Часть 35
3 октября 2019 г. в 00:01
В мастерской Джона, располагавшейся на нижних этажах бункера, звуки всегда распространялись немного необычно. Бетон и металл создавали лёгкое эхо, которое становилось чётче, если звук был громким. Так чудесно: один крик превращается в гармоничную симфонию, одна мольба грешника о милости — в хор голосов. Вот поэтому Джон так любит свою мастерскую.
Крики Салаги особенно прекрасны. Каждый стон, каждый вопль, каждый крик боли отражался от стен музыкой. Все эти часы, которые они провели здесь, были наполнены чистым искусством.
Помощник шерифа шипит от боли, когда Джон растирает его раны дезинфицирующим средством. «ГНЕВ» почти зажил, поэтому Джону пришлось снова раскрывать раны, заново вырезать неровные буквы, пытаясь сделать их ещё изящнее. Грехов у помощника куда больше, но он в сомнениях, что добавить следующим. «ЗАВИСТЬ» не подходит, как и «АЛЧНОСТЬ». «ЧРЕВОУГОДИЕ» точно мимо — Салага чрезмерно щедр и благороден себе во вред. «ЛЕНЬ» тоже не годится, потому что он постоянно что-то делает для своих — даже несмотря на то, что они злобные грешники, не заслуживающие такого отношения.
Джон внимательно разглядывает длинное и стройное тело перед ним. Прямо под сердцем Салаги есть место, где так нужно что-то написать. Он не может оторвать глаз от нетронутой загорелой кожи, покрытой блестящим по́том, и от напряжённых мышц. Чуть ниже, прямо над поясом джинсов — на тазовой косточке — есть ещё одно место, где можно написать «ПОХОТЬ»… вот только… нет, это тоже неправильно. Салага не отворачивался от Бога из-за своей ориентации — это Бог отвернулся от него. Или те, кто утверждал, что действуют от Его имени.
В конце концов Джон заставляет себя отвернуться от пыточной стойки. Он кладёт губку с антисептиком на своё место — хирургический поднос на рабочем столе. Они всё равно скоро понадобятся. Ещё несколько секунд уходит на то, чтобы закатать рукава шёлковой рубашки до локтей. Он бы предпочёл не испачкать её.
— Мы почти закончили, — говорит Джон. — Ты почти справился. Остался всего один грех, который нужно показать миру.
Салага покорно закрывает глаза и кивает, когда Джон опять отворачивается к инструментам.
Джон стирает кровь с любимой отвёртки и откладывает её в сторону, чтобы потом продезинфицировать. Берёт охотничий нож, который использовал только что — подарок Иакова. Вытирает с лезвия свежую кровь и перехватывает нож поудобнее.
Гордыня — вот его решение. Она не затмевает душу помощника шерифа, как гнев, но она есть, ни с чем нельзя спутать то, как гордыня пронизывает каждое деяние Салаги. Он думает, что он лучше Отца — лучше Гласа Божьего. Это нужно прекратить. Нужно вырезать грех до того, как его сердце сгниёт окончательно.
Помощник шерифа глазами следит за каждым движением Джона. Тот заносит лезвие над гладкой и влажной от пота кожей. Салага кивает — безмолвное «да» — и Джон медленно опускает нож, создавая один за другим ровные неглубокие надрезы.
Голова запрокинута, челюсти сжаты. Салага стонет, хнычет и тщетно дёргает наручники, удерживающие его на стойке. Ещё одна солёная капля скатывается с его подбородка, движется к ключице, оставляет след на грудных мышцах и просачивается в свежие порезы. Салага вздыхает, а с губ срывается болезненный стон.
— Ещё немного, — обещает Джон, стараясь работать как можно быстрее. Он наскоро заканчивает последнюю букву, которая выходит чуть изогнутой, а затем снова заливает всё антисептиком. Салага начинает рыдать по-настоящему, захлёбываясь вдохами и содрогаясь всем телом. Джон кладёт ему на живот прохладную ладонь, продолжая очищать порезы и одновременно стараясь успокоить своего нового брата по вере.
Салага тяжело дышит, когда всё заканчивается, а из широко открытых карих, почти чёрных, глаз текут слёзы. Он смаргивает их, постепенно успокаиваясь.
— Мы закончили, — говорит Джон. — Уже всё. Теперь ты чист. Теперь ты один из нас.
Помощник шерифа кивает, прикрывая глаза на очередном вдохе. Джон задерживает на нём взгляд, а затем отворачивается к столу, чтобы протереть нож.
— Джон… — хрипит Салага, заставляя его обернуться. Помощник кашляет и смотрит прямо в глаза. — Джон.
— Что такое? — Джон обеспокоенно кладёт руку ему на плечо, не успев даже сообразить, что делает.
Салага протягивает руку к его щеке, нежно проводит ладонью по бороде. У него странное выражение лица и взгляд — расслабленный и напряжённый одновременно. На губах притаился призрак улыбки.
— Спасибо, — говорит он и улыбка становится шире, наполняясь искренней благодарностью. Он наклоняется и прижимается своим лбом ко лбу Джона.
Это неожиданно. Большинство грешников его проклинают. Даже верующие не благодарят его — просто кивают или покорно трясутся и ждут шанса сбежать при первой же возможности оказаться подальше от своего Крестителя.
— Что?
— Я сказал — спасибо, Джон, — говорит Салага так, будто он теперь преисполнен энергии, а не погребён под тяжестью своих грехов. Грехов, исторгнутых из него искусной работой Джона.
Это… Что ж, это приятно. Приятно, когда тебя ценят.
И в следующую секунду без предупреждения Салага двигается навстречу и целует Джона, запуская вторую руку в его тщательно уложенные волосы. Его это не заботит: потрескавшиеся губы достаточно умелы, чтобы заставить забыть о причёске. Салага приоткрывает их, чтобы нежно прикусить нижнюю губу Джона.
Помощник шерифа действительно умеет целоваться. Гораздо лучше, чем Джон мог ожидать — он идеален. У него правильно тёплые и мягкие губы и правильно приоткрытый рот. Джон кладёт одну ладонь на твёрдые мышцы пресса, а вторую — на заросшую щетиной челюсть Салаги. Тот наклоняет голову ещё немного, проникая языком в рот Джона и беспощадно дразнит его. Джон вздыхает в поцелуй, расслабляясь, и Салага обхватывает его за обнажённые плечи, утягивая за собой на мягкие простыни.
— Кому-то явно не хватает терпения, — смеётся Джон, открывая глаза, когда Салага прерывает поцелуй, чтобы вдохнуть. — Мы разве только что не пришли к выводу, что похоть — это грех?
Салага ухмыляется, разворачивая их так, чтобы Джон оказался сверху:
— Похоть — это грех, — тепло соглашается он и ведёт ладонью вниз, жадно сжимая Джона за задницу. — А любовь — нет.
Бесстыжий помощник шерифа. Как бы Джону ни хотелось возразить, что твёрдый и горячий член, упирающийся в его бедро, определённо является воплощением похоти, обещание в глазах Салаги заставляет его колебаться. «Любовь» — значит, такого будет больше. Гораздо больше. Джон, не сдерживаясь, скользит взглядом вниз: «ГОРДЫНЯ», почти зажившая чёткими шрамами на теле. Салага хватает его за подбородок, поднимая лицо.
— Смотри мне в глаза, — смеётся он и снова целует Джона. Словно огонь течёт по венам. Думать после этого уже не очень получается.
Он делал это сотни раз. Если честно, то наверное, даже больше. Тело будто на автопилоте. Он вжимается в Салагу, слепо шарит по прикроватной тумбочке в поисках смазки, обхватывает их обоих ладонью и задаёт ритм, от которого Салага задыхается, а у самого Джона кровь стучит в ушах. Он не смотрит вниз, хоть и ужасно хочется. Нет, он вглядывается в глаза Салаги каждый раз, когда они отрываются друг от друга, чтобы вдохнуть и снова потеряться в этой утешающей пустоте.
Салага улыбается в поцелуй, шепчет молитвы в его губы — Боже, так хорошо, почему я не знал, почему не пришёл раньше, не останавливайся, пожалуйста, ещё, да — и трётся об ладонь Джона, впиваясь ногтями в его задницу и в плечо. Джон ухмыляется, сдерживая собственный стон, и изо всех сил пытается двигаться медленнее, чтобы подразнить сводящего с ума мерзавца. Даже так совсем скоро движения Салаги становятся отчаяннее — он всё ближе подходит к грани.
Джон закусывает губу, двигая кулаком чуть быстрее. Ему хочется видеть лицо Салаги, когда он кончает — видеть, как тот потеряет контроль от его рук. Салага одержим той же идеей — его глаза прищурены, румянец на скулах, он неотрывно смотрит на Джона, лихорадочно двигаясь навстречу ему и…
— Серьёзно? — раздаётся знакомый голос откуда-то от двери в спальню. Джон поворачивает голову к источнику звука и кровь тут же стынет в жилах.
Иаков стоит, облокотившись на комод, и с раздражённым видом рассматривает происходящее. Взъерошенный, бледный, а на его майке медленно расползается красное пятно.
— Вот, — говорит Иаков, явно не впечатлённый отсутствием у Джона контроля над собственными действиями, указывая на него пальцем, — именно поэтому Иосиф на тебя злится. Даже для тебя это низко.
Джон отрывается от Салаги, отчаянно пытаясь схватиться за что-то — что угодно, простыня подойдёт — чтобы прикрыться, чтобы восстановить хоть какое-то подобие достоинства. Иаков видел брата куда более жалким и сломленным — он вытаскивал его из бесчисленных оргий в наркотическом угаре, и вообще из крайне опасных, безумных и отвратительных ситуаций. Но он прав — это хуже того, что Джон делал раньше. Намного хуже. Помощник шерифа невообразимо сексуален, потрясающе мил и целуется лучше всех в Монтане, но он убийца.
— Это не… — бормочет Джон и осекается, когда мертвенно-бледный Иаков падает, пропитывая ковёр липкой загустевшей кровью. Он тут же отшатывается от Салаги — брату нужна помощь — и слышит резкий металлический звук взведённого пистолета прямо рядом с собой. Джон отводит взгляд от окровавленного трупа — у помощника в руках его служебный пистолет, направленный прямо на Джона. Его отутюженная зелёная форма вся в пятнах крови, как и начищенные ботинки. Он всё ещё полулежит, но его поза и выражение лица буквально кричат о профессиональной отчуждённости.
— Прости, Джон, — говорит помощник шерифа, сверкая холодом и жестокостью своих карих глаз. Холодный металл плотно прижимается ко лбу Джона. — Я обещал, что осуществлю правосудие.
Салага нажимает на курок и Джон просыпается в темноте. Ноги запутались во влажных простынях, а в горле застрял жалобный всхлип. Он наугад хлопает ладонью по прикроватному столику, наконец включая лампу.
В комнате никого. Ни Иакова, ни, тем более, Салаги. Джон один, наедине с вихрем собственных мыслей. И возбуждение — изобличающее, обрекающее на вечные муки свидетельство его предательства.