Make War, Not Love

Арс пиздец, конечно, интересный. То он не пидор, то сосаться ему надо в школьном толчке на перемене. И такой весь ещё: нихуя я с тобой обсуждать не буду, Женя, а ебаться буду. Сурово так. По-пацански. И вообще, когда по почкам бьют — это больнее, чем то самое, о чём он не договорил. Никогда не договаривает. Краснеет сразу и злится. Вот также, когда я говорю, что раз мы встречаемся, то можно уже и научиться жить с мыслью о том, что моя маман догадывается, но ей просто по фиг. Абсолютно розово и фиолетово, что мы тут делаем и за какие места я его кусаю. Конечно, за незащищенный секс меня бы никто по головке не погладил, но что уж. Тут я, если что, готов и соврать. Хотя такое, конечно. Сам не одобряю. Как курево, тусни с Сашенькой Резником глубокими и уже не такими холодными ночами и снова возросшее число школьных проёбов. Расслабился Арсик по весне и начал сачковать, просыпая то первый урок, то съёбывая с последнего. И хрен ещё разберёшь, нарочно он это делает или просто жизнь стала лучше. На консультации всё ходит, физику, в нагрузку к остальным, как я и хотел, сдаёт. И что самое приятное, даже учителя перестали это ехидно комментировать. Горжусь пиздец. Он такой классный сейчас, что иногда даже не верится, что тот же самый. Тот же, с которым я столкнулся осенью и сразу же и вцепился, будто почуяв что-то. Выбрав его. И такой он сейчас мой, что не верю. Хочу укусить себя побольнее, его дёрнуть за руку, чтобы убедиться, что здесь, и ситуативно огреть чем-нибудь Резника. Раздражает меня, что его так много. И Жарикова, которая больше не предлагает Арсу скатать свою домашку, но смотрит на него куда чаще. И вовсе не исподтишка. Вика тоже раздражает. Ещё половина класса туда же… Зачем вообще такие большие классы? Почему нельзя было разделить имеющиеся ещё на два, ввести пару дополнительных смен, а главное, рассадить всех так, чтобы с каждой стороны было по пустому метру? И никто не тянулся руками к чужим плечам, не спрашивал шёпотом ответы, не звал погулять после уроков и между ними в курилку. Его не звал, блять. Он теперь снова социальный. Может даже больше, чем раньше, и по моим меркам с приставкой «слишком». Экстраверт, виляющий хвостом кому попало, ага. Сам его за это покусал бы, да потом подъёбов не оберёшься. Начнет втирать, что ревную, и хрен получится отмыться. А я не ревную, мне не нравится процесс реприватизации. И то, что в школе я будто перестаю существовать, тоже не нравится, но тут уже ни хуя не поделаешь. Как бы сильно мне ни хотелось порой дёрнуть его за рукав или украдкой, когда пришлось сесть вместе на консультации, сжать его ногу, останавливаю себя. Никому не нужны лишние проблемы и ЧМТ ближе к концу года. Даже просто зрители не нужны. Я сейчас сам такой вот зритель и чувствую себя идиотом. А всё потому, что физруку реально ёбнуло, что школьная сборная может ещё нормально сыграть на весенних соревнованиях, и всё, и пиздец. Заёбывающие тренировки вместо физ-ры, с которых ещё и не съебёшься, даже несмотря на то, что обтираешь лавочку шортами. Куда мне в основной состав-то, собранный из одиннадцатых и десятых. Тут даже о запасном никто не заикнулся. Важные такие, я не могу. Прям олимпийцы. Эти вот два долбоёба точно. Арс со своим дружком Резником. Один курит как тварь, второй просто тварь, которая мне не нравится. Пошарил бы по карманам штанов, набрался смелости и засосал этого линялого Артура. Глядишь, выгорело бы чего. А если нет, то тогда возмущённые староверы сожгли бы самого Сашеньку, и мне бы стало поспокойнее. А то что он всё мнётся как Желтков. Косил бы под Андрия. Трагичную кончину из-за великой любви я бы ему простил. Носится со своим мячиком как дебил, а я всё не понимаю, почему я здесь. Почему я должен бесполезно торчать на этой лавке, если мне этот самый мячик даже потрогать не дадут. Ни для дебильного малого тенниса, ни тем более для баскетбола. Да и пипидастры тоже. Откуда такие роскоши в этой дыре. Душевые бы хоть поставили, да не в этом веке. То и дело смотрю на часы и вскакиваю на ноги, стоит только физруку резким свистком милостиво отпустить переодеваться лошков с лавочки. Избранные остаются пока, и я беззвучно закатываю глаза. Радость же пиздец. Въебать всю перемену и потом оправдываться перед химичкой. Переодеваюсь и сваливаю в числе первых. С самым что ни на есть здоровым энтузиазмом. И только успеваю поправить манжеты рубашки, выглядывающие из-под свитера, и сумку с дебильной формой и бутсами через плечо перекинуть, как в кармане вибрирует телефон. Надо же. Арс. Игорич уже и их, что ли, отпустил в раздевалку? Что, за две минуты до звонка? Понос, что ли, напал на мужика? «Пошли покурим. Не в курилку, за гаражами меня подожди». Нет, он нормальный? Спросил бы для начала, хочу ли я вообще с ним идти, хернёй этой дышать. За обоссанными гаражами. Охуеть место встречи, спасибо большое. Как раз о нём и мечтал. Постукиваю пальцем по экрану и, уже было набрав «нет», решаю, что этого недостаточно. Нужно высказаться лично. Объяснить Косенко в доступной для него форме, почему неприемлемо приглашать меня в такие места. И про курево… Про вонючее его курево напомнить. Ткнуть в очередной раз. Поэтому вместо смайлика с факом отправляю большой палец и, убедившись, что Настя ещё не успела выйти и прицепиться хвостом, спешно сворачиваю у ближайшей лестницы. Звонка ещё не было, и есть шанс, что выйду не замеченным всеми любопытными глазами. Хотя, по сути, что им до меня, этим глазам? Мы даже если бы и вместе пёрлись, то все бы решили, что он меня прессовать собрался или за какие-то выдуманные косяки мозги ебёт. А так и вовсе никому не нужен. Пусто около раздевалок и на всём первом этаже. Пусто у стола охранника и за самим этим столом. Фыркаю, подумав о том, что вот это, конечно, безопасность на уровне, и накидываю пальто, затолкав свёрнутый шарф в сумку. Едва-едва помещается, и замок никак не закрыть. Ладно. Может, так сойдёт и не сильно провоняю. Не весь. На крыльце пока никого, в импровизированной кем-то не шибко оригинальным курилке на углу тоже. Осматриваюсь и, заметив ветхие убогие постройки, мимо которых сам же и хожу каждый день утром с остановки, тащусь к ним. М-да. Докатился, конечно, ничего не скажешь. Перебираюсь теперь через битую плитку, всякий мерзкий мусор, торчащий из-под снега, и собачье дерьмо. А все ради того, чтобы пообщаться без посторонних глаз три минуты. Не стоит оно таких жертв, вот вообще не стоит. И кошка дохлая ещё лежит около густых, почти полностью облепивших гаражи с задней стенки кустов. Романтика уровня Арс. В следующий раз забьёмся потусить около мусорки. Ворону найдём, может, пару мышей… Придерживаю сумку рукой, чтобы даже случайно не цепануться ей ни за бетонную, начавшую крошиться стенку, ни за чёрные, лишённые листвы ветки, и, пройдя ещё немного, останавливаюсь. Ну типа вот он я. Жду. Осматриваюсь пока, чтобы, если вдруг окажется, что тут живёт какой-то бомж, успеть сбежать до того, как он меня запалит, и понимаю, что в принципе, если бы не дикий свинарник, то ничего. Ничего не видно будет ни с одной из сторон, что ни делай. Впереди гаражи, позади кустарники и забор, огораживающий территорию школы. Тоже, конечно, не трёхметровый и не из профлиста, но ближайшая пятиэтажка не впритык стоит. Бинокль нужен, чтобы что-то рассмотреть. Под ногами разбитые бутылки и куча бычков. Презервативы. Упаковки из-под чипсов. М-да номер два. Это что же? Арсик решил показать мне дивный новый мир и тайное место, в котором старшеклассники прогуливают уроки? Восторг. Кресел не хватает и стереосистемы, чтобы совсем как во дворце. Лучших отелях Дубая. Успеваю трижды посмотреть на экран телефона и два раза посчитать до двадцати, когда Арс решает появиться. С другой стороны этих памятников времён раннего неолита продирается, огибая гору толстого непрозрачного стекла и битые кирпичи. Конечно, без куртки, в неизменной толстовке. Горячий, видимо, слишком, чтобы болеть. Ещё и после физ-ры. Гений, блять. Заболеет — даже писать ему не буду. Или, наоборот, с утра до вечера ебать мозги, обрывая телефон. Да, именно так. А то ещё игнорить его. Не заслужил. — В следующий раз в коробке для холодильника затусим, — сообщаю с самой что ни на есть доброжелательной улыбкой, когда остановится, наконец, и засунет руки в широкий карман своей кофты. — Камерно, аутентично, чисто. Морщится и щурит левый глаз. Понятное дело, очки-то в рюкзаке. А рюкзак ответственно брошен черт знает где. Просит, шурша пачкой в кармане: — Не душни, а? — Я не душню. — Подхожу тоже и нравоучительно поднимаю указательный палец вверх. — Я гневаюсь. Помойка же пиздец. — Зато никто не видит. Ну надо же. Какие мы уверенные. Улыбаюсь совершенно незапланированно и на уголок рта. Впрочем, вопрос у меня точно такой же, глупый и намекающий: — И что же никто не увидит? Закатывает глаза, бормочет что-то вроде «Женя, блять» и, протянув руку, хватает меня за лацкан незастёгнутого пальто. За него на себя и тянет. Совсем близко подводит и, состроив недовольное лицо, быстро клюёт меня в губы сжатыми своими. Такой весь «не хочу, но надо». Уже отпускает, когда перехватываю его руку за запястье, и привстаю на опасно хрустнувшем мусоре и целую нормально, не в одолжение и не вредничая. Просто целую, и спустя пару мгновений Арс снисходит до того, чтобы ответить. Тает и даже придерживает меня за плечо. Или сам опирается на него. Хрен знает. Главное, что вовлечён в процесс, который я вынужден прервать и отодвинуться. Мало ли. Место, конечно, класс, но мало кого ещё сюда притащит? Отодвинуться-то вынужден, но руку не обязательно отпускать… Кто знает, зачем я её держу? Да ещё и за запястье?.. — Ладно. Потерплю три минуты. — Снисхожу вроде как, потеплев немного, и Арс хмыкает. Смотрит, как если бы ни хрена не поверил, но руку так и не выдирает. — Кури, и валим назад. Кивает и, пошарив в кармане, вытаскивает сигарету из пачки. Зажигалка у него там же. Отвернувшись, прикуривает, зажав фильтр зубами, и, затянувшись, выдыхает в сторону, а не мне в лицо. Охуеть просто как мило. Заботливо! А я, наоборот, на него дышу. И по фиг, что только паром. — Соревнования через две недели. Игоричу ебать горит. Это да. Он даже краснеет не с похмелюги, а потому что по залу бегал туда-сюда. Вот это у человека мотивация. Вот это уровень заинтересованности! Доплачивают им, что ли, за грамоты? Или, может, личное? Межшкольные войны среди тех, кому за пятьдесят? — Я заметил. — Поворачиваю кисть, и Арс охотно подставляется ладонью под мои пальцы. Легонько двигает ими и сцепляет с моими. — А сколько всего школ участвует? — Да шесть только. — Ага, потому что больше в этом городишке и нет. Путяги ещё, один захудалый ВУЗ, и всё, закончились места средоточия знаний. Ищите новое вот за такими гаражами. — Или в нашем зале играть будем, или в двадцатую попрёмся. И тоже, наверняка, только команда. Кто же все три класса старшаков-то попрёт. Да ещё и из шести школ. Хотя хрен знает, как у них тут. Может, какие-то свои дебильные порядки? — Хочешь, чтобы я пошёл? — дразню и сам не знаю, зачем. Может, нарываюсь. А может, интересно мне, как отреагирует. — Посмотреть, как ты будешь бегать за мячиком? Глаза закатывает, прежде чем сигарету изо рта выдернуть и выдохнуть через ноздри. — Женя… И столько укора. Как маленькому. Как если бы я был маленький и с маленькими шутками, а он большим. И заёбанным мной. Задумываюсь вдруг об этом и не нахожусь с ответом. А Арса и устраивает. Просто спокойно курит. Шарю взглядом по бетонным стенам и рядом с типичным для таких мест «Вован А. чёрт» вижу кривые, явно стеклом или лезвием ножа накарябанные буквы. «Н» и «К» со знаком плюса посередине. Я догадываюсь, что это может быть за «Н». А может быть и нет. Мало ли Насть в этой школе? Да и Арс туда упорно не смотрит. Арс же близорукий. Не заметил. — Я бы посмотрел, — проговариваю, всё ещё плавая в накативших размышлениях, и, спохватившись что это как-то слишком сопливо, добавляю: — Хоть мне это и неинтересно. — Спасибо, что уточнил. Покачивается в мою сторону, должно быть, собираясь пихнуть плечом, но передумав в последний момент. Только накренился и вернулся обратно. — Всегда пожалуйста. А консультации как же? — А вот это очень интересно. Намного больше, чем всякие дебильные прыжки и обходы в попытке добыть мячик. — Не проебёшься со своим баскетболом? Сам к нему притираюсь, наваливаюсь плечом к его и хватаю за руку уже крепче. За ставшую совсем холодной руку. Вторая, которой уже почти до фильтра догоревшую сигарету держит, ещё и красная. — Да перенесут, наверное. — Задумчивый становится. И типа не замечает, что на улице минус. Затягивается ещё раз и добавляет: — Или игру поставят на день. — Наверное. Соглашаюсь с ним и забираю окурок. Вытягиваю его из пальцев, не смотря бросив под ноги, опираюсь о его плечо и целую ещё раз. Вроде как заранее. На случай, если после уроков решит ночевать у себя и больше сегодня ничего не перепадёт. Вроде уже и понимаю, нафига он меня сюда позвал. Пофиг на дохлую кошку. Она никому не наябедничает на наше непотребное поведение. И кажется, я уже начал привыкать. К тому, что у него губы и язык постоянно горькие. Весь рот горький. Но Арс вдруг становится прошаренным и будто манипулирует мной своими прикосновениями. Ладонь заводит под пальто, обнимая за пояс, второй так и сжимает пальцы… И я молчу. Молчу про курево. Чтобы не перестал всё это. Не перестал со мной целоваться. И пожалуйста, пассивное курение во всей красе. Долго на этот раз, медленно и не нервно. Не торопясь и без злости, что ли. Первым же от него отлипаю и то потому, что уже тяжело дышать носом на холоде, да и он раздетый. Нужно помнить про это. Нужно помнить, а то реально заболеет, и всё. И только и останется, что ебать ему мозги в телеге. Меня это решительно не устраивает. — Давай уже обратно, пока я окончательно не провонял. Всем. Предлагаю, и он кивает, закусывая нижнюю губу. Тут же поворачивается, чтобы вернуться тем же путём, что и пришел. Я разворачиваюсь в другую сторону. И иду медленнее. *** Арс был и прав, и нет. Вот про двадцатую школу и субботу — да. Про то, что консультации сдвинут — нет. В итоге, школьная сборная отбыла бросать мячик, а остальные ещё раньше, к восьми утра, прибыли отсиживать задницы на консультацию по великому и могучему. Вяленькую такую консультацию, погрязшую в разборе тонкостей правильного изложения части «С», уже в который раз скатывающуюся на бормотание и перечисление списка литературы, который мы должны были обязательно осилить. Русичка будто сама на ходу спит и борется с желанием зевнуть. Иногда проигрывает и тогда прикрывает рот тыльной стороной ладони и на секунду будто выпадает куда-то, а возвращаясь, не понимает, кто она и что делает в этом кабинете. Я тоже не очень понимаю. С тем же успехом мог все эти тупые методички и дома почитать. Часа на два позже. В пижаме. Вчера потеплело, а ночью опять заморозило всё назад, и теперь вместо снега вокруг школы серое замороженное месиво. Самых причудливых размеров и форм. Одинаково отвратительное вне зависимости от массы. А днём ещё и растает… И пили потом на остановку, чавкая ботинками. Отвратительно капец. Вся эта ранняя весна, грязь и сырость. И классный чатик в телеге тоже. Фоточки там девчонки постят из чужой раздевалки. Освещают, так сказать, главное спортивное событие года. Почти «суперкубок», только уровня дыры. А все довольные такие, что пиздец. И будто не замечают обшарпанных стенок с отколовшимися кусками краски и написанных номеров телефонов. Даже Настя Жарикова, которая с какого-то хрена вдруг оказалась баскетболисткой из запаски и бросила меня, как и Арс. Сидите, Евгений, в одиночестве, слушайте заунывные рассуждения о том, насколько часто в части «С» попадается «Война и Мир», и страдайте. Никогда не думал, что мне может быть так тоскливо. То и дело смотрю на свои руки. Кажется, вот-вот начнут зеленеть. От плесени. В коридоре слышатся чьи-то торопливые шаги, и буквально через несколько секунд растрёпанный Артур, а.к.а. личная сердечно-яичная боль Сашеньки Резника, распахивает дверь. Сначала пытается продышаться. После уже начать говорить что-то. Умный мальчик. Не пиздит через хрипы, надо же. Арс бы, который есть на всех десяти смазанных фотках со спины, именно так бы и сделал. И ещё бы и куревом вонял, втирая, что проспал. Этот же такая овечка, я не могу. Врёт, что рука у него заболела уже в который раз после снятия гипса, и поэтому он вот. Прямо из больнички. Бегом. На консультацию! И кивает для убедительности. Мне тоже хочется кивнуть. И ляпнуть о том, что в муниципалке в субботу утром ему рентген сделают только фонариком через задницу, но что я, совсем тварь, что ли? Разве стану так подставлять своего крашенного на всю башку товарища? Русичка тоже не верит, конечно, но сама ещё не то чтобы очень хочет общаться со всеми нами и потому просто кивает, и, надо же, выискивая свободное место за партами, Артур останавливается глазами на моей. И реально на место Жариковой садится. Коротко кивает мне и достаёт все свои ручки-тетрадки из сумки. И ободок тоже достаёт. Иначе волосы ему даже наклониться не дадут. Упадут шторкой на глаза. Резник вот резинку таскает, этот обруч… По такому, что ли, признаку Арсов друг по нему страдать выбрал? Телега снова что-то там пиликает, и Артур первым лезет читать сообщения в общем чате. Ему они, по всей видимости, куда интереснее чем мне. Припоминаю, что он-то вроде как там во что-то у них играл, и думаю, что ему, наверное, довольно грустно оказаться за бортом. Ну может, не то чтобы прям грустно. Досадно. Обидно. Ещё что-нибудь из бесконечного ряда синонимов. Фотки вон листает, которые девчонки накидали опять, прикрывшись тетрадкой. Маскировка говно, конечно, да только для того, чтобы спалить, надо хотя бы смотреть на класс, а не в окно и не методичку. То ли дело на пробнике! Вот Арс тогда внимания получил, конечно. Можно сказать, что концентрат. Нескольких баллов ему не хватило, чтобы дотянуть до пятерки. А если бы никто в затылок не дышал, то и набрал бы. Царапает больше, чем за себя. Как ни крути, а идея-то моя. И силы вложены. Мои. Его тоже, но моих-то насколько больше. Русичка, наконец, заканчивает свой монолог и просит открыть методички. Выдыхаю с заметным облегчением и надеюсь, что проснусь уже. Перестану тупить и плавать вот в такой же серой жиже, что на улице замёрзла, только внутри своей головы. Перестану ощущать её вместо своих мозгов. А Артур всё листает канал, к которому я потерял интерес. Он будто в нём ищет что-то и поэтому так залип. Интересно, конечно, но я лучше к словам исключениям. К багряному, пряному… Карман вибрирует. Потом ещё и ещё. Закатываю глаза и только после понимаю, что это только у меня, а не у всего класса, который, так или иначе, вяло наблюдает за тем, что там происходит. В этой двадцатой школе. Это кто там соскучился? Жарикова или Косенко? Ставлю на Жарикову. В итоге оказывается, что мать написала. Извинилась за то, что отрывает меня от процесса обучения, и сообщила, что они с отцом свалят в гости и до понедельника я останусь один. Очень жаль, конечно, но я как-нибудь переживу. Отвечаю коротким «ок» и тут же получаю сообщение от Жариковой с нотацией о том, что я вообще-то мог бы и пожелать им удачи, побед и всего такого. Покорно желаю «всего такого» и, получив в ответ полного осуждения блоховоза, считаю все социальные телодвижения выполненными. Ну сколько можно-то уже. И постят что-то опять. Да… Открываю, чтобы вырубить уведомления, и натыкаюсь на фотку с Резником. Теперь и мальчики в дело пошли. Стоят вдоль стеночки и переговариваются между собой. Арс тоже где-то там в общем числе. Крупным планом, должно быть, тоже есть на одной из загруженных тысяче двадцати. Качаю головой и отключаю звук. У меня тут столько вопросов, а они… Поворачиваю голову и понимаю вдруг, что там искал Артур. Не понимаю даже, а так, догадываюсь. Иначе, почему он всех девчонок в коротких шортах пролистывает? Кусаю себя за щёку и мысленно с чувством выругавшись, сначала смотрю на листающую чьи-то тетрадки русичку и снова достаю мобильник. Вот надо это мне, можно подумать. Эти тупые «да» или «нет»… «Можешь не писать мне, что соскучился и всё вот это стрёмное, но пофоткай парней из команды и закинь в классный чат.» «Сейчас!» Натыкиваю Арсу в личку и очень надеюсь, что он догадался взять с собой телефон. Всё равно девчонки первые играют. А эти вот так, стены обтирают. Наблюдатели херовы в дешевых оранжевых майках. Оставляю телефон на колене и успеваю ответить на шесть вопросов, прежде чем он тихо завибрирует. Ну надо же! До меня снизошли! «Зачем»?» Хочется медленно приложить ладонь к лицу и так и оставить её до конца этой грёбанной консультации. На математику уйти так же. Не отнимая пальцев. «Арсик, не беси меня. Давай делай. Один хер проёбываешься стоишь.» «Да нахуя?» «За что ты мне такой тупой? Сделай, потом всё расскажу. Можешь всех фоткать. Только чтобы девочки и мальчики были на разных кадрах. Справишься же?» «А после игры никак?» «Сейчас!!!» Отправляет мне фак, и я переворачиваю мобильник экраном вниз. Делаю мысленную пометку напомнить ему про это и после ещё раз. Для того, чтобы убедиться, что правильно меня расслышал, а не как обычно. Мудак. Сложно ему сделать, как я попросил! А мне, можно подумать, для себя надо, ага. Мне вообще по… Вибрация. Едва не улыбаюсь, когда понимаю, что поговниться он, конечно, поговнился, но всё-таки сделал, как его просили. Молча закидывает фотки, ничего к ним, конечно, не пишет и тут же выходит из сети. Ну и ладно. Мне больше и не надо. Сам я то, что этот криворукий нащёлкал, даже не смотрю. А вот класс, и без того не сидевший тихо, совсем ожил. Да и не то чтобы тут было что-то странное. Наблюдать за каким-никаким движем всяко интереснее, чем раз за разом отмечать одни и те же ответы в то тут, то там не пропечатанных клеточках. И этот, в ободке и с прокрашенными корнями, там же, конечно. Только сфотканные явно мне назло чужие короткие шорты его не интересуют. Даже фотку не разворачивает, чтобы оценить вид. Вообще ни на кого из девчонок, которые уже начали играть, не смотрит и тупит только на парнях. Рассматривает Резника и ещё двух незнакомых мне личностей из десятых, с которыми Косенко замутил идиотское пацанское селфи. И следующую, где опять же групповой портрет с парнями уже в синих майках. Как интересно. Замечает мой взгляд и тут же перестаёт приближать развёрнутую фотку. Заметно задумался и немного выпал. Вернулся назад и теперь хмурится, не понимая, какого хера я на него выпялился. Приходится экстренно косить под дружелюбного дурачка. — Слушай, а можно я задам глупый вопрос? Спрашиваю шёпотом и наивно хлопаю ресницами. Он вроде неплохо ко мне относится. Не дружим, но, можно сказать, что приятели. Такие, которые после выпуска из школы никогда больше не спишутся. — Давай. Разрешает будто бы с опаской в голосе и сжимает телефон в ладони. Нервничает, что ли? С чего бы? — А это типа общее помешательство или что? — Продолжаю шептать и указываю взглядом куда-то за его голову. — Чего все палят-то сидят? Оглядывается тоже и жмёт плечами. Видно, что ему самому глубоко по хуй, кто там что палит. Свои какие-то думки в этой крашенной голове. И не факт, что я правильно предполагаю, какие. Может, из-за чего-то левого такой груженый. Проскрастинирует, пялясь даже не на Резника, а так, в телефон. А может, и правильно. Может, он, как и Арс, ни «да», ни «нет». Может, он где-то посередине топчется, и тогда уже Сашенька Сашок — нерешительный лапушок, который проёбывает саму возможность. Шанс на шанс. Тупит немного, опускает взгляд к своему смарту в тёмно-зелёном чехле и тихо с досадой отвечает: — Да скучно просто. По хуй всем на баскетбол. Всем равно «мне»? Или всем — это «всем»? Как, сука, всё сложно. Как, блять, тяжко понять мне-то, нахера это надо. Резник вздыхает, сам бы и сидел тут с дешифровщиком. Или просто засосал бы его, да и всё. Ну ославился бы потом, подумаешь. Не смог бы ходить в школу, показаться дома и у всех далёких бабушек. Зато знал бы уже наверняка. — А тебе? — А я руку сломал, — отвечает с каким-то каменным нечитаемым лицом и улыбается в конце. — Мне теперь тоже по хуй. Ага. А вот тут обидка. Такая глубокая. Как его перелом. На судьбу, видимо. Потому что очевидно не по хуй ему. С какой бы целью он ни втиснулся в эту блестяще сыгранную команду сто сорок пятого запасного дивизиона. — Кость же уже срослась? — Ну срослась. А играть всё равно нельзя. Киваю и, быстро стрельнув глазами на учительский стол, спрашиваю снова: — А ты долго в команде был? — Класса с восьмого. А что? Артур напрягается и типа подозревает. Косится на меня, как на шпиона не то физрука, не то каких-то вражеских сил. Смешно даже немного. Что бы я мог вызнать-то этим вопросом, если бы действительно хотел? Насколько его настигло половое созревание в тринадцать и не потянуло ли его в мужскую раздевалку? Смешно же. — Да так. Просто спрашиваю. Сам понимаешь: где я, а где спорт. Это полуправда, но ему хватает. У меня никогда не было совсем никакой физухи, но почему-то все именно так и думают. Если оценки хорошие, то обязательно дрищ, неспособный пробежать стометровку. Это работает, даже если бегать её вместе с остальными. — А в твоей старой школе не играли, что ли? — Играли, но… Но наврать ничего в ответ мне уже не светит. Попал под пристальный учительский взгляд и виновато втянул голову в плечи. Может, пронесёт?.. — Что-то вы сегодня слишком разговорчивы, Евгений. — Блять. Медленно поворачиваю лицо и виновато улыбаюсь русичке. По иронии, если к Арсу она довольно снисходительна, то ко мне любви не питает. Не дрочит и не доёбывается, но именно что не любит. Впрочем, не то чтобы я очень хотел какой-то там учительской любви и пытался её заслужить. Над душой не стоит и ладно. А то, что одёргивает, ну… Допизделся. Виноват. — Рассказываете соседу по парте о глаголах второго спряжения? — Ага. Улыбаюсь шире и ощущаю себя совсем дебилом. Артур молча пытается сныкать телефон под свою ногу. Такое себе место, конечно, если не хочешь, чтобы отобрали. — Может, и классу напомните тоже? А вот вставать я совсем не хочу. И с классом общаться тоже. У меня свой собственный антитоп есть. Вон как раз, весь базируется на последних партах. И хорошо, что пока сонно тупит и не доёбывается. И не то чтобы я не знал, что ответить. На привлечение внимания настроения никакого нет. — Да класс и без меня помнит, наверное. Делаю вялую попытку отмахаться, но понимаю, что не пройдёт. Никогда такое не проходило. Вот и сейчас тоже мне повелительно указывают на доску узкой, украшенной цветным лаком и кольцами рукой. — Напишите, пожалуйста, все исключения на доске. — Нехотя отдираюсь от стула и медленно, очень-очень медленно прохожу вперёд. Нахожу мел, от которого после ужасно сухо пальцам. И мысленно настраиваюсь быть хорошим мальчиком до конца дня. — Вас же это не слишком отвлечёт от теста, правда? — Конечно. Оборачиваюсь на Артура для того, чтобы убедиться: он, пользуясь тем, что теперь Марья дочь Семёна, посвятившая свою жизнь обучению детей, на меня смотрит, снова палит фотки. По командной игре страдает, или всё-таки?.. *** Арс пиздец какой хороший стал. Арс после своей дебильной игры перевозбуждённый, подозреваю, что ещё и успевший немного перехватить из чьей-нибудь бутылки, и готовый любить кого угодно. Меня, например. Выиграли отборочный тур, и всё, большего ему и не нужно. У него улыбка до ушей, и руки не на месте. Прикатывает примерно часа через два после того, как закончились все эти их мельтешения, хотя я вообще не надеялся, что явится до понедельника, и в коридоре меня и лапает, украдкой поглядывая в гостиную. Вот что значит и страшно, и хочется. Мне тоже очень хочется под волной такого-то энтузиазма. Но он палится, от родителей, которых дома нет, таится, и я, сам не понимая, зачем, поддерживаю эту мысль и глупо зажимаюсь с ним около двери, в самом тёмном углу. Но осмелел всё равно. Раньше бы хрен он так вот начал тянуть поближе или, упаси Боже, лезть целоваться, бормоча что-то о своём баскетболе. Я хочу послушать, правда. Только попозже. После того, как получу всё причитающееся. Все положенные касания рук, мурашки и какой-то нездоровый блеск в его глазах. В линзах был, конечно же, сегодня. Как бы он иначе. Обыкновенных, не цветных. Арсу теперь по хер, какого цвета его глаза. Мне вот тоже по хер. И что один косит тоже. Ну подумаешь. Настя, которая Жарикова, сказала бы, что ему так положено по судьбе. Возможно, та, другая Настя, о которой он теперь совсем не говорит, так ему и говорила. Или вроде того. Похуй. — А зачем тебе были нужны фотки? О, надо же. А я решил, что и не спросит. Ну типа очередная ботанская придурь. Что с меня, убогого, взять? Лучше уж за жопу потрогать. Всё приятнее будет. — Да так. — Пожимаю плечами и отвожу взгляд. Руками держусь за его кофту и пока не планирую отпускаться. Даже для того, чтобы, так уж и быть, Арс стянул, наконец, свою расстёгнутую куртку. — Сидел сегодня вместе с Артуром. И хотел глянуть, на кого пялится Резниковская мечта в ободке. На девочек или на мальчиков. Только брови хмурит и не выдаёт ровным счётом никаких эмоций. Ну вот совсем никаких. А я-то рассчитывал… — И как? Осторожничает, блин. Нет-нет, а зыркнет на гостиную поверх моего плеча. Вот так и молчи дальше о родителях. Вообще ничего не перепадёт. — И никак. — С неудовольствием признаю свой не провал даже, а так, скорее очередное «не прокатило». Не выяснилось. — Хер разберёшь: страдает он, потому что не играет или потому что украдкой не может шлёпнуть твоего Санечку по попке. Подмигиваю ему и закусываю губу. Арса кривит так, словно он только что проглотил жука с длиннющими противными лапками, не меньше. — Женя, блять. Отпихивает меня, а я только и делаю, что моргаю. С самым непонимающим видом, на который только способен. Не смеяться над выражением его глупой морды пока способен тоже. Пока. — Что? — Ты стрёмный пиздец! Повышает голос до обвинительного и тут же опять вытягивает шею. Как придурок выглядит, ей-богу. С этими своими страхами. Кто бы мог подумать, что такой плохой мальчик не захочет разочаровать МОИХ родителей? — И один во всём доме до целого понедельника, представляешь? Пячусь тут же. Независимо запихав руки в карманы и запретив себе опускать подбородок. Пускай даже не подозревает, что в моей голове могла мелькнуть мысль, что он может решиться на подзатыльник. Ну не. Ерунда же. — Уже, что ли, один? Замирает. И брови так смешно вверх, а кончик носа из-за того, что наклоняет лицо, вниз. Немного нелепый. Немного злой. Все равно кажется, что слишком хороший. Наверное, потому что совсем теперь мой. А не так, на полставки. Потому что привязанный и не сбежать. — Ага. — А сразу сказать нельзя было? Рывком скидывает пуховик с плеч вместе с полупустым рюкзаком и типа пытается выглядеть угрожающим. Мне от этого хочется совершенно глупо повиснуть у него на шее. Оттолкнуть-то не сможет. Руки не сведёт. — Ты такой трогательный, когда палишься. Не смог удержаться. Не хотел я держаться. Но хочу ему теперь улыбаться. Пускай сколько угодно пихается дальше и щёлкает языком. — Да иди ты. И это тоже пускай. Раздевается, главное, а то, что бурчит, то просто фоновый шум. Бла-бла-бла. — Пойду. — Соглашаюсь и реально иду. В сторону гостиной и топаю. Останавливаюсь в проходе около лестницы и, наблюдая за тем, как сбивает кроссовки с ног, спрашиваю у его спины. — Жрать хочешь? Или это глупый вопрос? Как по мне, то вообще-то примирительный. После несуществующей ссоры положено не по-настоящему помириться. Вот я сделал первый шаг. Предложил тарелку помощи страждущим. Тут же оживившимся и переставшим демонстрировать мне капюшон. — Глупый, конечно. Дожидаюсь, пока разберётся уже с курткой и подойдёт, предлагаю: — Маман оставила мне страшно полезных салатов, какую-то курицу и, возможно, ещё что-нибудь на ЗОЖ-ном. Хочешь? Арс сначала просто замирает. А после выражение его лица медленно становится сначала грустным, а после откровенно страдальческим: — А бичпакеты никто не выбросил? Какая прелесть! А при родаках печеньки без сахара, муки и самих печенек только так жрёт, а! И ещё и хвалит! Подлый лицемер! — Смешной ты, конечно, Арсик. Тебе нормальную еду, а ты… — отмахиваюсь как от совсем пропащего и тут же обещаю, сменив тон: — Сейчас посмотрю. — А ты со мной, что ли, не будешь? — ехидничает в ответ и цепляет меня за пуговицу на поло. Крутит её и отпускает, переползая пальцами на моё плечо. — Несмешной Женечка? Сталкиваемся взглядами, и я щёлкаю зубами, закрывая рот. — Меня аж передёрнуло, Боже. — И вправду чуть ли не мурашками покрылся. — Ты так больше, пожалуйста, не говори. В глаза ему смотрю, и мне сейчас это отчего-то очень нравится. И то, что шутки шутит. Трогает, рядом держится. — Привыкай. — Стараюсь не улыбнуться шире и делаю вид, что просто простил ему это. От внутреннего великодушия, и непонимающе смаргиваю, когда отходит, заступая на первую ступеньку лестницы. — У меня телефон сдох, я зарядку возьму? Мне там фотки должны были скинуть. Конечно же. Баскетбол. И как только мы прожили без него целых пять минут своей жизни? — Иди, переодевайся. Поищу, куда мать определила всю химозу. Обещаю побыть немного полезным для голодных и желающих заработать язву к двадцати пяти и ещё даже развернуться не успеваю, как в спину летит уже приглушённое расстоянием: — И чайник включи. Молча закатываю глаза, решив, что слишком много чести сообщать вслух, что я бы и без советов как-нибудь разобрался, и первое, что делаю, убедившись, что он свалил и в коридоре тихо, включаю воду греться. Чтобы не забыть. И не дать ему повода на «я же говорил». Это вообще моя прерогатива — тыкать своим всезнайством. Почему кто-то ещё должен ей пользоваться? Проверяю нижние полки шкафа, в котором стоят одинаковые банки с пересыпанной из неодинаковых пакетов крупой, после верхние с маслами и приправами. Роюсь за запасами консервированного всего на свете и в итоге решаю, что нет, моя мать бы ни за что не оставила «отраву и пищевой мусор» рядом с продуктами питания. А где у нас вся отрава? Лезу в выдвижной ящик с бытовой химией и там в отдалении нахожу свёрнутый бумажный пакет у стенки. Разворачиваю его и, надо же, вот они все. Все оставшиеся разноцветные и разномастные упаковки концентрированного глюконата натрия и пустых килокалорий. Достаю весь и оставляю на столе. Решаю, что, пожалуй, с оставленной куриной грудкой будет ничего. Нормально. Не отрываться же от Арса. Правда, я уже не помню, что из этого всего мне показалось неплохим, а что можно выбросить не вскрывая. Ну да всегда можно довериться мнению эксперта. Уж в этом-то он мне подскажет. Закипает чайник. Достаю контейнеры из холодильника, пустые тарелки и пару вилок. Жду, пока Арс изволит спуститься уже, но он так прочно застрял, что даже на сообщения в телеге не отвечает. Пишу ему целых три, пока не вспоминаю, что у него сдох телефон. Наверное, ещё не включился. Или, может, Косой настолько преисполнился любовью к себе, что завис с дурацкими смазанными фотками. Никак не налюбуется. Сидит там как придурок, застряв ногой в одной штанине. Ладно… Если гора тупит, то кто-то должен подняться и поторопить её. Потом вместе посмотрим его фотки. Под рассказы о том, как круто это было. Поднимаюсь наверх, бросив мобильник там же, около пустой тарелки, и заранее натягиваю на лицо недовольное выражение. Такое небрежное. Не прямо чтобы слишком, но не нейтральное. В доме так тихо, как будто бы я один. Поднимаюсь под звук своих шагов, по этажу иду тоже. Даже ручку комнатной двери прожимаю всё в той же тишине. Арса совсем не слышно. Не возится, и вот так, из коридора, кажется, что испарился. На секунду даже становится слегка не по себе. Но открываю и тут же вижу его. За моим столом сидит. На месте. Никаких галлюцинаций и игр разума. Захожу внутрь, отчего-то решив не кричать от двери, и понимаю, что именно показалось мне подозрительным. «Не таким». За компом сидит. Не около переходника, лежащего там же, около монитора, а именно за компьютером. И на меня не реагирует. Не обернулся, не сказал ничего и так и не переоделся. Должно быть, сначала решил разобраться с телефоном, так ему горели эти фотки, что он завис, выискивая у меня стандартную зарядку. А комп… Зачем ему понадобился комп? Подхожу ближе и вижу развёрнутую почту. Стандартный ящик, ничего особенного, ряды непрочитанного спама и пару открытых писем. Где он там, блин, ищет свои фотки? Ещё два шага, и под равномерные клацающие постукивания пальца по кнопке мыши понимаю, что это вовсе и не его учётка. — Ты тут умер, или что? Спрашиваю вполголоса и сам себе внушаю, что это для того, чтобы не напугать. Ну типа явился вдруг из ниоткуда, подкрался, и всё такое. Мало ли. Заикаться ещё начнёт. Нам же такого не надо. Нам же не… Кладу ладонь на его плечо и сжимаю просто автоматически. Привык уже как-то так делать. Привык его трогать по поводу и без. Арс молча отщёлкивает ещё два раза и так же, не оборачиваясь, разворачивает соседнее окно. Моего облачного диска. Какое-то время оба молча смотрим на выскочившие на экране три видео. Не кадры даже, а так, чёрные прямоугольники без подписи. Ждёт каких-то комментариев, видимо, но я молчу. Я не очень понимаю, что я должен ему сейчас говорить. И почему должен вообще. — Ты мне пароль ещё в январе дал. Я хотел фотки… А тут твоя учётка. Пароль был сохранён, да. Я знаю. По иронии он залез не в основной браузер. И пошарил же. Везде сунул нос, псина любопытная. Всё высмотрел. — Это что, Жень? И оборачивается теперь. Теперь смотрит. Растерянно так. Непонимающе. Снизу вверх. Его сейчас ударить как нечего делать. Только что от этого толку, если ему сейчас не соврать. Он мне не даст. Не отвяжется. И зачем только залез?! — Не ты же. Это первое, что приходит мне в голову. Первое, что я могу выдать с кривоватой, призванной разрядить обстановку улыбкой, и опустить теребящую его капюшон руку. — А кто? Отчего-то не злится. Не психует. Даже морду не косит. Напротив, та поразительно гладкая. Он как спит. В трансе. Даже веки полуприкрыты, и глаза почти внутрь смотрят. Он то ли думает сейчас до хрена всего про себя, то ли не думает вовсе. Не знаю, что губительнее. Что обернётся хуже. — Мой первый социальный эксперимент. — Я вовсе не сознаюсь. Я поясняю. Нехотя, но и без патетичных выдохов и заламываний рук. Ну было и было. Ему-то что? — С начала одиннадцатого класса. Кивает, показывая, что понял, и зачем-то щёлкает мышкой на один из квадратов. Выбирает тот, что посередине. Разворачивает его. А там качество шакальное пиздец. Я помню. Там чуть ли не половина экрана вот это чёрное, и только сбоку что-то видно. И то, если сразу знать, куда смотреть, то понятно будет. А если нет, то видео быстрее закончится, чем разберёшь. — Ты не со мной это придумал. Заключает, и мне снова хочется пожать плечами. Не понимаю я, что его тут так впечатлило. — И что? В голосе проскальзывает напряжение, и я сам не знаю, откуда оно взялось. Невольно, наверное. Реагирую на то, что он дёргается. Дёргаюсь сам. — Так кто это? — Да какая?.. — Психую было, но быстро торможу, когда вскидывает голову и находит мой взгляд своим. Понимаю, что нервы сейчас лишние. Что никаких зажимашек и поцелуев не будет, если он решит, что я злобная, не идущая на диалоги мразь. А мне слишком нравятся эти отношения для того, чтобы все с нуля начинать. Зарабатывать доверие, ждать, пока перестанет швыряться от прикосновений… — Тоже мой одноклассник. Из лицея. — Он тебе доску закрывал башкой? Чморил тебя, унижал перед классом? — Пытается выяснить мою мотивацию, но увы, тут я могу только пожать плечами. Арсик как вечный хороший, притворяющийся плохим мальчик, должно быть, хочет, чтобы у меня было оправдание. Я не вижу смысла в поиске причин. — Как ты вообще… Как ты это снял? — Ты угадал. Меня закрыли тогда в шкафу после уроков. Как старенького «новенького», в качестве шутки. И так удачно. В кабинете физики. — Вспоминается легко, но почти без эмоций. Не то чтобы я был в великой обиде. О нет, мне было как-то особенно всё равно. Я вечно был «новеньким». Везде и всегда. Как клеймо. Тут странно скорее было бы, если бы сложившийся коллектив этого не заметил и не стал цепляться. Один из пяти, но должен был. — Кто же знал, что наш новый препод, сын директора, только-только выпустившийся из вуза, станет трахаться с учеником? Вопрос риторический. В никуда. Но для меня тогда почти что ставший определяющим. Мне вдруг понравилось. Подглядывать то, что они делали, может, сам факт наличия двух мужчин, не знаю. Поэтому, наверное, во второй раз я тоже выбрал парня. Тогда мне уже не хотелось иметь подружку. — А, мотивация. — Арс отмалчивается, и говорю только я один. Много, выходит, уже говорю. Устаю даже от этого. От барахтаний в воспоминаниях. От своего голоса тоже устаю. — Мне представился шанс. Я его использовал. Всё. Конкретно он мне ничем не насолил. Никаких возмездий. Зачем мне тот, кого я презираю или кто не нравится в личном пространстве? Ну нет, таких надо держать подальше, а не тащить домой. — Ты его отпустил? Этот «эксперимент»? Арс всё не уймётся. Не даёт мне повода напомнить про бичпакеты и закрыть тему. Арсу будто горит вызнать всё до конца. Так не нравится… И вопросы, и ощущение того, что выбора нет. — Да. Кивает и пальцем, даже не глядя, куда, постукивает по монитору: — А это тогда что? Хочется ответить, что матрица. Не говорю так только потому, что отчего-то боюсь, что нос мне сломает. Залетела вдруг в голову шальная мыслица. — Просто оставил. Пожимаю плечами и на всякий случай делаю шаг назад. Отчего-то образ с носом вышел слишком яркий. — На память? Как сувенир? — уточняет с невесть откуда взявшейся злостью и, забросив руку на спинку кресла, стискивает её до скрипа кожи. — А он, как он живет, зная, что у тебя это есть? Надо же. Какие мы благородные оказались. Беспокоимся о чужом ментальном здоровье. — Он не знает. Он думает, что я всё удалил. Я тоже вот побеспокоился. Почему теперь-то Арс недоволен? Запрокидывает голову и чуть ли не стонет в потолок: — Женя… Звучит как какой-то приговор и обвинение. Как ругательство сейчас. Очень обидное ругательство. — Да какая разница? — Не понимаю. Не понимаю, и это моё непонимание вырывается наружу, наконец. Вопросом, интонацией, наверное, ещё и выражением лица. Иначе зачем начавшему вдруг так тонко чувствовать Косому на меня пялиться? — Я же не собираюсь это выкладывать. — Чем всё закончилось? — Я переехал. Жмурится и кренится вниз. Выглядит так, будто вот-вот скрутит. Хочу придержать, но отклоняется от моей руки. Не быстро, но пальцы убираю. Не хочет, так и не надо. — Для них. Чем всё закончилось для них? Уточняет и снова глядит снизу. Глядит совсем по-другому, не как в начале. Без растерянности уже. Но всё равно знакомо. Я уже видел у него такой взгляд. Видел и после того, как он встретился с папашей своей мёртвой бывшей в магазине, и после того, как поговорил с матерью тогда. И мне хочется сделать то же самое, что и всегда. Хочется держать его. Знаю, что сейчас ничего не выйдет. Говорю только, отвечая на вопрос. — Ну, один просто ушёл по собственному, а второй носил мне тапки в зубах до конца четверти. «Дай», «фу», «хороший мальчик». — Арс не меняется в лице. Я испытываю нечто, похожее на удовольствие. На тепло, которое возникает за секунду до ожога. — Потом, когда отца перевели сюда, я его отпустил. Всё. Я отпустил. Я ни разу не вспоминал. Я ничего с ним не делал. Я хотел, я думал об этом, просматривая эти смазанные, из шкафа снятые записи, но никогда не пробовал даже. Боялся. С Арсом перестал. Арс сам по себе куда проще. Арса бы никто не защищал. А тогда… Тогда важно было не перегнуть палку. Сыграть на страхе, но так, чтобы тот не пересилил возможный стыд. — Но ты ни хуя не снёс. Вот оно. Вот то, главное, что его цепляет. То, что он проговаривает не с дрожью даже, а просевшим до сипа голосом. Компромат. Это ему не нравится больше всего. — Оставил на память. Арсу ощутимо нехорошо. Он то жмурится, то опирается локтем на стол. Качает головой, борясь с головокружением. Накрыло немного. Не страшно, и хуже было, скоро отпустит. — Обо мне тоже оставил память? Вздрагиваю и тут же ругаю себя за это. Тоже тупой. Надо было ждать. Надо было знать, что спросит. Отвечаю с улыбкой и медленнее, чем до этого. Пытаясь поймать его взгляд. — У меня есть просто ты. Зачем мне какая-то память? Это идиотски звучит. Бредово, но правда же… У меня есть. Мне же больше ничего и не надо. Только чтобы был. Только чтобы не смотрел на меня вот так и доверял немного. Пускай немного. «Немного» сейчас хватит. — Не еби мне мозги, Женя. — Отсекает. И по хую ему мои улыбки и дрожь в голосе. Он знает. Он уже, блять, всё знает. Не потому, что нашёл, он не смог бы найти. Он знает, потому что умный, связал. Не поведётся теперь, как бы ни хотел. А он же хотел… Месяц назад так легко поверил. — Ты же оставил. Ты ничего не удалил. По слогам. Ему не нравится каждый так же, как мне его курево. Его чуть ли не выворачивает сейчас. Всё лицо ходуном. Часто сглатывает. — Для гарантии. Что всё будет… Пытаюсь объяснить. Я хочу. Я хочу, чтобы понял, правда. Я… Путаюсь уже. Теряюсь. Не так всё. Не то. — Так, как хочешь ты?! Спокойствие лопается. За ним только паника. За ним вот этот его ставшим обычным уже приступ, только теперь, вместо того чтобы сжаться в комок и уткнуться в колени, наоборот вскидывается. И тут же оседает назад. Дышит. Пытается. Пытается отдышаться и взять себя в руки. — Что всё будет хорошо… Всё же и есть хорошо. — Успокаиваю его, выпрямляю сам, когда кренится, и наклоняюсь тоже, чтобы лицами вровень. Что плохого в маленьких гарантиях? В перестраховке? Почему нельзя обезопасить себя? Я не понимаю… Я же не буду использовать это против него. Я не хочу это использовать. Только в крайнем, самом крайнем из всех случаев. В случае, на который он просто не даст мне повода, вот и всё. Он, побелевший лицом, сжавший губы и снова развернувшийся к монитору. Спихнувший мои руки в сторону. Теперь сам. Теперь обе. — Что ты… Молча чистит всё облако и корзину. Несколько раз подряд жмёт на одну и ту же кнопку, обновляя образовавшуюся пустоту. — Хорошо, ладно, они мне не нужны. — Смиренно соглашаюсь с его действиями, решив, что сейчас лучше не нагнетать, и против воли пячусь, когда, отъехав на стуле, выдёргивает свой телефон от провода и толкает его в карман толстовки. Осматриваясь, ищет что-то. Видимо, брошенный около шкафа рюкзак. — Что ты делаешь? Не отвечает мне. Игнорирует так ловко, будто оглох сразу на оба уха. И это плохо. Это очень-очень плохо. — Если ты уйдёшь, то я выставлю. — Я со стороны это слышу. Правда. Не своим голосом. Не своим ртом. Мне вдруг самым страшным кажется именно это. То, что он сейчас просто соберётся, зашнурует свои кроссовки и уйдёт. — Всё, что у меня есть. Я обещаю. Я пытаюсь ухватиться за него. Я пытаюсь использовать те самые рычаги, которые оставил. Гарантии, которые должны оставить моё моим. Моё со мной. Арс останавливается даже. Он не улыбается, нет. Он не выглядит роковым или страшно крутым. У него губы синие, и руки ходуном ходят. — Мне уже похуй, Женя. Рычаги, ставшие вдруг реальными в моей голове палками, подпирающими колесо, ломаются. Колесо катится. Арс с идиотским отчеством, полным именем и фамилией, шагает к двери. Ему немного там от шкафа. Совсем немного, чтобы выйти. Мне становится больно. В голове где-то за левым виском. Я не верю, что ему похуй. В то, что вот так бросит меня, тоже не верю. Стою и смотрю. А он идёт. Лямку закинутой за спину сумки сжимает и открывает дверь. — Ты не можешь взять и уйти! — Выкрикиваю ему вдогонку и срываюсь с места. Глупо. Унизительно. Обрывая что-то внутри. Скатывая, как то самое несуществующее воображаемое колесо! — У нас отношения! Мы с тобой встречаемся! Мы… Цепляюсь ногой за край кровати и, зашипев, влетаю в стену около двери. Плечом бьюсь, и так и замираю рядом, уткнувшись в нее лбом. Отчего-то растеряв весь запал. Желание бежать следом. Растеряв всё, кроме всколыхнувшейся злости. Так больно, и от этого лишь сильнее горит внутри. — Все узнают, слышишь?! Все узнают и про тебя, и про твоего дружка Резника! Я всем… Давлюсь выкриком. Не хватает лёгких. Даже с двумя паузами не хватает. Не могу больше. Ни звука. Не слышу, как хлопает входная дверь, далеко слишком. Не вижу, как уходит, потому что далеко от любого из окон. Не хочу быть близко с ним. Через минуту я уже совсем ничего не вижу. Не понимаю, почему. И ушиб уже не болит. Другое всё сводит. Впервые так. Режет внутри, и лёгкие колет. С лицом странное, щиплет глаза. Непонятное. Совсем, люто, чудовищно не нравится. Не хочу я так. Не могу прекратить это. Я не могу перестать. И одна только внятная мысль осталась. Одна. Я расскажу всем. Я расскажу.