Бишайн

      Первым уроком была алгебра. Она же была и третьим, что радости мне совсем не приносило. Школа и уроки матана у меня ассоциировались с училкой крайне скверного характера, делившей учеников на умных и тупых, относясь к категории людей, не любящих свою работу. Ну, или не могут донести предмет для всех, а лишь для небольшой массы, которой матан был понятен, как таблица умножения.       Когда в класс зашёл помятый годами мужичонка в очёчках на переносице, с виду интеллигентный, в отглаженных брючках и жилете поверх клетчатой рубашки, староста (девушка нелицеприглядная) скомандовала: «Встать». Мы поприветствовали учителя и сели. На моменте переклички мужичонка удивился, услышав меня, но продолжил дальше.       Честно говоря, я чувствовала себя как в Аду. Школа — это не совсем то, куда хочешь вернуться. Тем более, сдача ЕГЭ и экзаменов для меня была уже давно и сейчас ощущалась сродни пытке.       Повинуясь воле учителя, я раскрыла учебник на нужной странице и вперилась в написанные на японском правила, чередуемые формулами. Вот просто блии-и-ин блинский, за что?       Хуже ведь уже не будет?       Как оказалось, будет, и ещё как. Когда я фиксировала в тетрадке с грехом пополам решение уравнения посредством замены переменной, уже сейчас готовая упасть в обморок от ненавистной мне математики, меня вызвали к доске.       — …Савада-кун*, прошу к доске, — повторил мужичонка, которого, как оказалось, звали Танака-сенсей. — Ты отсутствовала длительное время, пора навёрстывать.       По классу разносились смешки и перешёптывания. Ребяткам было крайне весело, прям обхохочешься. Да это прям публичная казнь на гильотине.       — Ну же, не бойся. Я подскажу в случае чего, — улыбнулся мне Танака.       Я нехотя вылезла из-за парты и поплелась к доске.       — Цуна, держись!.. — сложив руки «рупором», прошептал мне вслед Такеши.       Класс едва ли не улюлюкал, предвкушая публичную порку. Как я ненавижу школу за подобное!..       Стоило мне подойти к доске, как Танака подал мне учебник, показывая нужный пример. Выписывая уравнение, я ещё раз глянула на формулу, которой тут стоило воспользоваться. Прикинув в уме дальнейшее, отложив учебник на учительский стол, я усмехнулась.       Поехали, как говорится.       Уже смахивая мел с рук, любуясь на криво выписанное решение, меня распирало от сарказма, который, увы и ах, демонстрировать не стоит.       — Можно садиться? — спросила я у Танаки, уже мечтая сесть за свою последнюю парту и просто не отсвечивать.       — Конечно, — он кивнул, — ты молодец. Садись.       Идя к своей парте, я заметила среди кислых рож моих новоявленных одноклассников перекошенную от удивления физиономию Хаято. Незаметно от Танаки показав Хаято средний палец, с чувством завершённого дела села за парту.       Серьёзно, ребят. После высшего матана, которым мне трахали мозг в универе, ваша шкалка — фигня собачья. Или кошачья. Не проверяла. Математические методы в психологии подчас такие жёсткие, там столько всякой придури надо считать.       Дальше урок шёл своим чередом. Пятьдесят минут тянулись точно резина, но и она когда-нибудь рвётся.       Стоило звонку с урока прозвенеть, как я вновь рухнула лицом в парту, желая стать ветошью.       — Ха-ха, ну и удивила ты нас! — Рядом скрипнул стул. Я подняла голову, глядя на Такеши, и вздохнула:       — Это просто математика. Она всё равно бесполезна.       — Забей, ей просто повезло. — К нам подсел Хаято, держа в руках книгу. Я с удивлением увидела на обложке название на английском «The Bluest Eye» и автора Toni Morrison.       — От показушника и слышу, — фыркнула в ответ я, кивком головы указывая на книгу.       — И в чём я показушник? — Зелёные глаза за стёклами очков гневно сверкнули. — Что в оригинале читаю?       — Эй-эй, ребят! — вмешался Такеши, замахав руками. — Вы только не подеритесь.       Я подпёрла рукой щёку, подмечая, что вокруг нас крутится много народу, делая вид, что они заняты своими делами. Особенно девушки. Они меня пожирали глазами.       Прекрасно зная, что нарываюсь не только на спор с Хаято, но и на ближайший конфликт с бабским населением класса, я всё равно сказала:       — Английский язык тухлый, как не знаю что. Адаптация с него всегда будет лучше. А уж «Самые голубые глаза» Тони Моррисон — и подавно.       — Да ты даже не читала эту книгу! Тоже мне! — вскипел Хаято. Ещё немного, и он, наверное, динамит достанет.       Такеши заметно так взбледнул на лицо.       — Ты уже дочитал до первого раза Чолли? — Криво улыбнувшись, я лукаво посмотрела на Хаято.       — Ч-чего?.. — О, Хаято уже и сам не рад этой перепалке.       — Тогда готовься насладиться детально изображенной сценой с Чолли. На него напали трое белых охотников и разложили его «ромашкой», если ты понимаешь, о чём я… — Главное не заржать, главное не заржать!       Хаято очень резко захлопнул книгу. В следующий миг Такеши оттаскивал от меня разъярённого Хаято, а я всё же не сдержалась и расхохоталась в голос. Гомофобия меня всегда изрядно веселила в итальянском менталитете.

***

      На большой перемене мы с Хаято и Такеши направились на крышу, по пути подобрав Кёхея.       — Ну и, как прошли первые уроки? — набивая рот приготовленным Наной бенто, спросил у нас братец.       Такеши нервно рассмеялся. Хаято едва не сломал телефон, в котором он сейчас ковырялся.       — Э-э? Вы чего? — опешил Кёхей.       Я хмыкнула в кулак и выудила из риса вяленую сливу, подхватывая её палочками. На вкус она была с кислинкой, мне очень понравилось. Нана готовит бесподобно. Просто объедение.       — Да так… — уклончиво ответил Хаято, пряча лицо за экраном телефона.       — Эй! Мне так только интереснее становится! Ямамото-кун, а ты чего молчишь? — Перешёл с Хаято на Такеши Кёхей. — Что у Гокудеры-куна и Цуны произошло?       — Да всё в порядке… Наверно? — Пожал плечами Такеши, отводя взгляд.       — Чего-то ты не договариваешь…       В моём бенто и бенто Кёхея были даже небольшие роллы с тунцом и кунжутом. Диву даваясь, зачем эта чудесная женщина столько наготовила, я опустила в рот один ролл и чуть не охнула. Это было слишком вкусно!       Внезапно меня осенило. Еда не только вкусная, но…       Сдержать слёзы оказалось делом трудным, но у меня получилось. Я вперила взгляд в еду, думая о том, как же раньше не поняла. У меня ведь и чувство вкуса изменилось. Раньше, в своей прошлой жизни, еда почти не радовала меня. Я ела просто ради того, чтобы есть. У меня не было любимых блюд — только то, что я готова есть, и что нет. А сейчас… А сейчас мне нравилось то, что я ела.       — …Цуна! — Меня выдернул из раздумий голос Кёхея.       — Что? — встрепенулась я. — Ты что-то говорил?..       — Они не хотят рассказывать! — возмущался Кёхей, обиженно придвигаясь ко мне, похожий сейчас на Кота из «Шрека». — Хоть ты скажи, а?       — Нет, — качнула головой я и продолжила есть.       — Ну вы и злыдни!..       Сидя вот так с ребятами на крыше, я очень завидовала Цуне. В мои школьные годы у меня не было друзей, которые бы вот так проводили со мной время и с кем бы можно было шутить, подначивать друг друга. А эта дурында продолжала портить отношения с братом, искренне тянущимся к ней.       Я не могла простить Цуну. И не прощу.       Подняв лицо вверх и разглядывая лазурный небосвод с тонкой поволокой из снежно-белых облаков, я прикрыла глаза, подставляясь ветру и слушая отрывки разговоров ребят.       Обед проходил спокойно, в уютной обстановке, и чем уютнее мне было, тем сильнее изнутри точила зависть. Какой же Цуна была глупой! Я не имела больше половины того, что имела Цуна. Моя жизнь была по-своему хороша, но…       — Пойдёмте потихой? — предложил Такеши. — Звонок скоро.       Мы принялись собираться.       Уже на лестнице Хаято вновь пристал к Такеши с нотациями:       — Ладно сестра Десятого, но ты-то! Ты вообще собираешься учиться?! Схватить «парашу» по химии! Ну ты и дурак!       — Да не интересна мне учёба, отстань! — отмахнулся от него Такеши.       Я спускалась по лестнице рядом с Кёхеем, прижимая одной рукой к себе пустую коробочку из-под бенто. Кёхей со счастливой улыбкой смотрел в спины Такеши и Хаято, идущих впереди.       — И вот такой тупица заявлял мне, что это он будет «правой рукой» Десятого?! — продолжал беситься Хаято. — Не смеши меня!       — Образование — величайшая иллюзия современности, ты в курсе? — Такеши чего-то тоже разозлился. Похоже, Хаято его доконал. — Она лишь тест, чтобы проверить твои социальные навыки: насколько послушной овцой для стрижки шерсти ты вырастешь, и чем лучше результат, тем лучше хлев. Если ты понимаешь, о чем я! — Такеши это было совсем несвойственно, но он, остановившись, навис над Хаято, глядя на него сверху вниз. Рост-то у них был с большой разницей. — К тому же овцы по молодости забывают о том, что они овцы, и думают, что они волки, подворовывая у пастуха, а когда голова забита «типа важной хренью типа уроков» — совсем не до авантюр. Я же достаточно умён для того, чтобы понять, что уроки — бесполезная и ничего не значащая хрень, которая никак не связана с тем, чем я буду заниматься дальше! Понял?!       — Понял, что ты ещё тупее!       Я поняла, что это у них надолго, и потому протянула Кёхею коробочку от бенто.       — Я в туалет, а то этих ждать — состаришься! — шепнула я ему на ухо.       Кёхей понимающе закивал.       — Хорошо, я сам тогда с ними разберусь, а то как бы не подрались…       Просочившись мимо ребят, я поспешила вниз по лестнице, боясь, что не успею до звонка. Стоять в коридоре наказанной за опоздание мне не улыбалось. Это у меня в стране на тебя в школе укоризненно посмотрят и пустят, а в Японии тут свои порядки.       Спрыгнув с лестницы, забив на последние четыре ступеньки, я припустила дальше по коридору, боясь, что в женском туалете будет очередь. Но нет. Влетев со скоростью света в туалет, я никого там не обнаружила. Ну и отлично.       Закрывшись в кабинке, я на всякий случай отложила на рулон туалетной бумаги телефон, боясь утопить его.       В туалет кто-то зашёл.       Застёгивая на боку молнию юбки, я опешила, когда на меня сверху опрокинулась холодная вода. Раздался женский хохот.       — Пха-ха-ха! Вот дебилка!       — Сиди теперь тут, сохни!       — Ну и зафиг? — Я отворила дверцу, беря в руку телефон. Волосы и одежда неприятно липли к коже. Под белой рубашкой стало видно татуировки.       Перед зеркалами стояли мои одноклассницы мелкой стайкой. Расфуфыренные, с уложенными локонами, с тоннами косметики на лицах.       — Кто это сказал? — Одна из девчонок, с коротким каре до середины шеи, приложила ладошку к уху и пригнулась. — Кто-то ведь что-то прожужжал?       — Может, муха? — предположила девчонка с гулькой на затылке.       — Бз-з-з-з-з! — зажужжала стайка, а после этого залилась задорным смехом.       Я откинула мокрый хвост за спину, проклиная всё на свете, а особенно травлю в школах. Уж лучше бы они просто игнорировали Цуну, устроив ей бойкот, чем такое. Меня знобило, ткань липла к коже.       — Посмеялись, да? — Нахмурилась я, дрожа от холода. — А мне вот нихрена не смешно. Я к директору, — добавила я, направляясь на выход из туалета и собираясь разобраться с этой травлей уже на высших инстанциях.       Вот только девчонки считали иначе.       — Только попробуй сдать нас, уродка! — заверещал кто-то из них, и в следующее мгновение меня потянули за волосы. Поспешно убирая телефон в карман юбки, я, не цацкаясь, заехала локтем одной из обидчиц прямо по её размалёванной роже. Меня повалили на кафель. Кто-то в запале располосовал мне ногтями лицо, но я так просто не сдавалась, засветив одной из обидчиц глаз и впиваясь в руку другой зубами.       Чувствуя, как из носа течёт кровь, я не смогла уклониться от удара шваброй по голове — меня держали трое, и голова закружилась так сильно, что всё вмиг потемнело и заплясало. Слыша испуганный визг, я попыталась сесть, но у меня ничего не вышло.       Из носа неистово хлестала кровь. Меня точно парализовало, приковав к месту. Не видя ничего перед собой, перестав слышать — звуки доходили до меня как через вакуум, я так и сидела.       А потом кто-то подхватил меня на руки, бережно прижимая к себе, что-то говоря, говоря, говоря… Но я не различала слов и звуков. Только вибрации. Вибрации, боль и холод, опутывающие меня от макушки до пят. Кто-то всё говорил, говорил, говорил, неся меня куда-то, а я улыбалась как дурочка.       Так меня на руках никто никогда не держал.