***
Бежал он достаточно долго, делая частые перерывы на передышки и осмотр леса на наличие «хвоста». Ноги красноармейца начали неприятно ныть, а сбитое дыхание все никак не хотело восстанавливаться, подначивая сердце на бешенный ритм. Судя по всему, погони не было, возможно это был мелкий лесной зверек, однако осторожность в такой щекотливой ситуации никогда не повредит. Меньше чем через пару часов солнце начнет подниматься из-за горизонта. Выдвигаться нужно было в любом случае, а это внезапное происшествие даже помогло им продвинуться дальше, чем планировалось, притом за меньший промежуток времени. Однако больше всего на бег подталкивало осознание того, что после восхода начнется настоящая охота. Первые лучи солнца с трудом пробирались сквозь плотный слой иголок, слабо освещая устеленную хворостом землю, на которой виднелись только проклюнувшие зеленые ростки. Совсем недалеко послышался шум воды, привлекший к себе внимание усталого солдата. Он двинулся в сторону звуков, замечая проглядывающую сквозь ветви небольшую речушку, обрамленную пологим берегом, украшенным массивными валунами, почти полностью покрытыми зеленым мхом. Подойдя к дереву вблизи невысокого обрыва, РСФСР облокотил на него парня, который с недавнего времени начал часто дышать и обильно потеть. Красноармеец дотронулся до его лба, чувствуя ледяными руками обжигающую кожу, от чего он нахмурился, понимая насколько ухудшилась ситуация. Подойдя к реке, солдат зачерпнул в сложенную «лодочкой» ладонь воду, умывая покрасневшее от долгого бега лицо и смывая выступивший на лбу пот. Брови были нахмурены, губы чуть поджаты, а глаза устремились на водную гладь, пытаясь отыскать там скрытые ответы. В голове РСФСР прикидывал различные варианты, которые бы помогли им в скором времени добраться до границы, где есть необходимые лекарства и хоть какие-то теплые вещи. Он понимал, что такое состояние подростка крайне опасно. Парень может не дожить до точки «спасения». Единственное, что остается делать мужчине, так это следить за здоровьем сына, надеясь на дальнейшее улучшение. Вернувшись к бессознательному телу, красноармеец заметил, что юноша сильнее закутался в тонкую накидку, пытаясь спастись от опаляющего все тело холода. РСФСР решил сделать небольшой привал, в любом случае им обоим нужно было отдохнуть от долгой беготни. Солдат собрал неподалеку от берега сухие и чуть влажные ветки, складывая их в одну кучу около России, которого уже откровенно трясло. Легкий туман морозил открытые участки кожи, заставляя мурашки бегать по всему телу. Красноармеец принялся быстрее разводить костер, чтобы согреть дрожащего сына, поглядывая на скривившееся во сне лицо, выражающее лишь боль. — Сынок, потерпи немного. — Прошептал себе под нос мужчина, подкладывая сухой хворост в разгоревшееся пламя. Подойдя к России, солдат взял его на руки, чувствуя, как сильно трясет юношу. Он не медлил, сразу же подошел к костру, сел на подстеленную заранее «подушку» из сорванных пушистых веток редких ёлок, пристроив подростка у себя на коленях, стараясь максимально окутать его теплом. Еще раз взглянув на лицо комсомольца, красноармеец в который раз убедился в его красоте и такой схожестью с покойной матерью. Он вырос в прекрасного юношу, даже следы войны не портили его. Светлые ресницы в одно мгновение дрогнули. Россия медленно приоткрыл покрасневшие глаза, смотря на встревоженного солдата и чувствуя его крепкие объятья. Мутная пелена скрывала черты, постепенно вырисовывая четкий силуэт. Мужчина заметил застывший на нем взгляд, рассматривая расширенные зрачки. Не нравилось ему все это, не похоже на последствия серьезных ранений, скорее уж на действие какого-либо вещества. В то же мгновение голову красноармейца посетила неутешительная мысль. Велика вероятность, что перед побегом в тело пленника ввели небольшую дозу яда или чего-то подобного, надеясь усилить эффект для более зрелищного представления. От таких мыслей брови насупились, а нижняя губа была закушена в попытке не выдавать столь очевидные эмоции. Мужчина закрыл глаза, не в силах принять такой порядок вещей. Он не сможет смириться еще и со смертью своего единственного сына, которого он не видел столько времени. Неожиданно его щеки коснулась дрожащая ладонь, источающая будоражащий холод. Она мягко прошлась по линии нижней челюсти, в конце вновь скатываясь на живот, укрытый маскировочной накидкой. РСФСР открыл глаза, смотря в более осознанный взгляд юноши, который невольно жался к теплому телу солдата. — Вы собирались мне что-то объяснить… — Тихий голос дрожал, в конце переходя на удушающий кашель, не позволяющий сделать вдох. С уголка губ скатилась темная капля, оставляя за собой кровавый след, блестящий на фоне первых лучей солнца. Это не на шутку напугало отца, который не хотел мириться с мыслью о скорой кончине сына. — Да-да, конечно… — Сдерживаемые слезы горьким комком засели в горле, из-за чего мужчине приходиться буквально выдавливать из себя слова. Он одним движением стер кровавую дорожку манжетой своей рубахи. — Ты только не злись на меня. — По блеснувшим глазам России было понятно, что он заинтересован в истории, которую красноармеец собирается ему рассказать. — Россия, ты мой сын, — Легкое замешательство проскользнуло на лице подростка, который уже хотел возразить, как его опередили, закончив начатую мысль. — кровный сын. Парень застыл, не зная, как поступить. Он не верил во все вышесказанное, однако эмоции, отраженные в голубых глазах солдата, заставляли пошатнуться в своих убеждениях. Юноша увел нечитаемый взгляд в сторону реки, переваривая данное заявление. — Этого не м-может быть… — С дрожащих губ слетел еле уловимый шепот. РСФСР понимал замешательство подростка, однако правда если не сейчас, то когда-нибудь все равно бы всплыла. — Мой отец СССР и никто другой. — Россия предпринял попытку распихать кольцо рук, опутывающих его, однако хватка усилилась и его крепче прижали к широкой груди, нежно поглаживая грязные волосы. — Ты врешь! Даже не видя лица комсомольца, мужчина с уверенностью мог сказать, что сейчас оно выражало полное непонимание и злость. Он не хотел взваливать такую ношу на юношу, однако, видя, как его состояние ухудшается на глазах, красноармеец решил не скрывать данный факт, поскольку боялся потерять сына до прихода в безопасное место. Тяжело вздохнув, солдат легонько сжал копну волос в руке, собираясь с мыслями. — Это правда, сынок. — Как же непривычно было обращаться к кому-то таким образом, но в этот долгожданный и трепетный момент он не мог назвать его по-другому. — Пришлось оставить тебя на воспитание СССР, поверь, мне с большим трудом далось это решение, но оставить маленького ребенка при себе в тот момент было слишком безрассудно и опасно… — Голос мужчины дрогнул от все сильнее подступающей горечи. Он много раз представлял себе воссоединение с сыном, видя на его лице сначала негодование, а затем искреннею радость, что в действительности вышло совсем по-другому. Солдат с трудом сдерживал слезы, которые мутной поволокой застыли на глазах. — Прости меня, если сможешь. Россия пребывал в глубоком шоке, не замечая, как его тощие плечи сжали теплые пальцы. Даже невыносимая дрожь отступила на второй план, давая разуму полностью сосредоточиться на принятии последующего решения, которое может стать решающим в судьбе подростка. В голове крутилось бесчисленное множество однотипных вопросов, ответы на которые мог дать только РСФСР. «Почему? Как так получилось? Зачем отец все это время молчал об этом? Что же мне теперь делать?»: рой мыслей вскружил комсомольцу голову, они болью отозвались в висках, заставляя нос сморщиться. Все случившееся казалось юноше всего лишь кошмаром. Он уже представлял, как проснется в своей кровати, а на самом краю будет сидеть любимый отец, ласково треплющий его за плечо, призывая к пробуждению. Они вместе пойдут на кухню, где младшие братья уже во всю бы вопили от радости, кидая друг в друга куски хлеба, а потом застынут на месте, заметив нахмуренный взгляд отца. Все бы рассмеялись, как только СССР отругал малышню за расточительство, а сам Россия уже за обе щеки уплетал бы горячую молочную кашу с растаявшим в центре кусочком жирного сливочного масла, придающего аромату такие приятные нотки. На глазах подростка навернулись хрустальные слезы, поочередно скатывающиеся по бледным щекам, опаляя ледяную кожу. Заметив притихшего комсомольца, мужчина встрепенулся, стараясь не думать об ужасных вещах, которые в скором времени могут произойти с несчастным подростком. Он еще крепче прижал к себе всхлипывающего парня, ласково поглаживая того по спине и плечам, в надежде успокоить его таким незначительным жестом. Россия еще долгое время не мог отойти от грустных мыслей, ведь отчетливо понимал, что как раньше уже ничего не будет, внутреннее чутье подсказывало это всеми доступными способами, доводя подростка до депрессии. Немного отстранив от себя подавленного юношу, красноармеец достал из нагрудного кармана зеленой рубаки небольшую фотографию, слегка обугленную с одного краешка. Мужчина посмотрел на нее с глубокой тоской и безмерной печалью. Юноша сразу понял, что на фотокарточке запечатлен очень дорогой солдату человек, от чего радужка, казалось, даже побледнела от горечи. Проведя по гладкой бумаге большим пальцем, очерчивая на ее поверхности ровный круг, РСФСР протянул фотографию России, видя на его лице растерянность и заинтересованность данным предметом. — Это твоя мама… — Слова больно кольнули по сердцу подростка, который большую часть жизни был обделен материнской любовью, хоть и считал УССР отчасти своей матерью. Однако их встречи были настолько редки, что хотелось собрать вещи, взять отца под руку и переехать в родное гнездышко украинцев, деля с любимым братом одну комнату всю жизнь, лишь бы всегда чувствовать себя счастливым. — Она умерла во время родов, но подарила мне тебя. — Слезы хлынули из покрасневших глаз. Было сложно сдерживать рвущиеся наружу эмоции, которые с каждым словом солдата били по невидимой преграде, создавая все более глубокие трещины. — Я… я любил ее всем сердцем, — Голос мужчины дрожал. Россия понимал, как ему тяжело говорить о человеке, с которым провел половину жизни, искренне любя каждый недостаток родственной души. — как и тебя. Руки парня изрядно потряхивало, словно в приступе паники, однако накрывшие их теплые ладони уняли крупную дрожь. Покрасневшими глазами он рассматривал потертую временем фотографию, на которой виднелись желтые пятна. На фотокарточке была запечатлена, наверное, самая счастливая пара на свете, искренне улыбающаяся в камеру. Они нежно обнимались, ластясь друг к другу словно коты, что подчеркивало их чистую любовь. Женщина, нет, еще совсем девушка была ослепительно красива: средний рост, румяные и немного округлые от широкой улыбки щеки, маленький аккуратный нос, нежные губы и полные надежд и счастья глаза, излучающие незримое тепло, раздающееся где-то глубоко в душе. Чем дольше Россия разглядывал знакомые черты, тем больше убеждался, что внешне сильно похож на девушку с фотографии. — Почему… — Одними губами прошептал комсомолец, чувствуя, как сердце защемило от предательства со стороны родного человека. — Почему ты оставил меня, если любил? — Зубы скрипели от злости, а в глазах застыла ярость и непонимание, которые волной обрушились на мужчину в виде неожиданного крика подростка. — Почему ты не давал о себе знать столько лет, — Юноша цепкими, хоть и слабыми, пальцами ухватился за рубашку солдата, с силой притягивая его к себе, заставляя новоиспеченного отца наклониться к нему. — Где ты был все это время? Вновь перейдя на шепот, Россия чувствовал, как к нему подкралась истерика, выразившаяся в виде несдержанного рева. Он слабо бил кулаками по широкой отцовской груди, не зная куда себя деть. Еще никогда в жизни подросток не испытывал такую бурю чувств, от которой хотелось убежать, скрыться, чтобы не ощущать эту раздирающую сердце боль снова. — Прости меня, — Сильные руки вновь прижали ослабшего парня, усмиряя крупную дрожь. — но я не мог позаботиться о тебе в то время. — Юноша не понимал, не хотел принимать такую правду. — Если бы я оставил тебя при себе, то… — Мужчина тяжело вздохнул, гулко сглотнув подступивший к горлу горький ком, раздражающий стенки пищевода. — Ты бы наверняка не выжил. — Недолгое молчание заставило комсомольца внять словам отца, потихоньку прокручивая ситуацию, в которой тот из-за него оказался. — Я боялся потерять тебя, вот и решился на такой поступок, прости. — Я пообещал себе, что, когда все закончится, я заберу тебя домой… — Большие ладони трепали волосы, расслабляюще поглаживая ноюще от боли виски. — Но эта чертова война началась так неожиданно. — Россия снова прильнул к теплому телу, чувствуя в голосе мужчины сильную душевную тревогу и печаль, которую разделял вместе с ним. — Я боялся за тебя, искренне надеялся, что Союз смог уберечь тебя от опасности, — От упоминания такого родного имени в сердце разлилось тепло. — но видимо это было не так. — Он не виноват в том, что меня взяли в плен, наоборот, он хотел помочь нам, но… — Подросток хорошо помнил доброго отца, который заботился о каждом ребенке в своей большой семье. Он никогда не обделял никого вниманием, всегда помогал и учил быть сильным и уверенным в себе человеком. — Все произошло настолько неожиданно, что не успели мы опомниться, как… как… — Россия вспомнил тот злосчастный день, ту пыльную дорогу, на которой расползалось темно-красное пятно под еще теплым телом УССР, женщины, которая в редкие поездки заменяла парню мать, даря свое тепло и любовь. Жалобный крик застрял глубоко внутри, от чего губы сжались в тонкую полоску. — Что они с тобой сделали? — РСФСР понимал, что парню сложно разговаривать на такую больную тему, однако он должен отомстить за каждый шрам, за всю боль, которую немцы успели причинить его кровинушке. Он самолично застрелит тварей, посмевших тронуть его сына, перед этим отплатив им теми же страдания в двойном размере. — Как ты смог выбраться оттуда? Россия сжался еще сильнее, вспоминая ужасающие пытки, которые до сих пор отдавались фантомной болью по всей спине. Кожу покрыла испарина, от чего все тело вздрогнуло, встречая дуновение холодного ветерка, пробирающего до костей. Говорить о пережитом ужасе совсем не хотелось, однако вспоминая отважного Клауса, который так отчаянно пытался спасти совершенно чужого ему человека, врага. В сердце приятно кольнуло, когда юноша вспомнил трепетный и мягкий поцелуй, от которого на скулах появился слабый багрянец. Тяжко вздохнув, выпуская из тела вместе с воздухом страх, прочно осевший глубоко внутри, парень начал свой рассказ. — Они пытали меня и… и… — Перед глазами подростка пронеслись два самых худших момента из его жизни, которые обуглившимся отпечатком останутся в памяти навсегда. Говорить об этом отцу не хотелось из личных принципов, не мог он допустить того, чтобы тот узнает о таком позоре своего единственного сына. Россия не переживет презрительного взгляда со стороны мужчины, который наверняка проклянет про себя не только самого насильника, но и его жертву. Поэтому, сглотнув подступивший ком, юноша продолжил. — Ничего серьезного, отец, — Подростку было непривычно звать солдата именно так. У него было чувство, что таким действием, он предает Союза, который растил его и заботился, являясь хоть и приемным, но самым настоящим отцом. Комсомолец понимал, что ему нужно время, чтобы привыкнуть к подобному обращению. — мое тело покалечили, однако сломить мой дух им так и не удалось, даже несмотря на все те ужасные вещи, которые они со мной делали. — Но как же ты сбежал? — Мужчина поудобнее перехватил парня, чтобы одной рукой придерживать его спину, а второй подкинуть хворост в гаснущий от усилившегося ветра костер. — Это был один из самых охраняемых лагерей из ныне существующих. — Мне помогли… — Россия не знал, как объяснить отцу такую странную ситуацию. Ему помог человек, который в априори должен его ненавидеть, однако, как бы не было иронично, именно он проявлял к подростку заботу и даже некую любовь, помогал обрабатывать новые раны и искренне жалел невольного пленника, понимая всю тщетность его ситуации. — Друг. — Еще немного подумав, юноша пришел к не утешительному выводу. Он только что в полной мере осознал всю значимость поступка арийца, ведь неизвестно, что с ним мог сделать Нацистская Германия в порыве безудержного гнева. — Однако, после этого побега, я не знаю, что с ним могли сделать. Я обязан ему жизнью. — Если тебе тяжело об этом говорить, то я подожду, когда твоя боль хоть немного осядет, и ты сам решишься рассказать мне обо всем, что там происходило… — РСФСР застыл на мгновение, еще раз прокручивая в голове недавние слова сына, из-за чего на лице появилось искреннее изумление. — Подожди, друг? — Мужчина никак не мог представить ситуацию, в которой Россия находит в том ужасном месте товарища. Он осознавал, что немцы знали о его происхождении, поэтому и не понимал, почему парня не держали в карцере или одиночкой камере. — Ты завел в концлагере друга? И кто же он? Юноша замялся после озвученного вопроса. Слишком уж фантастичным будет его рассказ, где благородный солдат вражеской армии помог важному пленнику бежать, рискуя собственной жизнью, как самый настоящий герой из книг. Да и к тому же это был не простой человек, а воплощение одного из городов Нацистской Германии, довольно значимая фигура. Скрывать от отца правду подросток не хотел, ведь надеялся, что тот понимал, насколько все люди разные. Собравшись с мыслями, он шепотом начал оглашать свой ответ. — Он… — Парень невольно закусил губу, острыми зубами впиваясь в мягкую потрескавшуюся плоть, практически не чувствуя боли. — Он немец, отец. — В глаза РСФСР отражалось искреннее удивление, ведь не каждый день солдаты Третьего Рейха дезертируют, притом чуть ли не под носом самого главнокомандующего. Россия заметил замешательство отца, однако, взяв дрожащей рукой его большую ладонь и слабо сжимая ту, он продолжил говорить с легкой улыбкой. — Его зовут Клаус. Он воплощение города и служит непосредственно этому тирану, — Пока солдат не начал возмущаться, юноша сразу же поспешил его перебить. — однако он был единственным, кто с пониманием отнесся к моей ситуации и всячески помогал мне не пасть духом и справиться с накопившейся за долгое время душевной болью. — Внутренний холодок оплел конечности, однако сердце пылало от воспоминаний последних мгновений, в которые юноша пытался запомнить черты немца, ставшего ему за такое короткое время близким человеком. — Если бы не он, я, наверное, уже сломался бы под таким давлением… РСФСР пребывал в глубоком шоке. Все вышесказанное казалось какой-то невероятной сказкой, послужившей началом такой прекрасной истории о воссоединении потерянных родственников. Он не знал, что сказать, да и не мог ничего выдавить из себя. Мужчина понимал, что не все нацисты были согласны с идеологией своей страны, однако слепо шли в бой, проливая на землю багряную кровь. Однако этот индивид поразил солдата, который мысленно благодарил отважного спасителя за то, что помог его сыну бежать. Красноармеец забрал потертую фотографию из рук России, пряча ее обратно в карман, нежно проведя по плотной ткани напоследок. — Нам пора. — РСФСР затушил ослабший огонь землей, чувствуя, как последние теплые волны мягко касались голой кожи лица. — Мы достаточно далеко ушли от лагеря, однако расслабляться еще рано. — Подхватив Россию, солдат посадил его себе на спину, свесив наплечную сумку на груди, заставив подростка руками обхватить себя вокруг шеи, пока сам красноармеец подхватывал тонкие ледяные ноги под коленями. — Тебя скоро начнут искать, поэтому нам нужно поторопиться. — Однако больше всего мужчину волновала не погоня, а ухудшающееся состояние комсомольца, который, казалось, с каждым часом становится все более слабым и болезненным. Он боялся, что не успеет донести сына до лагеря, и, вернувшись к своей команде, принесет на руках охладевший труп. — Хорошо, отец… — Последнее, что успел сказать еле слышным голосом комсомолец, проваливаясь в глубокий сон, чувствуя горячую спину отца под собой, к которой он так трепетно жался.***
Рейх всю ночь не мог сомкнуть покрасневшие глаза, постоянно раздумывая над странным чувством тревоги, трепещущим глубоко внутри, отдававшимся неприятной вибрацией на внутренние органы. Он пытался отвлечься от этого назойливого ощущения придумыванием достойного наказания для беглеца, однако с каждой секундой оно нарастало все сильнее, пока полностью не затмило разум. До прихода Жанна с пленником осталось всего пару часов, однако внутреннее чутье буквально кричало, заставляя мужчину подняться с так и не расстеленной постели и двинуться в сторону комнаты переговоров. Он ясно понимал, что чувство это не являлось волнением за жизнь подростка, а скорее незримой чуйкой, которая упрекала нациста за долгое бездействие. За окном уже посветлело, однако до рассвета оставалось еще достаточно времени. В данный момент Рейх был раздражительнее обычного, из-за чего решил на время занять себя бумажной работой, чтобы отвлечься от необоснованных мыслей. — Что-то они задерживаются. — Напряженный голос выдавал внутреннее состояние немца, который не подавал виду. Солнце уже немного проглядывало из-за горизонта, но ни ушедшего на поиски солдата, ни пойманного пленника в лагере до сих пор не было, что заставляло Нацистскую Германию взять ситуацию в свои руки. — Они, скорее всего, уже в пути и скоро прибудут сюда. — Тихо сидевший все это время секретарь решил разбавить мрачную обстановку, пытаясь успокоить нахмурившегося арийца. — Вам не зачем так напрягаться. — Доводы солдата не возымели на Рейха никакого эффекта, однако видя уставшее от бессонницы лицо командующего, молодой парень решил продолжить свою тираду. — Вы не спали почти всю ночь, вам следует отдохнуть. — Нет. — Кратко отрезал нацист, поворачиваясь в сторону секретаря. — Кёнигсберг, отправь за ними небольшой отряд с собаками. — Мужчина поднялся с кресла и подошел к входным дверям, хватаясь за резные ручки в то же мгновение застыв на месте. — У меня плохое предчувствие, не хочу терять драгоценное время на бесполезные разговоры. — Распахнув те, ариец молча покинул комнату, оставляя растерянного солдата одного, напоследок рявкнув лишь одно слово. — Выполняй.