Не через меня

Это в двадцать лет на тебе все заживает как на собаке, а в пятьдесят с лишним – извольте радоваться: жженые квасцы, перевязки, травяные отвары от лихорадки, растирания водкой и скипидаром, чай с малиной, молоко с медом – и так пять недель. Жаверу было трудно принимать заботу, ему требовалось все его смирение, чтобы не вести себя как раненый кабан. - Скажи прямо – как неблагодарная свинья, - хмыкнул он, когда Вальжан однажды высказал это сравнение вслух. - Это зависит от точки зрения, - улыбнулся тот. Вальжан был терпелив с ним, в первые дни стоически сносил враждебность и отчуждение, давая понять, что, хоть это его и расстраивает, он не намерен отступать. …Сослуживцы Жавера жили как все люди: время от времени напивались, поколачивали жен, посещали веселые дома, за умеренную плату охотно соглашались «потерять» важную улику или свидетельские показания – и считали его высокомерным бездушным ублюдком, правда, ублюдком полезным, когда доходит до засад, погонь и стрельбы. Сейчас он готов был с ними согласиться – поскольку осознал, что всю свою жизнь был человеком лишь наполовину. Его брезгливое отношение к взяточничеству и порокам питалось не высокомерием, как думали окружающие, а идеализмом, погребенным под слоем житейского и профессионального опыта, но оказавшимся очень живучим. События последних недель странным образом обострили все его чувства. Он стал замечать, как ночной дождь стучит по крыше, как пахнет после этого дождя жасмин за окном отведенной ему комнаты. - «Горе тем, которые поставляют несправедливые законы и пишут жестокие решения, чтобы устранить бедных от правосудия и похитить права у малосильных из народа Моего, чтобы вдов сделать добычею своею и ограбить сирот»(1), - прочитал вслух Жавер, когда хозяин дома заглянул к нему утром, чтобы поторопить со сборами. – Иными словами, Бог меня ненавидит. - Вовсе нет, - терпеливо возразил Вальжан. – «Бог не желает погубить душу и помышляет, как бы не отвергнуть от Себя и отверженного»(2). – При этом он подивился: «Вот ведь талант у человека - даже в Священном Писании находить все то, что не надо!» Жавер приладил на шею ременную петлю, в которую сунул дареный английский пистолет. - Кавалеристы так делают, - пояснил он, заметив любопытный взгляд Вальжана. – Ольстры не слишком удобны, так сподручней. *** Монфермейль очень мало изменился за прошедшие десять лет. Правда, бывшая гостиница «Сержант Ватерлоо» теперь называлась «Бивак атамана Платова» и принадлежала благообразной пожилой вдове, у которой, как видно, о лихом атамане остались самые теплые воспоминания. По крайней мере вывеска, на которой горячил горбоносого рыжего коня статный казак с пышными лихо закрученными усами, радовала глаз жизнерадостно-яркой краской. Постояльцами гостиницы, кроме Вальжана с Козеттой и Жавера, были веселый молодой человек в охотничьем костюме, с гончей на поводке, и молодая женщина в трауре, по виду – дворянка, с дочкой лет пяти-шести, разодетой как маленькая дама. После завтрака, пока семейство (так он изредка, украдкой позволял себе думать о Вальжане с приемной дочерью) отдыхало с дороги, Жавер собирался наведаться в монфермейльский участок и поискать следов Тенардье. Когда жизнь потеряла смысл, необязательно прыгать в Сену – можно лечь и помереть, как помирают от разбитого сердца в романах. В первое время Жавер смотрел Вальжану в руки, почти ожидая, что он, как фокусник, достанет из кармана новый смысл жизни для него. Затем Вальжан обронил фразу о том, что ему может грозить опасность, и Жавер ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку. Защищать – это он умел, это было и способом искупить вину, и задачей, отвечающей его своеобразному понятию о долге и чести. - Господа, моя дочь! Моя дочь, Луиза, она пропала! Ради любви Божией, умоляю, помогите! В комнату, куда приезжим был подан завтрак, буквально ворвалась – кажется, даже не постучав – дама в трауре. Она была без шляпки и бледна как полотно. Не успел изумленный Вальжан подняться ей навстречу, как незнакомка рухнула в обморок – непритворный, в этом Жавер кое-что понимал. - Врача! – воскликнул Вальжан. – Есть тут врач?! Он перенес женщину в кресло и смочил ей виски водой из графина. - Папа, вот нюхательная соль! – Козетта протянула ему флакон, которым обзавелась с тех пор, как стала шнуроваться, решившись быть щеголихой и прелестницей. - Я, я врач! – на пороге появился сосед, тот самый юноша в охотничьем костюме. – Точнее, всего лишь студент-медик, но это лучше, чем ничего! Я Серж-Луи Фурнье, - представился он. – Эту гостиницу держит моя тетушка. Что стряслось? - Смотрите, у нее губы синеют и веки тоже! - И ногти… - прошептала Козетта. – О Боже, она умрет?! - Это сердечная одышка, - пояснил юноша, с характерной для его профессии нестыдливостью расшнуровывая корсет дамы. – Сердце работает с перебоями, кровь не снабжается нужным количеством кислорода. Откройте окно пошире и принесите плед, бедняжка задыхается и в то же время зябнет. Переносить ее пока нельзя. Еще нужен крепкий сладкий чай – она должна выпить его, как только придет в себя. - У этой женщины больное сердце? – спросил Вальжан, когда все распоряжения юного медика были выполнены. – Чем еще можно ей помочь? - Лауданум – от боли и для того, чтобы успокоиться. Любое сильное волнение может привести к разрыву сердечной мышцы, а это смерть. К сожалению, лауданума у меня нет, как и права выписать рецепт на это лекарство: придется ждать возвращения доктора д, Эрелля. Он на соседней ферме, там работник покалечился, угодив в какую-то сельскохозяйственную машину. - Что-нибудь еще? – настаивал Вальжан. - Настойку боярышника еще хорошо попить… Некоторые врачи назначают кровопускания или пиявок, но это помогает, когда проблемы с сердцем от полнокровия. Наша же пациентка худа, бледна – налицо явные признаки малокровия и общего неудовлетворительного состояния организма. Говоря попросту, больная плохо питается. Видимо, крайне ограничена в средствах, все – для ребенка, себе – по остаточному принципу. Это очень неправильно, потому что дитя зависит от матери и почти наверняка погибнет без нее. - И каков прогноз? - Я бы сказал, осторожный. Медицина в ее нынешнем состоянии почти бессильна против заболеваний сердца, хотя некоторые растительные экстракты довольно действенны. Например, мята, шиповник, фенхель, ландыш, фиалка, мелисса… Аптекари изготавливают соответствующие капли и декокты, обратитесь к ним. Серж-Луи побежал искать сиделку, Жавер отправился на переговоры с бывшими коллегами в надежде узнать подробности. Вальжан с Козеттой остались вдвоем у постели больной. - Папа, ты иди, отдохни пока, - твердо сказала Козетта. – Пока сиделки нет, я присмотрю. - Не тяжело тебе будет? - Нет, папа. Святые сестры учили нас ходить за больными. А тебе здесь нечего делать, бедная дама придет в себя – и примется одеяло на уши натягивать. Ты же мужчина. *** - Ребенок и правда пропал, - сообщил Жавер, вернувшись через три четверти часа. – Сегодня утром. Прежде чем ворваться к нам в номер, наша дама – ее, кстати, зовут Беатрис д,Альбер - побывала в участке. - Полицейские будут искать девочку? - Скорее, они будут искать ее труп, - нехотя ответил Жавер. – Что ты на меня так смотришь? Их трое на весь Монфермейль, они не могут распылять силы. Прежде всего необходимо отработать версию убийства, ведь если совершено преступление, это означает, что будут новые жертвы. Вальжан был возмущен. - А если ребенок тем временем погибнет? Жавер угрюмо пожал плечами. - Знаешь, однажды я видел, как на стол к полевому хирургу положили двух солдат, раненных одной стрелой. - Чем?.. – Вальжан решил, что ослышался. - Стрелой, вот такой примерно длины, - показал Жавер. – Это было в России, у русских есть легкая кавалерия – калмыки? Башкиры?.. Мы, конники Мюрата, никого так не боялись, как этих узкоглазых дикарей. Они вооружены луками и стрелами. Дьявольское оружие. Туча стрел закрывает солнце, они летят с визгом – и, когда падают вниз с высоты, одна стрела убивает и всадника и коня. Вальжан содрогнулся, вообразив это зрелище. - Один драгун посадил на круп своей лошади раненого товарища, - продолжал Жавер, - чтобы вывезти его в лазарет. Тут и началась навесная стрельба. Этих двоих одна стрела пробила насквозь, и хирург успевал спасти лишь одного – второму предстояло истечь кровью. Мне только что ушили рубленую рану, я потерял много крови и не мог собраться с силами, чтобы отойти. Поэтому я все видел и слышал. И как хирург выбирал, кому жить, кому умереть, и как он объяснил свое решение обреченному… - Разве такое можно объяснить? - Запросто, Вальжан. Как и то, почему исключить версию убийства важнее, чем найти ребенка живым. Целесообразность. Хирург выбрал того, кто сидел позади, так как стрела, пробив тело его товарища, утратила часть убойной силы. Рана второго была не такой тяжелой, и шансов выжить у него было больше. Вот так. - Тогда это произошло? – внезапно спросил Вальжан. - Что? - Тогда ты на всю жизнь испугался проблемы выбора? Поэтому ты подал в отставку? - Ты задаешь слишком много вопросов. Вальжан видел, что Жавер готов отступить и спрятаться в своей раковине. Был один способ помешать ему угрюмо замкнуться в себе; Вальжан обнаружил его случайно, когда это впервые сработало два раза подряд: на баррикаде и, несколько часов спустя, - на мосту. Как это ни странно, его следовало обнять и держать, пока не расслабится. Вальжан понятия не имел, почему это влияет на Жавера таким образом; не спрашивать же (сам он в основном избегал прикосновений и находил довольно раздражающим, когда бедняки, увидев золотой вместо мелкой монеты, порывались целовать ему руки). Но что стояло за этим, Вальжан понимал слишком хорошо. То же самое было с Козеттой, когда он вырвал ее из лап Тенардье. Она скрывала свой страх, когда была напугана, не плакала, просыпаясь от кошмаров, не жаловалась на усталость и голод. Никто не придет - вот что бедная малышка знала по опыту. Плачь не плачь, никто не пожалеет; страшно тебе, больно или одиноко – никто не придет, не заступится, не утешит и не спасет. Вальжан сумел разубедить ее в этом, благо Козетта была ребенком. Девочкой. Он сам некогда думал и чувствовал так же, будучи взрослым мужчиной крутого и гордого нрава; Монсеньор сотворил чудо, сломав эту стену. Вальжан чудотворцем не был, как и Жавер – малым дитятей; приходилось ступать как по синему мартовскому льду. Кто знает, возможно, Жаверу в такие минуты требовалось укрытие – от мира, от самого себя; или, может быть, в нем все еще жил не знавший родительской ласки ребенок; или ему нужно было подтверждение, что он не один на свете, что рядом кто-то живой, - так или иначе, ощутив себя в объятиях, он успокаивался. - Мы должны делать выбор, хоть это бывает невыносимо, - тихо проговорил Вальжан, - такова Божья воля о нас. Но Бог не наказывает за ошибки. Это часть пути. *** Опытная сиделка была найдена и приставлена к больной, за доктором д,Эреллем послан верховой, дама пришла в себя и… ну, разумеется, выплакала у Вальжана обещание немедля приступить к поискам дочери. Они с Жавером устроили нечто вроде совещания, прикидывая, как лучше организовать спасательную экспедицию. - Нам нужна твоя девица. Придется ей принять участие в поисках. - Через мой труп, - лаконично ответил Вальжан. - Что такое? С каких пор прогулка по лесу – непосильный труд для здоровой молодой девушки? - Хороша прогулка – спускаться в каждый овраг, обшаривать шестом каждое болото! - Ей не придется это делать. Нужен только ее голос. Женский голос, - терпеливо пояснил Жавер. – Девочка, несомненно, в шоке, к тому же я поговорил с людьми – она убежала потому, что ее напугал кто-то из местных. Услышав незнакомые мужские голоса, она перепугается окончательно и ни за что не откликнется. - А если ребенок погиб? Козетта впечатлительная девочка, она плакала, найдя мертвого жаворонка. Что с ней станется, если она увидит мертвое тело? - Еще суток не прошло, - возразил Жавер. – Должна быть жива, если только не убита. А если ее убили, труп едва ли валяется на тропе. Он в выгребной яме или в болоте. - А можно местных жителей привлечь к поискам? Заплатить? - Местные – угрюмый народец, чужих не любят. Их не заботит пропавший ребенок какой-то приезжей дамочки. Они все добрые французы, занятые честным трудом, им недосуг, - ядовито проговорил бывший полицейский. Яд в его голосе свидетельствовал о том, что с таковым «недосугом» он сталкивался не раз. - Но как же она пойдет? Не в таком же виде? – Вальжан очертил руками в воздухе контур пышного платья. - Да, надо достать для нее мужской костюм. А нам нужны сапоги. В лесу полно клещей и могут быть змеи. Помочь Козетта согласилась сразу же, но убедить ее надеть мужской костюм не удалось. Бывшая монастырская пансионерка покраснела до слез при мысли, что облачиться в брюки и сапоги – значит бесстыдным образом выставить напоказ свои ноги. Вальжан не мог взять в толк, в чем дело, и приводил доводы насчет колючего кустарника, болотистой почвы и ядовитых змей. Жавер тоже ни черта не понимал, но видел, что логикой этой беды не избыть, поэтому додумался до обходного маневра: - Наймем лошадку посмирнее, посадим на нее мадмуазель и поведем лошадь в поводу. Так и сделали. Потом начертили план ближайшего к Монфермейлю участка леса, разбили его на квадраты и после недолгих споров условились о том, в каком порядке эти квадраты прочесывать. - А если мы обыщем один квадрат, а девочка переберется туда из соседнего? – беспокоился Вальжан. - Ей всего пять лет, и она с утра ничего не ела. Наверняка выбилась из сил, дрожит где-нибудь в кустах, как напуганный зверек. В час пополудни они втроем готовы были тронуться в путь. - Господа, господа, я с вами! – их, размахивая руками, догонял студент-медик. – Позвольте мне присоединиться к вашей экспедиции. Я пригожусь! - Конечно, сударь, - приветливо кивнул юноше Вальжан. - Врач лишним не будет! - Собака тем более, - заметил Жавер. – Она хорошо натаскана? - Фисель идет верхним чутьем как богиня! – расплылся в улыбке паренек. *** Через час поисков набрели на кабанью лежку, над которой еще витал пряный звериный дух, заставивший рыжую кобылу нервно запрядать ушами. Вальжан насупился: будучи в прошлом охотником, он знал, что эти свирепые животные способны растерзать человека не хуже волков. - Луи-и-за-а! – протяжно звала Козетта через каждые четверть часа. - Мадмуазель, берегите горло, вам еще часа три кричать, - предостерег ее Жавер. - А мы с тобой, пожалуй, могли бы работать вместе, - заметил он, обращаясь к Вальжану. – Но мы уже работали вместе, - удивился тот. – В Монрейле. Мы по-разному смотрели на вещи, и тем не менее в городе был порядок. - Как я уже говорил, там редко случалось что-то страшнее кражи вывешенного на просушку белья, - вздохнул Жавер. – Но раньше я не задумывался о том, что, возможно, причиной законопослушности монрейльских обывателей было их процветание. Благодаря тебе нуждающихся там было немного. На заходе солнца бывший полицейский велел сворачивать поиски. Вальжан настаивал на их продолжении – он не мог смириться с мыслью, что голодный напуганный ребенок будет ночевать в лесу. - Поверь мне, я знаю, что делаю, - сказал Жавер. – Девушке нужен отдых, а без нее мы напрасно потратим время. Дети странные создания. Прячутся в горящем доме, и не найдешь. Или врут, и пока докопаешься до причины вранья – умом тронешься. Я однажды допрашивал девочку, которую растлил отчим, - она врала, и знаешь почему? Боялась, что ее накажут за сласти, которое она таскала из буфета. Этот сукин сын убедил ее, что то, чем он с ней занимается, - пустяки, а за варенье ей уж точно открутят голову! На ночлег остановились в заброшенном охотничьем домике, как видно, служившем для любовных утех какого-то местного дворянина. Затопили камин, нашлась и спиртовка, и запас чая и сахара, и даже початая бутылка коньяку. - Я собирался на охоту, поэтому тетушка напекла мне круассанов, - улыбнулся молодой человек. – Угощайтесь, господа, это вкусно! Ешьте, мадмуазель, это правда очень вкусно! У Сержа-Луи имелись две младшие сестренки, поэтому он не почитал барышень за ангелиц. Козетта размышляла об этих удивительных созданиях – мужчинах. Ее соученицы по пансиону имели братьев, кузенов, а у тех, в свою очередь, были друзья, живмя жившие в доме. Дети общались свободно, и мало кто из любопытства лет в двенадцать не целовался с кузеном на лестнице. Она же ничего такого не видела и знать не знала, только читала в романах, но можно ли тем романам доверять?.. Прекрасный отец Флавиан ей нравился как священник – он был хорошо воспитан, приветлив, умеренно строг на исповеди, - но как молодой человек он ее не волновал. Слишком уж хорош собой. Из романов она знала, что «Он» должен быть красив, но не до такой же степени! Ну-ка, приди на прогулку в Люксембургский сад об руку с таким кавалером – и попробуй быть очаровательной, тем более ослепительной. Тут хоть увейся лентами с головы до ног и осыпься в придачу индийскими самоцветами – все только и будут шептаться: «Кто эта счастливая смертная рядом с Аполлоном?» Серж-Луи был ей приятен, но и только. Он не был ни красивым, ни загадочным, и уж точно не собирался истлевать с любимой в одном гробу: вся его подвижная физиономия говорила о веселости и оптимизме. Разве такой способен на подлинную страсть (что такое «подлинная страсть», Козетта знала опять же из романов, но смутно)? Выучится на врача и станет сутками в клинике пропадать, а жене для кого наряжаться, спрашивается? Для прислуги? Да и влюбиться в Сержа-Луи было немыслимо: он не бросал пламенных взоров, а прозаически предлагал перекусить или заботливо спрашивал, не желает ли мадмуазель сойти с лошади и немного размяться. Еще бы спросил, не натерла ли мадмуазель ту часть тела, которой садятся на коня, матерьялист. Козетта еще не знала, что мужчину, в которого невозможно влюбиться, очень даже можно со временем полюбить. *** Домик, в котором была всего одна комната, мужчины уступили Козетте, кобылу расседлали и завели под навес, а сами устроились в конюшне: лошади по летнему времени там было жарковато, а людям как раз. И солома имелась, и даже попоны – покрывать усталых после целого дня охоты гунтеров (3). Соорудили три постели, и Серж-Луи, в ногах которого свернулась калачиком его гончая, тотчас сладко заснул. К старшим сон не шел. - Ты когда-нибудь принимал участие в таких поисках? – спросил Вальжан, повернувшись к товарищу и опершись на локоть. - Приходилось. - И… каковы шансы? - Они ухудшаются с течением времени, - неохотно ответил Жавер. - Если и завтра не найдем… твою девицу можно будет отослать в Монфермейль. Жавер почему-то, говоря о Козетте, избегал ее как-то называть, именуя не иначе как девицей. Вальжану это было не слишком приятно, однако сейчас его волновало другое: если Козетту можно будет отослать, значит, женский голос больше не понадобится – никто не отзовется. Прочитав эту мысль по его лицу, Жавер сердито мотнул головой: - Ночи еще не такие холодные, воду в лесу найти нетрудно, а от голода за сутки не помирают. Должна быть жива! Должна! - Дай-то Бог, - тихо проговорил Вальжан и, помолчав, спросил: - А ты выяснил, зачем мадам д, Альбер приехала в Монфермейль? - Да. Она направлялась в Париж в поисках работы. Ее муж был военный, погиб в апреле этого года - несчастный случай на маневрах. Хотела в Париже наняться в гувернантки. - Тяжелая работа для больной, - нахмурился Вальжан. – Мне Козетта рассказывала – а ей рассказывали подружки, у которых старшим сестрам нанимали домашних учительниц, - как ученицы над ними издеваются. То кнопку на стул подложат, то нюхательного табаку в пудреницу насыплют, то клея в единственные туфли нальют… - Ну, не в горничные же наниматься благородной даме, офицерской вдове. Еще белошвейка – тоже дамское ремесло, только ему учиться надо, а ее, поди, на клавикордах учили да контрданс танцевать… - Возможно, я смогу ей помочь, - подумав, ответил Вальжан. – Отец Флавиан ищет учительницу для девочек в свою воскресную школу. Я бы мог нанять ее на эту должность и платить ей жалованье. - Иисус Христос, у меня дежавю, - Жавер возвел глаза к потолку. - Только бы девочка нашлась… - Если мы хотим завтра найти ее, сейчас нам нужно поспать, - сказал Жавер. И подал пример – вытянулся, прикрыв локтем лицо, дыша ровно и тихо. Вальжан прислушался к этому мерному дыханию – было непохоже, что спящий вот-вот закашляется или съежится в ознобе. Целый день в лесу, на ногах, влажная от холодной росы одежда, которую приходилось сушить на себе, и отсутствие горячего молока с медом ничуть не повредили Жаверу. Жавер, с тех пор как покинул казармы для надзирателей, избегал спать с кем-либо в одном помещении: даже если он ни в чем не подозревал этого конкретного компаньона, он все равно ненавидел чувствовать себя уязвимым. Кто может быть беззащитнее спящего человека – разве что связанный пленник. Он просто не сумел бы расслабиться настолько, чтобы заснуть, даже в многодневной погоне за преступником, в присутствии кого-то из своих коллег. Поэтому, когда его глаза сами собой закрылись и сознание затуманилось, он еще успел подумать, что доверяет Жану Вальжану больше, чем кому-либо в своей жизни. Это открытие потрясло его меньше, чем он ожидал. «Господи, я прошу Тебя, защити этого невинного ребенка. Помоги нам ее найти, - прошептал Вальжан. – И сохрани жизнь этой бедной женщине. Она, по-видимому, одна на свете, без богатой родни, без друзей. Я сделаю для нее, что смогу, но не дать ей умереть - не в моих силах. Пожалуйста, пусть это дитя возвратится к матери. Пусть она живет и не останется сиротой…». *** Жавер проснулся рано и поскакал на арендованной лошади в Монфермейль. Дорога была хорошей, и он разогнал кобылку в галоп. Он уже несколько недель, с самого июньского восстания, не садился в седло (Жимон, по-видимому, надолго вышел из порядка) и не ожидал, что короткая поездка верхом так его освежит. Кроме того, ночью был туман, и Жавер впервые в жизни увидел, как резвый конь прокладывает в тумане борозду, и на свет Божий являются трава и цветы. Прежде он игнорировал такие вещи, полагая, что туманные рассветы, цветочки и прочие приятности предназначены для барышень и виршеплетов. Когда он, вернувшись, привязывал кобылу к кольцу коновязи, на крыльцо охотничьего домика вышел Вальжан, и Жавер обернулся к нему с улыбкой. Это была искренняя человеческая улыбка, разительно отличающаяся от его свирепых гримас. Вальжан подумал, что видит улыбку на лице этого человека впервые в жизни, и это довольно приятное зрелище. - Есть новости? – спросил он, невольно улыбнувшись в ответ. - Ни-че-го! Парни перекидали все сено, разобрали все поленницы, заглянули в каждую собачью конуру – никаких следов! – Жавер говорил напористо, с интонациями, живо напомнившими Вальжану Монрейль, когда начальник полиции приходил с докладом; он почти ожидал услышать «месье мэр». - И что это значит? - Что ребенок не лежит задушенный в выгребной яме, а мы продолжаем поиски. - Мы готовы, - кивнул Вальжан. – Только поешь сперва. …Холодная роса с кустов и высокой травы пропитала одежду, болотная жижа хлюпала в сапогах. Все, кроме Козетты, ехавшей на лошади, вымокли и продрогли, Вальжан с тревогой оглядывался на Жавера, но того не лихорадило, он был бодр и даже весел. Спустя два часа поисков Фисель взяла свежий след. *** К концу дня гончая стерла подушечки лап до крови, и на обратном пути Серж-Луи нес ее на закорках. - Завтра Фисель нам ничем не послужит, - грустно заметил он. - Можно сделать обувь для нее… вроде башмаков, - предложил Вальжан. – Только где же взять кожу? - Возьмите мой ягдташ, - живо откликнулся молодой человек. – Вещи можно переложить в ваш заплечный мешок, и я его завтра понесу. - Мне не тяжело, - возразил Вальжан, не привыкший, чтобы ему предлагали помощь. - Но я моложе. - А вы не считайте чужие года, - усмехнулся Жавер. – В моем возрасте этот господин поднял груженую телегу, а сейчас, думаю, все еще способен поднять лошадь. - Телегу?.. – удивился Серж-Луи. – Но зачем? Это было какое-то пари? - Вроде того, - с нажимом проговорил Вальжан, выразительно глядя на товарища. …Козетта очень устала, непривычное к таким усилиям тело ныло и жаловалось, нервы ее были напряжены: как бы отец и его товарищи ни скрывали от нее истинное положение дел, она понимала, что шансы найти девочку живой тают. В эти часы она не помнила о Мариусе – не то что не думала, а именно не вспоминала. Все ее существо, без остатка, было устремлено к этому чужому ребенку, хрупкому беззащитному существу, затерянному в огромном страшном лесу, - и к Богу на небесах, сотворившему этот мир и это дитя. «Молись, дочка, молитвы невинных Господь слышит», - часто повторял ей отец, и она усердно молилась, напрягая все свои душевные силы. - Луи-и-за-а! – почему-то этот крик в сумерках прозвучал так жутко, что всех четверых пробрала дрожь. Неподалеку что-то зашуршало и хрустнуло. - Тсс! Слышите? – прошептал Вальжан. Все замерли, задержав дыхание. Шорох повторился, и слабый детский голосок пискнул: - Мама?.. - Луиза! Солнышко! Где ты, маленькая?! – закричала Козетта и, охваченная порывом несвойственной ей отваги, мячиком скатилась с коня, бросилась в темноту, подхватив юбки, споткнулась, ушибла коленку, разорвала подол и поймала в охапку нечто маленькое, теплое и живое. Луч фонаря осветил треугольное, как кошачья мордочка, чумазое детское личико с большими черными глазами, обрамленное облаком спутанных кудрявых волос. - Жива, жива, малышка моя! – смеясь и плача, Козетта бросилась целовать девочку. Та, несомненно, уже поняла, что эта чужая тетя не ее мама, но, казалось, не возражала. Подбежавший Серж-Луи поднес к губам Луизы флягу со сладким остывшим чаем, к которой она с жадностью присосалась. Потом все было как во сне. Трое мужчин, хохоча как пьяные (местами сквозь слезы), передавали друг другу девочку, целуя ее и сжимая в объятиях друг друга (Серж-Луи оценил шанс и обнял Козетту, та в ответ чмокнула его в щеку, как любимого кузена), потом Козетту, крепко прижимающую к себе Луизу, усадили на лошадь и отправились в Монфермейль. Луиза уснула и проспала весь путь до гостиницы, где их встретил врач, все это время заботившийся о мадам д,Альбер. Козетта запомнила, как Серж-Луи с собакой на руках вприпрыжку несся по улице к освещенному крыльцу гостиницы, вопя во все горло: «ЖИВА! ЖИВА! МЫ НАШЛИ ЕЕ!» Потом… потом мужчины добрались до кроватей и рухнули спать, слишком усталые, даже чтобы раздеться. *** Козетте спать не хотелось, она была слишком взволнована. Сделав распоряжения насчет ванны, девушка подошла к окну, из которого была видна церковь, и попыталась молиться, но не сумела сосредоточиться. Пришлось ограничиться кратким, но искренним: «Спасибо, Господи!» Козетта подумала о Мариусе, о том, как расскажет ему об этом удивительном приключении… и ее настроение необъяснимым образом испортилось. Мариус вряд ли разделит ее чувства. Может, даже рассердится на нее за то, что она два дня скиталась по лесу в компании мужчин, не имея возможности принять ванну и переменить платье. Пристало ли это будущей баронессе Понмерси?.. А ведь приходилось еще, краснея, ссылаться на необходимость размять ноги – и все прекрасно понимали, что ей нужно в кустики. А хлеб с сыром, который они жевали на ходу, передавая при этом по кругу флягу с душистым и сладким травяным чаем?.. Святые сестры внушали воспитанницам, что благонравная девица не ест на улице, как бы ни была голодна. Но можно ли считать улицей лесную тропу? Полной ясности в этом вопросе не было, как и в том, можно ли после всего этого считать ее, Козетту, благонравной девицей. А веселого студента-медика с его круассанами лучше даже не упоминать – иначе ссоры не миновать (нужно предупредить об этом папу)… Козетта не забыла, какими злыми глазами смотрел на нее Мариус два или три дня во время их встреч в Люксембургском саду. Когда они познакомились, она спросила, в чем было дело, и изумилась, выяснив, что он рассвирепел из-за случайно мелькнувшего краешка нижней юбки и чулка под ней. От старших подруг по пансиону Козетта знала, что дамское умение невзначай показать ножку зовется «ретруссе» и действует на мужчин безотказно, но она-то не помышляла о кокетстве! Козетте стало горько. Она любила Мариуса, конечно же, любила, но вдруг поняла, что никогда не сможет быть вполне откровенной с ним. Слишком многое он осудит или попросту не поймет. Какое там «вполне откровенной»! Если она не хочет неприятностей, ей придется время от времени говорить не то, что она думает, а то и попросту лгать. Но… Хотела бы она избежать этого приключения, чтобы не беспокоиться из-за возможных разногласий с женихом? – Нет! В ее коротенькой жизни встреча с Мариусом была самым значительным событием, поскольку Пти-Пиклюс казался заколдованным замком из рыцарских романов, где время остановилось, а жизнь в Париже после выхода из монастыря, хоть и благополучная, походила на пирожное, которое тебе подают изо дня в день. Ну, прочла новый опус модной английской романистки, ну, выпросила у папы новый капор с зелеными лентами, дивно подходящий к лавандового цвета платью, - дальше-то что? Ничего ведь не происходит! …И вот оказалось - бывают чувства посильнее тех, от которых она шалела, читая страстные письма или на цыпочках пробираясь на свидания в сад. Она не узнавала себя. В ней проснулось упрямство. Хорошо, что святые сестры не подозревали, какой огонь способен заполыхать в этой робкой душе, не то, пожалуй, засмиряли бы ее до полного умопомрачения. - Я вам не кукла какая-нибудь, - угрожающим тоном, неизвестно к кому обращаясь, вслух проговорила Козетта и задернула шторы, чтобы сбросить, наконец, потерявшее всякий образ и подобие платье и забраться в ванну. …И не было у нее старшей сестры или разумной взрослой подруги, чтобы сказать: голубушка, мужчине, который в спасении ребенка увидит лишь предосудительное для барышни поведение, - этому мужчине чего-то недостает, и эту недостачу не восполнить ни богатством, ни блеском в обществе, ни любовным пылом, ни красотой. Он, может, и не заставит тебя плакать, но рано или поздно заставит сгореть от стыда – и неизвестно, что хуже. *** Утром за завтраком горничная подала мадмуазель Фошлеван пять писем от жениха, полученных за два дня, что они занимались поисками. Первые два письма Козетта прочла жадно, с румянцем на щеках и дрожащей улыбкой, третье – недоуменно приподняв брови, четвертое – с выражением досады. Пятое отправилось в корзину нераспечатанным. В дороге она была молчалива, а дома сама попросила отца отложить визит на улицу Сестер Страстей Господних до завтра, сославшись на усталость с дороги и головную боль. 1 Ис. 10, 1-2. 2 2 Цар. 14, 14 3 гунтер - охотничья лошадь