Excommunication is the new black

      Вопросы. Тысячи вопросов. Салага педантично допрашивает Джона, выспрашивает мельчайшие детали, способные повлиять на его дурацкую спасательную операцию.       Джон честно отвечает на каждый вопрос: смена караула происходит трижды в день, и теперь, когда Иакова не стало, охранников куда больше. Его Верные после уничтожения Оружейной разошлись по оставшимся Вратам, хоть и не все — некоторые так и остались в горах. Джон описывает маршруты патрулей и количество тех, кто может прибыть для подкрепления, их сильные и слабые стороны (последних почти нет — Иаков хорошо постарался в своё время).       Джона просят схематично начертить план его Врат. Это невозможно сделать, не имея большой доски, ватмана, механического карандаша, линейки и транспортира. Джону дают дешёвую ручку и пару тонких листов бумаги. К тому же, наручники никто не снимает. Он справляется, услужливо обводит на плане комнаты, где держат Хадсон и других грешников, и ещё пару интересных мест — собственный кабинет и щитовую.       Он пишет на плане примерное количество жителей Врат, отмечает маршрут от входа к грешникам, который с наименьшей вероятностью будет замечен охранниками. Составляет для Салаги расписание, по которому живут Врата: особенно подчёркивая время молитв и приёма пищи. — Мы пойдём сегодня, — наконец решает Салага. — Смена караула в пять, так что в шесть, когда большинство людей будут ужинать или молиться, мы с Праттом проникнем внутрь и устроим там хаос. Ник и Ада займутся обеспечением воздушной безопасности, пастор Джером и Мэри Мэй прикроют на земле. Наверное, Акула и Хёрк займутся отвлечением — в этом они лучшие.       Джону всё равно, если ему лично не нужно разговаривать с кем-то из этих ужасных людей. Если повезёт — очень, очень повезёт — кто-нибудь из его Верных проявит чудеса меткости и хоть один из этих «спецов» умрёт. Он надеется всеми фибрами души, что это будет ублюдок Ник Рай, но смерть Акулы или Драбмена-младшего тоже его порадует. Все трое одинаково бесят. — Джон, останешься здесь с шерифом и маршалом. Они контролируют ход операции, — заявляет Салага. — И не будь занозой в заднице.       Джон открывает рот для ответа с ироничным замечанием насчёт его задницы, но помощник шерифа уже умчался готовиться к нападению на верующих. Когда дверь тяжело захлопывается с глухим стуком, Бёрк поворачивается, глядя на Джона своими запавшими глазами: — Ты очень помог, — сипит он, — даже слишком. — Предпочту наслаждаться своей жизнью и дальше, — отвечает Джон. — Ну, разумеется, конкретно сейчас она не приносит особой радости, но это ненадолго.       Бёрк смотрит немигающим взглядом и медленно наклоняется к Сиду: — Ты привыкай. А я с радостью посмотрю, как ты будешь гнить в тюрьме до конца своей сраной жизни, — шипит он. — Нет, не посмотришь, — просто отвечает Джон и сдавленно фыркает. Даже если Коллапс не успеет вовремя и не предотвратит это, Джон — блестящий адвокат. Бесспорно, лучший в Монтане, и он бы поставил на то, что и во всей остальной стране тоже. Он почти уверен, что сможет развалить дело на основании только этой чепухи, которую несёт федеральный маршал — даже не учитывая то, что фактически он находится под арестом, а ему до сих пор не сообщили об этом официально и не зачитали его права.       Бёрк рычит от злости и медленно поднимается, тяжело опираясь на стул и штатив капельницы. Шериф внезапно оказывается между ними, как всегда, в роли миротворца. — Сейчас не время ссориться, — говорит он и оглядывается на Джона. Внимательно осматривает его грязные волосы, отросшую бороду и несвежую одежду. — Пратт, отведи нашего гостя в душевую. Бёрк, успокойся.       Пратт быстро и безмолвно подчиняется, грубо хватая Сида за плечо. Неспешная походка Уайтхорса, к которой он привык — совсем не то, что быстрый шаг Пратта. Джон бросает взгляд через плечо: Уайтхорс придерживает Бёрка и шепчет ему, вероятно, напоминая какой-нибудь идиотский план по общению с Джоном Сидом, который разработали остатки полицейского управления. Бёрк хмурится, слушая шерифа и на долю секунды встречается глазами с Джоном: — Не урони мыло! — кричит он, перебивая увещевания шерифа. И затем следует ну совершенно детская и жалкая попытка вывести Сида из себя. — Я слышал, тебе такое нравится!       Джон просто ухмыляется и подмигивает в ответ, когда Пратт толкает его за угол и ведёт дальше, вглубь здания. Чтобы его разозлить, нужно что-то похуже, чем намёк на его бисексуальность. А теперь, когда он в курсе, что Бёрк считает это оскорблением, это знание можно использовать в своих интересах: лучший способ взбесить гетеросексуального мужика — пофлиртовать с ним.       Джон всё ещё улыбается, когда Пратт расстёгивает его наручники и вручает грязную мочалку и бутылку чего-то с запахом лимона, которая больше всего похожа на средство для мытья посуды. На этикетке написано «2-в-1: шампунь и гель для душа» — эта штука скорее уничтожит его волосы, чем отмоет их. Но даже это лучше, чем пытаться использовать те раскисшие обмылки. Пратт выдаёт ему потёртое полотенце, стопку чистой одежды и открывает дверь в душевые, пропуская Джона вперёд.       С одной стороны душевые кабинки, с другой — зеркала и раковины. Ну хоть кабинки раздельные, с перегородками и дешёвыми пластиковыми занавесками. Все они выглядят просто кошмарно — очень грязные, в углах валяются бутылки и пустые обёртки, и Джон просто знает, что напор воды будет ужасным.       Джон выбирает третью кабинку, потому что она почти полностью чистая и он вряд ли найдёт что-то лучше. Снимает обувь перед тем, как зайти: эти ботинки сделаны из натуральной итальянской кожи и он не позволит испортить их до того, как получит доступ к своему гардеробу. Боже, как же он скучает по своим спортивным штанам от Versace и идеально сидящим сшитым на заказ костюмам.       Скоро — напоминает он сам себе. Он предложит им свой дом — или запасы, спрятанные в маленьком бункере под ним — на случай, если дом они уже захватили. Он предложит это Салаге, как только встреча с Иосифом будет маячить на горизонте. И если всё пройдёт как по маслу, то к концу недели он снова будет спать в своей мягкой кровати, в своей собственной одежде, окружённый комфортом и теплом, а его брат будет неподалёку.       Джон задёргивает занавеску и быстро раздевается, сбрасывая грязную одежду в угол. Под занавеской видно сапоги Пратта — тот стоит в паре метров, рядом с раковинами. То есть, никакого реального уединения. Опять. Джон наполовину готов поддаться соблазну подрочить на фантазию о том, как он отсасывает Бёрку. Частично потому что нужно как-то снять накопившееся со времени последнего разговора с Иосифом ужасное напряжение, но в основном потому, что маршал Бёрк совершенно не хотел бы быть частью сексуальных фантазий Джона Сида. Впрочем, эксгибиционизм — не его сфера интересов. Так что это подождёт.       Он поворачивает кран и таки оказывается прав — напор действительно ужасный. Но горячая вода — это горячая вода и этим стоит воспользоваться. Как он и думал, этот лимонный «шампунь» отвратительно сушит кожу и превращает его волосы в солому. И здесь нет кондиционера, масла для бороды или увлажняющего молочка — он никогда так не скучал по ним, как сейчас. Иаков, помнится, потерял дар речи, когда впервые зашёл в ванную младшего брата и с тех пор не уставал отпускать шпильки в его адрес из-за чрезмерного количества дорогих масок для лица, кремов или гелей.       Боже. Ему очень не хватает брата с его дурацкими шутками.       Вода льётся ещё несколько минут, прежде чем Джон выключает её, вытирается и переодевается в свободные брюки-карго, ярко-зелёную футболку и тёмно-серую толстовку. Футболка заставляет его скривиться. Зелёный абсолютно ему не идёт, кожа выглядит бледнее, а он сам приобретает болезненный вид. Но выбора нет. В тюрьме холодно и чем больше одежды, тем лучше.       Когда он выходит из душевой, Пратт всё ещё стоит, вытянувшись в струнку с абсолютно пустым лицом и скрестив руки на ремне — так же, как делал Иаков. Он следит за Джоном глазами, но сам не шевелится.       Джон натягивает ботинки и подходит к зеркалу. Нос выглядит гораздо лучше — с небольшой горбинкой, но без отёка вокруг. Синяки тоже постепенно сходят, остались только едва заметные жёлто-зелёные пятна под глазами. Борода слишком отросла и волоски торчат в разные стороны — это раздражает. — Можно мне ножницы, — спрашивает он. — Или бритву? — Нет, — отвечает Пратт, всё ещё вперив взгляд в душевые кабинки. — Просто хочу подрезать бороду, — он хмурится своему отражению, дергая оскорбительно торчащие волоски. — Смотри, она слишком длинная. И неаккуратная.       Пратт немного поворачивает голову и смотрит на Джона крайне неприятным взглядом. Карие глаза прищурены, рот сжат в тонкую линию. Его голова немного запрокинута, так что он смотрит на Джона как бы свысока. — Знаешь, это я ухаживал за бородой Иакова.       Голос у Стэйси Пратта не такой беззаботный и непринуждённый, каким Джон его запомнил после той пары встреч, которые имели место до начала Жатвы. Помощник шерифа Пратт был полной сволочью, так и не повзрослевшим студентом из общаги. Всегда неряшливо расхлябанная поза, раздражающая ухмылка. Теперь он выглядит совсем другим человеком — всё ещё сволочь, но уже по-другому. Твёрдый, холодный и монотонный голос, заледеневшие глаза. — Признаю, мне трудно это представить, — отвечает Джон после долгой паузы, подсказывающей, что Пратт ждёт какого-то ответа. — Иаков всегда был очень бдительным.       Помощник Пратт растягивает в широкой усмешке рот, обнажая зубы. Улыбка не доходит до глаз. — Иаков сказал мне, что ты слаб. Что ты избалованная, изнеженная принцесска.       Джон поджимает губы, уязвлённый этими словами.       Да, Иаков всегда подшучивал над пижонством младшего брата и его отвращением к жизни в суровых условиях. Но он бы не стал рассказывать об этом какому-то случайному помощнику шерифа. Нет, подшучивания были его личным хобби, и только его. Вера — ненастоящая сестра, несмотря на все увещевания Иосифа, поэтому у неё нет на это права и все это понимали. Иосиф мог бы, но никогда не делал этого, потому как очень серьёзно относился к своей роли. Поэтому шуток и подколов Иакова, которые, тем не менее, оставались миролюбивыми, могло хватить ещё на двух братьев. «Поставь будильник на четыре» — говорил он о встрече с Джоном на его ранчо, назначенной на десять часов. «Надеюсь, тогда ты не опоздаешь, Спящая красавица».       А теперь Пратт говорит от его имени, а Иаков даже не может защитить себя сам от этого вмешательства — и это несправедливо. Помощник шерифа поступает мерзко, посыпая свежую рану Джона солью таким образом. — Слишком храбро для того, кто ещё недавно и геем-то не был, — бормочет Джон, вспоминая, как они с братом подкалывали друг друга. Иаков бы не сказал этого Пратту. Не сказал. — Он был прав, — говорит Пратт, игнорируя бурчание Джона, — Иаков во многом оказался прав. Ты слаб. И когда Салага покончит со всем этим дерьмом, я буду тем, кто откроет на тебя охоту. — Желаю удачи, — внутри поднимается холодная ярость, — я слышал, там уже очередь.       Пратт молча ловит его за запястья стальной хваткой и застёгивает наручники. Затем разворачивается к выходу и Джон не заботится о том, чтобы забрать грязные вещи или полотенце. Пратт снова придерживает для него дверь и когда они заходят в командный центр, там нет ни Бёрка, ни Уайтхорса — никого из тех, кто там толпился.       Стэйси ведёт Джона обратно в его камеру. Как только он запирает за Джоном дверь, тот просовывает руки в промежуток между прутьями решётки, ожидая, пока снимут наручники.       Пратт переводит взгляд с рук Джона на лицо и усмехается: — Это вряд ли, — говорит он. И уходит. — Да ладно! — кричит Джон, пока помощник Пратт не исчезает из виду. — Это нечестно!       Ему никто не отвечает, кроме глухого стука закрывшейся двери — в командном центре больше никого нет. Джон рычит от злости, но Пратт не возвращается.       Джон падает на койку, чувствуя, как внутри бурлит гнев. Почему все друзья Салаги настолько отвратительные?