Часть 7
7 июля 2013 г. в 02:16
Я пойду за ним куда угодно.
Пусть он только крепче держит меня за руку и надавливает пальцем на сплетение вен у кисти, и я буду послушным, очень послушным. Я буду ступать шаг в шаг, буду делать вдох в его вдох, буду следить за интонацией его голоса, я буду предупредительным, вежливым и кротким, я полюблю оперу и балет, я научусь ценить классическую немецкую литературу, только пусть он не отпускает меня, пусть он не оставляет меня одного.
В машине душно; я цепляюсь за его руку, прижимая к своему бедру, потому что боюсь потерять сознание. Его ладонь горячая и сухая, и я крепко держусь за нее, разглядывая пятно пейзажа за окном машины: ветки деревьев слишком похожи на лица – нужно быть предельно внимательным, следить за каждой тенью. Я обвожу костяшки ладони Ганнибала и, накрыв его кисть своей рукой, зажимаю ее внутри кулака.
Мы поедем к нему домой, в его большой, теплый дом, где живет куча бездомных, которым помогает доктор Лектер; доктор Лектер поможет и мне. Он закутает меня в одеяло, в кокон, где я смогу спрятаться, и будет качать меня на руках, пока я не усну, а потом просидит в ногах всю ночь, вслушиваясь в мое неровное дыхание.
Я проснусь посреди ночи – шторы задернуты, ни шороха, ни скрипа – а Ганнибал будет смотреть на меня. Я протяну к нему руку – и он все поймет; он обнимет меня, он ляжет рядом, он будет защищать меня шесть долгих часов до рассвета, а я буду смотреть в его темные глаза и вспоминать текст какой-нибудь молитвы. Хоть один текст, хоть один абзац – люди тысячелетиями оттачивали мастерство просить, мне нужно будет к нему приобщиться – я буду долго пытаться выдать что-нибудь своим пересохшим ртом, но в голове будет навязчиво звучать песенка о том, как важно знать английский. Он положит мне ладонь на лоб, скажет: «Тебе нужно отдыхать» - а в ответ я зажмурюсь и тихо-тихо начну неразборчиво шептать «господи-господи-господи».
Господи, если ты существуешь… Не так. Господи, если я страдаю достаточно, если я делаю это правильно и искусно, давай дадим друг другу передышку, я ведь не твой сын, ты понимаешь?.. Не люблю кресты, не люблю набедренные повязки. Господи, разреши Ганнибалу помочь мне, будь добрым богом хотя бы на эту ночь, и я позову тебя на воскресный ланч: никакого вина, никакого хлеба; только ты, я и завтрак у Тиффани, господи.
- Уилл, - доктор Лектер тянет меня за рукав из машины; я неловко спотыкаюсь о порог дома – два поворота ключа в замочной скважине, «Проходите, пожалуйста» - я валю на пол подставку с зонтами и закрываю лицо руками, слушая предупредительное «Ничего страшного».
Он стоит напротив меня: мои лопатки упираются в стену, и я пытаюсь вдохнуть. Лицо Ганнибала расплывается – серый мазок с двумя жирными черными линиями на месте рта и глаз. Наверное, я что-то говорю, потому что слышу: «Вторая дверь налево»; доктор Лектер сжимает мой локоть, когда я сползаю вниз по стене.
- Я провожу вас, - щелчок выключателя на стене. – Позовите меня, если я понадоблюсь, - его голос звучит мягче, как будто он пытается уговорить меня не делать глупостей. Я киваю – да, это правильное решение. Кивнуть, потом улыбнуться краем рта – «со мной все в порядке».
Холодная вода блестит под желтым светом; в детстве к нам во двор приходил рыжий кот, я открывал для него кран, и он бил лапкой по воде. Я опускаю голову в раковину и зажмуриваюсь, чтобы вода не попала в глаза. Капли растекаются кляксами на рубашке, а я всматриваюсь в свое отражение в зеркале: это не мое лицо, нет, не мое. У меня ведь темные волосы, у меня отросшая щетина, у меня широкие глаза, у меня большой рот, нет, это не я, это не могу быть я.
- Это ведь наш маленький секрет, Уилл, - говорит мне усталый парень в зеркале и улыбается, потому что он знает восхитительную шутку, которой хочет поделиться. – Мы ведь оба знаем…
Он щурится, словно оценивает, насколько я готов участвовать в его небольшой комедии, и доверительно говорит мне:
- Ты ведь знаешь, почему я убиваю их, знаешь, не так ли?
И я говорю: «Да». Я упираюсь в бортики раковины и болезненно скалюсь, повторяя: «Да, я знаю».
О, эти игры разума, эта печальная необходимость мозга добавлять к визуальному образу тактильное подкрепление – почему я должен быть жертвой собственного тела? Мне кажется, будто художник обнимает меня за талию, прижимается лбом к моему плечу и шепчет в мою шею: «Конечно знаешь».
- Ты хочешь помнить, - он счастливо смеется и крепче прижимается ко мне. – Ты сначала рисуешь их, чтобы запомнить, чтобы понять, из чего они состоят, а потом оставляешь рисунки, чтобы и мы могли увидеть.
- Да, именно, - он целует меня под ухом и цепляется пальцами за мой ремень. – Потому что они хотят быть увековеченными, Уилл. Знаешь, зачем они выходят по вечерам, надев свои самые дорогие вещи, купленные на последние деньги?.. Их семьи не питают к ним ничего, кроме ненависти и отвращения, от них отказалось общество, ведь они паршивые овцы для всего стада. Они никому не нужны, кроме друг друга, но и в их помойной яме выбирают только самых красивых, самых молодых... Они гниют заживо в своих подвалах, в своих общественных туалетах, трахаются по колено в дерьме, пьют самый дешевый алкоголь и дают первому встречному, чтобы хоть кто-то помнил, хоть кто-то знал, пускай и пятнадцать минут в подворотне, что они существуют. Я делаю доброе дело, Уилл, - мы смотрим на наше отражение, и он поправляет мои волосы: пальцы дотрагиваются до щеки и убирают выбившуюся прядь за мое ухо. – Мы делаем доброе дело.
И я отталкиваю его от себя.
Я беру стакан с зубными щетками и бросаю его в стекло; серебристые осколки пляшут на кафельной плитке, сейчас в дверь ванной комнаты ворвется съемочная группа и режиссер закричит: «А теперь второй дубль!» - слишком театрально, слишком постановочно. Я шатаюсь и, пытаясь найти опору, хватаюсь за пустую рамку зеркала. Пусть острые края целуют мои ладони, пусть на фаянсе появятся яркие разводы – я зачерпываю битое стекло и стискиваю в руке, стараясь не закричать.
Если я смогу спрятать осколки, я смогу прекратить слышать «Мы делаем доброе дело», правда? Я смогу забыть, правда?.. Нужно вымыться с мылом, нужно счистить грязь – я разгребаю алмазную пыль и достаю пробку из раковины; я растворюсь в канализации, я стану водой, меня вынесет в океан. Только я слишком большой, слишком большой – я стягиваю рубашку и встряхиваю отяжелевшими кистями, разбрызгивая кровь. Мне нужно оставить все лишнее – зажимаю осколок в правой руке и дотрагиваюсь до сгиба локтя. Я грязный – первая ломанная от предплечья к запястью, и кожа расходится с глухим треском.
Я слышу его смех; его гнусный, хриплый смех: «Мы делаем это вместе» - но я смогу сбежать, конечно, я смогу, нужно просто сделать еще одну линию, чтобы можно было оттянуть этот кусок кожи. Цвет чистоты – белый; если я буду держать руку под водой, красный смоется.
- Уилл!.. – это стучат из другого мира, я не знаю, как открывается туда дверь, я не знаю, можно ли мне разговаривать с этими людьми. – Уилл, что у вас происходит?
Наверное, я пытаюсь что-то сказать, потому что моя рука закрывает мой рот и просовывает в него мелкие кусочки стекла: я не должен разговаривать.
- Уилл, вы слышите меня? – конечно, я слышу вас. Я слышу всех. Слышу каждый стон, каждый крик, каждую просьбы – я мог бы быть богом, который все видит и все слышит и не делает ничего. – Мне придется выбить дверь, - уведомляет голос за дверью, и вслед за ним раздается треск дерева. – Уилл, отойдите от двери.
Я делаю шаг к раковине. Подчиняться – просто и удобно; я опускаюсь на колени и сгребаю в охапку рубашку, закрывая измазанную в крови грудь. Я беззащитен – я сдаюсь на милость победителя.
Он стоит надо мной, в свете из коридора, в золотом ареоле, мой Спаситель, мой символ второго пришествия.
- Ты понимаешь, что я говорю? – он складывает накрест руки и делает ко мне шаг, а я стараюсь прижаться лбом к плитке, чтобы заглушить вой, идущий из моего горла. – Кивни мне.
Я киваю. Приказы – хорошая форма коммуникации.
- Сейчас ты поднимешься. И пойдешь за мной, - он привык отдавать команды, может, у него есть собака. – Встань.
Я не могу ослушаться, даже если губы дрожат, если ноги подкашиваются, если руки плетями повисли и из них вываливаются мои драгоценные камушки.
- Идем, - я смотрю в его спину, он идет медленно, и я вижу, как двигаются мышцы под тканью: шаг-шаг, еще один шаг. – На колени.
Ковер мягкий, мягче холодного пола в ванной, и я опускаюсь на ворс, щекочущий разодранные ладони. Может быть, мой напарник по играм в убийство не придет сюда?.. Пусть этот мужчина запретит ему прийти в эту комнату. Пожалуйста.
- Уилл, тебе показалось, что убийца был рядом с тобой? – я поспешно киваю и делаю мелкий шажок, пытаясь приблизиться к человеку, от которого идет тепло и спокойствие. – Теперь ты в безопасности, - он кладет руку на мой затылок, и я благодарно утыкаюсь лбом в его ногу, обхватывая рукой под коленом. – Я защищу тебя, Уилл. Он больше не придет к тебе, мальчик, - его пальцы обводят мой позвонок и надавливают на плечо. – Сейчас тебе нужно слушать только мой голос, ты понимаешь?
Я хриплю «Да» и надеюсь, что он слышит меня.
Называй меня своим мальчиком, забери меня домой, я не порву ни одного дивана, не испорчу ни одной твоей туфли, я буду послушно укладываться у твоих ног. Забери меня и поставь на полку, я буду твоим трофеем, ты сможешь показывать меня своим друзьям. Только пусть боль прекратится. Пусть в голове станет тихо – я не могу жить в таком шуме. Я слышу чужие голоса и не слышу свой собственный голос – я растворяюсь, я исчезаю, я прекращаю существовать.
- Подними голову, - я отрываюсь от его ноги и, привстав на коленях, задираю подбородок, чтобы он видел мое лицо. – Успокойся, Уилл, - он обводит большим пальцем мою щеку, растирая влажную полосу, и только тогда я понимаю, что плакал все это время. – Теперь я с тобой, - он спускается ладонью к моей челюсти и чуть надавливает на верхнюю губу, заставляя открыть рот. – Он не вернется. Ты должен слушать только мой голос, а не шум внутри себя, понимаешь?
Я закрываю глаза, и он обводит абрис моих губ, просовывая палец внутрь моего рта. Соленый – я смыкаю губы и инстинктивно подаюсь вперед, вбирая палец до последней фаланги. Я не отпущу его, и тогда убийца точно не вернется.
- Уилл, - он касается пальцем моего языка и гладит его кончик, поддевая его, - меня зовут доктор Ганнибал Лектер, я постараюсь помочь тебе, но ты должен слушаться меня, хорошо, мальчик?
Мне нужно сказать «да» - я открываю глаза и вижу его мягкую усмешку. Он не обидит меня. Он будет защищать меня.
- Я… буду слушаться, Ганнибал, - его палец выскальзывает из моего рта и проводит влажную полосу по шее.
- Я знаю, - он легко хлопает меня по щеке и делает шаг назад. «Не уходи от меня, пожалуйста» - я протягиваю к нему руку, и он, приподняв бровь, удивленно смотрит на меня. – Я никуда не денусь, Уилл. Я хочу, чтобы ты внимательно услышал, что я собираюсь сделать дальше.
- Я слушаю, - я слушаю и слышу: «Мы делаем правильное дело». Мне нужно слушать Ганнибала, нужно слушать Ганнибала – он присаживается напротив меня и прикладывает ладонь к моему виску.
- Сейчас я закрою тебе глаза, чтобы тебя ничего не отвлекало, - он стягивает с шеи змею галстука и прикладывает к моим векам – тугой узел на затылке. Темнота.
В темноте никого не видно, в темноте ничего нет.
Мышцы спины отпускает судорога, и я сажусь ягодицами на голени, занимая позу.
- Уилл, чего ты испугался? – Ганнибал выпрямляется – и в следующую секунду его ладонь оказывается на моей шее, привлекая меня.
- Он сказал, что я причастен, - пальцы двигаются от темени к лопаткам и растирают позвоночник. – Я… должен был лежать вместо одного из парней, но я остался жив. Он сохранил мне жизнь.
- Потому что ты интересен ему?
- Потому что я его понимаю.
Ганнибал гладит меня и перебирает мои волосы – мое дыхание становится более размеренным, и я различаю запах его кожи, его духи, запах его одежды. Я пододвигаюсь к нему и встаю на коленях, упираясь носом в пряжку его ремня.
- Расскажи мне, - он обхватывает мое лицо двумя руками и проводит пальцами вниз по шее, к ключицам.
- Он… делает из них вещи, которые люди будут помнить. Эти парни никому не нужны, они ничего собой не представляют, а он, убивая, делает их достойными внимания.
- Он считает, что убийство очищает их?
- Смерть раскрывает то, что спрятано внутри. Смерть делает их красивыми, - у меня пересыхает в горле, и я шумно сглатываю, когда Ганнибал прижимает меня к себе и спускает ладонь вниз по спине. Я поднимаю руку и кладу на его ремень – все на ощупь; он разрешает мне достать хвост – звон пряжки – и вынуть рубашку из его брюк.
- Ты тоже так считаешь, Уилл? – рука обводит мою лопатку, когда я поднимаю носом край рубашки и прикасаюсь к его коже.
- Нет, в смерти нет ничего красивого. Он… как подросток, - я прикладываюсь губами к потной коже и надавливаю языком ниже пупка. – Романтизирует. Не видит главного. Считает, что не совершает дурного, облагораживая этих парней.
- Почему тогда он выбрал тебя? – Ганнибал расстегивает пуговицу на штанах и спускает шерстяную ткань, открывая мне белье.
- Потому что он хочет показать мне. Хочет научить меня…
- Но я не разрешу ему, - он говорит это уверенно, с некоторой долей усталости в голосе, будто его достали люди, которые пытаются забрать что-то, что он не хочет отдавать.
И это «что-то» - я.
Стягиваю с него трусы – щеку колют жесткие волосы. Я утыкаюсь носом в его живот и опускаю рот ниже, касаясь языком горячей дорожки. От него пахнет морем: я медленно целую выступающую косточку и веду носом от его пупка ниже, чтобы остановиться и, открыв губы, прижаться зубами к его лобку. Мне хочется укусить его, хочется зажать его кожу и потянуть на себя, чтобы потом видеть темное пятно. Мне хочется сделать ему больно, но он кладет руку на мою щеку и медленно проводит большим пальцем по моим губам, убирая нитку слюны.
- Тише, мальчик, тише… - я втягиваю воздух через зубы и замираю, пока он перебирает мои волосы и гладит шею. – Успокойся, - он оттягивает прядь у самых корней и прижимает меня за затылок к своему лобку. – Сказать это еще раз?
- Скажи, - больше похоже на задушенный стон, который я выдавливаю из себя, вылизывая его живот.
- Я тебя не отдам, - мне хочется оставить на нем след своих зубов, чтобы я мог потом проверить, что это все действительно происходило, но я не могу укусить человека, который защищает меня, который спасает меня. Я не могу подвести его.
- Почему?.. – я опускаю его белье до колен и выпрямляю спину, когда чувствую тяжелый мускусный запах.
- Потому что ты нужен мне самому.
Я прижимаюсь губами к его мошонке и осторожно провожу языком у основания члена, вслушиваясь в его довольный смешок. У него слишком чувствительная кожа – открываю рот и задеваю зубами внутреннюю поверхность бедра; Ганнибал придавливает меня к себе, глухо рыча: «Вылижи». Послушно провожу языком между его ног и опускаюсь к колену, мелко целуя его, а потом снова поднимаюсь выше, к бедрам, оставляя после себя полосу слюны.
Наклоняю голову и прикасаюсь к его члену; мы замираем так на несколько секунд, пока я, чуть приоткрыв губы, дышу на него. Под губами пульсирует кровь – Ганнибал привлекает меня ближе, и я беру в рот только самый конец, слизывая языком выступившую смазку. Солено и пряно; мне нравится его член – наверное, Ганнибал улыбается, потому что я трусь носом о головку и дотрагиваюсь губами до уздечки, ласково проводя языком по бороздке. Мне хочется отблагодарить его, поэтому я беру член за щеку и отклоняю голову, широко открыв рот, чтобы он смог толкнуться внутрь, а я бы обхватил его губами и выпустил через сомкнутые губы. По подбородку течет слюна – он подбирает ее и с причмокиванием облизывает пальцы.
Мы начинаем медленно, и сначала только я двигаю головой, пока он обводит мое ухо и забирается пальцами в волосы. Мне нравится ощущение, когда головка соскальзывает по щеке внутрь горла, и мышцы сжимаются в спазме, надавливая на его член – Ганнибал с присвистом выдыхает и подается бедрами вперед, крепче обхватывая меня за шею. От него пахнет медом – я глубоко беру его член и не боюсь закашляться, потому что Ганнибал не спешит, не торопит меня. По сантиметру внутрь горла – и с нажимом Ганнибал отстраняется, достает член и прижимает головку к губам, чтобы я слизал смазку.
Я дотрагиваюсь пальцами до его мошонки и оттягиваю вниз, стараясь как можно плотнее взять между губ, чтобы услышать его нетерпеливое, низкое:
- Быстрее.
Я отстраняюсь от него, и он, резко подмахнув бедрами, вгоняет член мне в рот, и, придерживая голову, быстро вбивается внутрь; губы распухают, и небо начинает саднить от резких движений. Он говорит мне: «Молодец», он говорит: «Все будет хорошо», он гортанно стонет и тянет за узел на затылке.
По моей шее течет слюна вперемешку со смазкой, и я, уставившись на покрасневшее лицо Ганнибала, которое искажает судорога, улыбаюсь и проглатываю его сперму.
- Я оставлю тебя себе, - он вытирает пот со своего лба и тыльной стороной ладони гладит меня по щеке. – Хороший мальчик.