько я невезучий, как жизнь мне услужливо сама напоминает. Что пиздец, нет такого уровня, который мой. Что вот есть последний, и под ним ещё один, запасной. Вот там, может быть… Долбоёб этот тоже здесь, который самый заебатый папаша. На такси, должно быть, припёр, иначе бы я тачку ещё на подъездной дороге увидел. Спиной ко мне стоит, спрятав руки в карманы, и реально, нахуй, тут метров десять от силы между нами. И дофига палок валяется вокруг. Хватай любую и пизди не хочу. Кто тут услышит? Меня передёргивает всего, но прятаться как-то тупо. Да и уходить… Гон. Я не могу уйти. Выпускной же. Кто, если не я, принесёт ей?.. Этот будто взгляд мой затылком чувствует и оборачивается. Когда смотрит, мне просто пиздец не по себе. Слишком хорошо помню его почти что буквально синюю рожу и попытки оторвать мне башку в том магазине, в посёлке. Глаза в сосудах. Запах лютого перегара. Сейчас вроде как в адеквате и, несмотря на то, что я ему пиздец как не нравлюсь, вдруг кивает и отходит в сторону, вроде как разрешая подойти. Типа что, не при дочери, что ли? Осторожно приближаюсь и понимаю, что он ещё и трезвый. В пиджаке, как редкие явившиеся в актовый зал отцы, и даже побритый. Но с сечкой на брови и трясущимися руками. — Сказали сначала, что через полгода памятник нормальный поставить можно, — заговаривает ни с того, ни с сего и без всяких здрасте. Смотрит прямо перед собой на сухую, пустую землю с парой увядших букетов и нет-нет да соскользнет взглядом вправо, на свободное место. — А теперь говорят, что через год. А то перекосит его. Земля слишком рыхлая. Сорока пролетает неподалеку. Стрекочет. С этим же звуком разваливаются так и не собравшиеся ни во что осмысленное мысли в моей голове. Одна только есть. — Вы зачем мне это говорите? Плечами жмёт и вдруг спрашивает сигарету. Он. У меня. Даже не смешно. Всё жду, что уебёт, а он сигарету… С опаской протягиваю пачку, и он не глядя достает сигарету. Прикурить только сам не может. Руки же ходуном. Щёлкаю зажигалкой, и мне даже кивают, вроде как сказал «спасибо». Затягивается, а я так и стою рядом с этим крестом. С изнанки типа. Не обходя его пока. Не хочу, чтобы при нём развезло. Я же так её больше и не видел. Я не знаю, как отреагирую. Стоим дальше. — Мудака того всё-таки нашли. — Резко поворачиваюсь в его сторону и теперь слушаю в оба уха. Это я хочу знать. Это не из разряда «зачем». — Студент оказался. Из местного вуза. Предприниматель. Поясняет с какой-то особой усмешкой, и лицо у него при этом такое брезгливо озлобившееся, что невольно делаю полшага в сторону. Раньше вот так смотрели на меня. Как на дерьмо, прилипшее к дорогому ботинку. — В каком смысле? Паузы слишком большие делает, уходя в свои мысли, и я задаю осторожные вопросы. Если он уже начал. Если решил до меня снизойти. То пускай до конца и договаривает. Да и говорит-то только потому, что больше некому. Может, ему и самому хочется с кем-то поделиться. С кем-то, кому не по хуй. — Компы пересобирал и толкал. Телефоны ремонтировал. Детали вот и нужны были. — Охуеть просто. Неужели настолько всё?.. Тупо, просто, я даже не знаю. — А Настя… Настю он вообще как Тасю знал. В вашем этом телеграмме они познакомились. Она ему наплела, он ей… Сказал следаку, что не хотела она никуда поступать. Денег хотели заработать и вроде сбежать. Пожениться. Бред какой-то. Даже если брать в расчёт ботанские теории о том, что я ей нужен был как верный пёсик и развлечение до института. Какой студент? Куда сбежать? Бросила бы меня, да и всё. Зачем было цепляться? Зачем было так сложно все? Взгляд невольно соскальзывает с основания воткнутой в землю деревяшки. — Не хотела она… Мотаю головой, и он вдруг обрывает меня. И смотрит очень странно. Не виновато, но словно болит у него что-то. Давит где-то, а никак не поправить. — Мне сказали, что Настя могла не хотеть. А вот та, другая девушка, которой она себя воображала, может, и хотела. — Не понимаю и хмурюсь, и качает головой. Задумчиво выдыхает дым и затягивается по новой. Добавляет в итоге много тише и опустив взгляд. Прилипнув им к земле. — Болела она. Болела… Сколько всего ходило после по школе. Сколько я из-за спины слышал. Болела… — Так вы всегда знали? И ни хуя не сделали? Спрашиваю с накатившей усталостью и понимаю, что снова, как раньше, готов ударить, и будь что будет. Готов въебать ему прямо тут, и похуй, если сломает мной эту палку или закопает тут же, рядом, на пустом месте. Пускай только попробует не признать! Пускай только попробует сказать, что всё это ерунда! Сказать, что надо было быть строже! Больше следить! — Да как все подростки она была, бунтовала… — Мямлит. Жмурится, потирает глаза. — Тебя вот завела. Но что так… Откуда бы мне знать. Откуда бы. Откуда бы… Молча мотаю подбородком и отворачиваюсь. Выдыхаю. Тоже хочу закурить пиздец. Держусь, потому что мне не хочется делать это здесь. Не знаю, почему. Не хочется, и всё тут. Назад буду идти — всю пачку додолблю. И злость, нахлынувшая из ниоткуда, так же и уходит в никуда. Что теперь-то уже? Теперь уже ничего не сделать. — А ты?.. Спрашивает у моего плеча, и я молча лезу в карман. — Да я вот. — Показываю ему сложенную широкую ленту, красную, такую же, как у всего нашего выпуска. Я на одну больше просил заказать. С «выпускницей». — Оставлю только и пойду. — Да не, общайтесь. — Оживляется вдруг и, быстро затушив остаток сигареты, бросает бычок прямо тут же, на дорожке. Оглянувшись, начинает отходить к памятнику-ориентиру и вдруг снова останавливается через две невысокие оградки. — Ты прости, что я так. Резко. Лучше бы она с тобой была. Чем тут. Я бы душу продал за такое признание в десятом классе. Сейчас думаю только о том, что он вешаться собрался и вряд ли найдется кто-то, кто станет его отговаривать. — Лучше бы. Откликаюсь как подъездное эхо, которое таскает хлопки дверей, и жду, пока он уйдёт. Тяжело как-то, медленно, оглядываясь и будто пригнувшись к земле. Точно что-нибудь сделает. Не сейчас, так потом. Если смелости хватит до того, как сопьётся. Провожаю его взглядом долго, пока не скроется из виду вовсе, и только тогда, когда останусь совсем один, медленно и так, словно на меня могут напасть из ниоткуда, обхожу ничем не огороженную тёмную горку. На таких не растёт трава, редко сажают цветы. Да и фотки тех, кто внизу лежит, родственники меняют редко. Я столько древних видел, пока сюда шёл. Но не у неё. У нее хорошая ещё. Не потускневшая. И не важно, что в круглой, такой же, как у всех, рамке. Лицо, главное, не как у всех. Батя хоть и конченный у неё, но хотя бы изображение выбрал хорошее. Старое довольно. Со времён начала десятого класса. Я и фоткал. Я думал, что поздороваюсь приду, типа, что-нибудь расскажу или как там положено, спрошу, как дела, но… Но ничего. Даже «привет» застревает в горле. Я не осознал сейчас, что её нет, я давно понял, я привык к этой мысли, но тоскливо становится до зелёных чертей. И страшно. Страшно быть здесь. Как в приступе паники. Как в любом из случившихся раньше приступов. Опускаю ленточку поверх временного, служащего больше подставкой под фото, чем памятника, креста и, присев на корточки, просто молчу. Не знаю, «общаемся» ли мы. И так ли надо. И важно ли вообще, чтобы было правильно. Я ей кое-что ещё принёс на самом деле. Кое-что, что забрал из комнаты зимой и так и носил в своем кармане. Просто так. Не зная, где можно выложить. И для того, чтобы в итоге унести сюда. Чтобы здесь было что-то из дома. Цветы, конечно, красивые, но они же чужие, а заяц… Заяц у меня всё тут же, с собой. Только в сумке теперь. Я и взял-то её только поэтому. Из-за зайца. Не помещается он теперь незаметно в карман. Только в рюкзак или, вот, сумку. Достаю его, расправляю и осторожно так, как если бы он был живым, сажаю сбоку. Испытываю какое-то идиотское непреодолимое желание улыбнуться и тут же боюсь сделать это. Неуважительно кажется. Кажется тупо. Неуместно… И по хуй, что не увидит никто. Вдруг она увидит?.. Сажусь прямо на землю, подтягиваю колени к груди и так и сижу рядом. Молчу вместе с ней. Мы так и раньше делали. Просто сидели рядом. В тишине. Ей было надо, а мне типа что, сложно? Мне главное, что рядом… Я же любил. Странно, но тварью себя не чувствую. Должен бы, но нет. И стыдно не становится тоже. Изменял же, получается. Тоже обманывал. Тоже повёлся, дебил. Повёлся… Больше, чем думал. Мне вдруг очень хочется сделать одну вещь. Хочется здесь. Будто надо срочно, или настанет конец света. И похуй, что наверняка пожалею об этом. Лучше сделать, наверное. Пускай и спустя пару часов. Но я же тупой. Я тормоз. Тормозам можно.