Excommunication is the new black

      Бошоу, к чести его единственной извилины, даже не пытается проявлять чудеса остроумия. Дверь закрывается, а он просто приподнимает брови и снова начинает строчить в тетради.       Джон несколько секунд смотрит на дверь, словно помощник может вдруг вернуться, прежде чем в конце концов обратить внимание на чай. Как бы он ни ненавидел те моменты, когда приходится следовать указаниям кого-то, кроме Иосифа, пить всё ещё хочется. В горле першит, вдобавок чувствуется что-то застрявшее и раздражающее слизистую. И до сих пор подташнивает.       Первая попытка донести кружку по назначению заканчивается неудачей — он промахивается мимо рта. Со второй он медленно выпивает больше половины, чувствуя, как гнев постепенно утихает. Но тут Бошоу решает поговорить: — Трудный денёк, а?       Джон сердито сверкает на него глазами и опускает обратно на столик почти опустевшую кружку. — Да не парься ты. С кем не бывает. Ну, лично меня ни разу не пытались убить мои слуги, но то мелочи. У всех бывают дерьмовые дни. — Они не слуги, — сквозь зубы цедит Джон. Почему Бошоу вообще разговаривает? Неужели не понимает, насколько невообразимо он бесит? — Они добровольцы. — А… так даже лучше. Значит, им не надо платить, м? — подмигивает Акула. — Хотя не буду врать, я думал, что они пошли добровольцами к твоему братишке, а не к тебе. — Они добровольно работают на меня, чтобы снискать расположение Иосифа, — поправляет его Джон. — И многим из них действительно нравлюсь я, знаешь ли. Они верят в меня, в то, что я делаю. — Да чушь собачья, — не задумываясь, выпаливает Бошоу. — Ты не нравишься никому по эту сторону экватора.       Джон открывает рот, чтобы отпустить какую-нибудь колкость… но он в замешательстве. Как, чёрт возьми, Карл Виктор Бошоу, самый тупой человек в округе Хоуп — нет, во всей долбанной стране — может знать, что такое «экватор»? — Коро-о-оче… — тянет Акула. — Так что ты делаешь? Запираешь людей в своих фетишистских подземельях? Нахрена? Чтобы от души с ними натрахаться? — Это не… — рычит он, едва сдерживаясь. Да почему он вообще должен удовлетворять любопытство какого-то бесполезного ничтожества? Помощник Хадсон тоже пыталась уличить его в фетише на пытки… Что не так с ними всеми? — Неважно! Ты не поймёшь. — М-м? — Бошоу подаётся вперёд, непривычно серьёзный. — Попробуй объяснить, я постараюсь. Все ржут надо мной из-за моего фурсьюта, но это же лучшее чувство из всех возможных. Ты должен попробовать. Знаю парня в Колорадо, он реально круче всех. Могу выбить скидку.       Фу. Джон предпочёл бы этого не знать. Совсем. И он определённо не желает слышать никаких рекомендаций или советов о чём бы то ни было — и особенно о фурсьютах — от Бошоу. Ни за что на свете, благодарю покорно. — Это не фетишистские подземелья, — наконец огрызается он. — Я спасаю их от Коллапса. Их единственный шанс выжить — присоединиться к Вратам Эдема. — О, Коллапс… это же то, о чём говорит Старик Иосиф, да? Что это, кстати? — Ко… — Джон захлёбывается словами. Этот придурок пропустил всё, чем занимался Проект последние лет десять?!       Джон знает, что Бошоу слышал проповеди — он лично их ему объяснял. Это было довольно давно, с тех пор прошли годы. Тогда ещё Верой была Селена, а Проект находился в стадии раздачи брошюр и корзин с фруктами. Бошоу взял и корзину (с персиками, которые в то утро только прилетели из Джорджии), и листовки, и прослушал почти половину вежливого рассказа Джона, прежде чем захлопнуть перед ним дверь. И… всё пролетело мимо ушей?       Неужели Карл Виктор Бошоу правда настолько тупой? — Это апокалипсис, — отвечает Джон, тупо уставившись на Акулу. Что… да что тут вообще можно сказать? — Полное уничтожение человечества. — Кроме тех, кого вы заперли в своих бункерах? — Кроме тех, кого мы спасли в наших Вратах, — поправляет Джон. — Верующие будут ждать семь лет до окончания Коллапса, после чего мы выйдем в очистившийся мир и создадим Новый Эдем. — Почему семь? Это типа случайное число. Почему не три, или восемьдесят пять, или ещё что-то? — Радиоактивное загрязнение, — отвечает Джон.       Стоит ли пытаться объяснить Бошоу, что когда первые волны стихии утихнут через несколько недель после начала Коллапса, на земле, кроме непосредственных радиусов взрыва образуются радиационные очаги, на исчезновение которых может уйти несколько лет? В течение семи лет они исчезнут, а земля восстановится достаточно, чтобы верующие могли попытаться возродить цивилизацию. Похоже, что не стоит. — Ага-а… о, я когда-то играл в игру, где были все эти поедающие людей гигантские скорпионы и прочее дерьмо. Вы не думали, что это будет та ещё проблемка в Новом Эдеме? — Э-э… — Джон запинается, озадаченный внезапной сменой темы. — Не думаю, что здесь, на севере, водятся скорпионы. — Да, — понимающе кивает Акула. — Значит, вместо них будут гигантские змеи и пауки?       На этом терпение Джона Сида заканчивается.       О нет, он больше не будет развлекать этого идиота. Может он и застрял здесь, но точно не должен мириться с бессмысленной болтовнёй Карла Виктора Бошоу. — Чего ты меня допрашиваешь? — сердито рычит Джон. — Поджечь нечего? — Да нет, — энергично мотает головой Бошоу, — этого навалом. Я только собирался починить акустическую систему в трейлерном парке и отпраздновать нашу победу маленьким диско-стрельбищем с Ангелами, но тут Салага притащил тебя. И теперь следующие несколько часов я должен разговаривать с тобой, чтобы убедиться, что ты не начнёшь биться в припадке и всё в таком духе. Должен не дать тебе тихо сдохнуть.       Бошоу широко ухмыляется и складывает пальцы в виде пистолета. Джон ошеломлённо пялится на него, потеряв дар речи. Вскоре опомнившись, он спрашивает: — Разве ты не говорил, что хочешь убить меня? — Ну, это да, — удивлённо отвечает Бошоу, будто они говорят о грёбанной погоде. — Но Салага сказал, что нельзя — значит, нельзя. — Почему ты выполняешь его приказы? — А почему бы и нет? — Бошоу пожимает плечами.       Джон очень быстро приходит к выводу, что ему категорически не нравится тот факт, что его дальнейшее выживание зависит от «почему бы и нет». — Ну, в смысле, у парня котелок хорошо варит, — задумчиво продолжает Акула. — Просто зверь в драке — тихий, но смертоносный. Да и на танцполе тоже зверь. Реально хорошо ко всем относится. Я не знаю, чувак, тут куча причин. И он больше всех вредит вашему Проекту. Ты же в курсе, да?       Да. Джон более, чем в курсе. Он едва не погиб в чёртовой авиакатастрофе, чудом избежал преследовавшего его по пятам гнева помощника. А до этого, до смерти Иакова… Он был вынужден постоянно, ежедневно, проходить через позорную необходимость объяснять Иосифу, почему он потерял ещё один аванпост или ещё один конвой. Оправдания и бессилие смешивались воедино с аналогичными признаниями: Иаков лишился своих вертолётных патрулей, среди его Верных — тоже значительные потери; алтари Веры всё время взлетают на воздух, несмотря на усиленную охрану.       И всё из-за одного человека.       Джон мечтал об Исповеди помощника шерифа с тех самых пор, как этот мерзавец осмелился притронуться к Иосифу… и попытался арестовать его. Он мечтал, как Салага будет стонать и корчиться в муках под его руками, как он будет скользить своими инструментами по влажной от пота коже, как помощник будет дрожать и плакать от ударов кнутом или когда Джон будет срезать с него пласты его грехов. Он видел во снах и просыпался с чувством эйфории — как Салага в конечном итоге посмотрит на него снизу вверх измученным и затуманенным болью взглядом из-под прикрытых век, как он очищенный и более не имеющий греха в себе, наконец прошепчет «да».       Джон не говорит ни слова, а просто кивает. Он возвращается в исходное положение на диване и, к счастью, разговор на этом прекращается. Они обмениваются парой слов — Бошоу периодически доливает тёплый чай в кружки и рассказывает какой-нибудь идиотский анекдот о том, что ему приходит в голову. Джон коротко и равнодушно отвечает. И время течёт дальше. Медленно.       Слишком медленно.       Неизвестно, сколько проходит времени, прежде чем входная дверь снова открывается. Час? Больше? Сложно сказать наверняка. Джон пялится в потолок, потому что шея болит и слишком затекла, чтобы он мог посмотреть на часы. А сил, чтобы повернуться, тем более нет. Он устал и всё ещё чувствует себя куском дерьма. По крайней мере, головокружение немного ушло, и чувство тошноты притупилось.       Кто-то пришёл и это не помощник шерифа.       Грэйс Армстронг заходит в комнату со снайперской винтовкой в руках. Бросает холодный безразличный взгляд на Джона, прежде чем исчезнуть из его поля зрения. — Смена караула, — говорит она Акуле. — Можешь идти праздновать. — О да, детка! — кричит Бошоу. — Время адской вечеринки! — Именно, — отвечает Армстронг с нотками веселья в голосе. — Э-э… — Бошоу понижает тон, хоть и недостаточно, из-за чего Джон всё же слышит его нерешительный вопрос. — Не знаешь, куда Салага делся? Он… м-м… типа убежал. — Останется на ночь у Ника и Ким, — так же тихо отвечает Грэйс. — Вернётся утром. — Круто, — отвечает Бошоу уже на нормальной громкости… ну, нормальной для него. — Круто, круто, круто. Поки-чмоки! — Чао-какао, — Армстронг отвечает почти дружелюбно и — о, слава Богу, — Бошоу наконец-то уходит.       Грэйс хмыкает и опускается на диван. И не разговаривает. Джон слышит, как она разбирает, чистит и снова собирает свою винтовку. Тщательно, не торопясь. Она бы понравилась Иакову — тихий, уверенный профессионализм, точно такой же, как был у него, но в то же время — совершенно другой. Армстронг пугает, а брат — успокаивал.       Джон позволяет себе прикрыть глаза, погружаясь в приятные воспоминания: его ранчо, он спокойно разбирается с документами, а Иаков методично и тщательно перебирает свой личный арсенал. Тишина между ними никогда не была неловкой, наоборот — это было удобно. Джон почти уверен, что его брат считал мягкий скрип ручки настолько же успокаивающим, как он сам — звук разбираемого оружия. Он не знает точно — никогда не спрашивал, и шанса спросить больше не представится — но об этом приятно думать. А когда у Иосифа появлялась возможность присоединиться к ним, оторвать немного времени от непрекращающихся обязанностей Отца, он садился в кресло, читал свою Библию и почти беззвучно шептал под нос молитвы, едва слышные в огромной гостиной. Они не могли проводить много времени вместе, у всех было много обязанностей, возложенных на плечи Вратами Эдема — у Иосифа больше всех. Но то, которое всё же провели… это было хорошо. — Не-а-а, — тянет Армстронг, вырывая Джона из задумчивости. — Глаза открыть. И не спать. Приказ помощника.       Сид хмурится, но подчиняется.       Минуты тянутся очень, очень медленно. Через некоторое время Грэйс включает радио и прежде чем она успевает переключить на станцию грешников с их низкопробными песенками, Джон слышит фрагмент повторяющейся траурной речи Иосифа: — Моего брата мало кто любил. Его боялись…       Что за чушь. Джон безо всяких сомнений второй по популярности во Вратах Эдема — сразу после Отца. Верующие ему улыбаются, возносят молитвы, осыпают его дарами. Наверное, Иосиф имел в виду, что это грешники его не любили и боялись.       Как бы Джон ни желал услышать больше, узнать, что Иосиф говорит о нём, ему не хочется просить — особенно ту, кто явно не против видеть его взаправду мёртвым. Поэтому он держит рот на замке, пялится на добротно покрашенный, но совершенно заурядный потолок и молится о скорейшем наступлении рассвета.       Рассвет никак не наступает.