Не через меня

Та же удаль, тот же блеск в его очах, Только много седины в его кудрях… (Романс на стихи Евгения Гребенки) Сарай приятели перекрыли и даже не переругались при этом, что нередко случается, когда два невеликих умельца берутся за дело. Закончив работу, они, как подростки, уселись плечом к плечу на край крыши, только что не болтая ногами. День выдался не по-осеннему ясным, и Жавер блаженно растянулся на теплой от солнца черепице, прикрыв козырьком картуза глаза и нос. - Голубятню, может, завести?.. - задумчиво проговорил Вальжан. – Я, когда маленький был, завидовал ребятам, у которых были голуби. Но это баловство, а на баловство у нас никогда не было средств. - А почему нет-то, заводи, если охота, - глухо из-под картуза, прикрывающего лицо, отозвался Жавер. Вальжан помолчал. - Как думаешь, если чего-то хотел ребенком, а получил, когда старость на пороге, - это еще может обрадовать? Жавер сдвинул картуз и повернул голову к товарищу. Потом сел и, порывшись в карманах, выудил на свет Божий жалкого уродца – лошадку из папье-маше, явно изготовленную в состоянии жестокого похмелья и врученную покупателю со словами: «Что вам не нравится, ноги же четыре!» - Что это?? – оторопевший Вальжан не сразу признал в уродце его прототип. - Когда я был маленький, я хотел игрушку. Лошадку, - пояснил Жавер. И, глядя в сторону, добавил: - Лучше поздно, чем никогда. Вальжан бережно держал игрушку на ладони, лицо его было очень серьезным, потом осветилось нежной улыбкой. - Ей же скучно одной, - сказал он и, вернув уродца Жаверу, спустился по стремянке с крыши. Минуту спустя он вернулся с пригоршней соломы, из которой принялся что-то ловко мастерить. Жавер завороженно наблюдал за его коричневыми от въевшегося загара, быстро мелькающими пальцами. Наконец поделка обрела форму - это была лошадка, стилизованная, но вполне узнаваемая. - А вот и подружка, - весело сообщил он и протянул плетеную фигурку Жаверу. - Хорошенькая какая, - шепотом ответил тот. Его сердце трепетало от незнакомой тончайшей радости, настолько хрупкой, что боязно было спугнуть ее, заговорив вслух. Вальжан достал из кармана горбушку хлеба. Он и прежде брал с собой краюху ржаного во время своих ночных прогулок, а после того, как завалявшийся в кармане сухарь придал ему сил в путешествии по парижским стокам, держал ломоть хлеба при себе всегда. Разломив горбушку, он протянул половину товарищу. Они жевали ноздреватый серый, с кислинкой, хлеб, который Вальжан любил, а Козетта называла «гадким», с новым для себя чувством мальчишеского братства, которого оба не знали, как и самого мальчишества: слишком рано для них настала взрослая жизнь, до краев наполненная лишениями и тяжким трудом. - А я у тебя из библиотеки «Историю крестовых походов» без спроса уволок, - повинился Жавер. Пухлый том привлек его внимание своей солидностью и тем, что не про любовь. - Нравится, так и читай, - отмахнулся Вальжан. - Я читаю, но не понимаю. Почему сначала крестоносцы побеждали, а потом все пошло не так? - Думаю, они побеждали, пока были смиренными и помнили, за что сражаются. Умирающий от проказы семнадцатилетний мальчик Бодуэн (1) с горсткой рыцарей наголову разбил Саладина при Монжизоре, обратив в бегство полчища сарацин, потому что сила Божия в немощи человеческой совершается. А могущественный Ричард Львиное Сердце совершил ряд блестящих, но бесплодных подвигов и ни с чем убрался из Святой Земли, поскольку был гордецом и стремился к славе. Гордым Господь противится, вот Он и отвернулся от Ричарда и его армии. - Теперь я понимаю, отчего Господь отвернулся от жителей Монрейля, - задумчиво протянул Жавер. - Отчего же? - без всякого выражения спросил его собеседник. - Они были жестоки, когда затравили Фантину, и неблагодарны, когда предали тебя, своего благодетеля. Я запомнил, как вы со святым отцом обсуждали его книгу о епископе Диньском, и что епископ любил повторять, что гордыня проявляется в поступках двояко: как неблагодарность и немилосердие. Месяца три назад Вальжан, услышав подобное, уставился бы на Жавера с потусторонним ужасом: «Оно разговаривает?!» Но с тех пор, кажется, прошла целая жизнь. Жавер ошибочно истолковал затянувшуюся паузу как признак неудовольствия собеседника. - Извини. Я не должен был касаться этой темы. Я знаю, что тебе тяжело вспоминать о прошлом. - Да, нелегко. Но когда я не мог ни с кем об этом поговорить, было еще тяжелее. - У меня мало опыта в… личных отношениях. Я, по-моему, то и дело тебя обижаю. - Только иногда. Мне нравится твое общество. Ты деликатный человек. - Ты единственный, кто так думает, - усмехнулся Жавер. - Я вижу, как ты стараешься доставлять как можно меньше хлопот, - упрямо продолжал Вальжан, - сколько усилий прилагаешь, чтобы быть полезным и никого не беспокоить. Я никогда не предполагал в тебе такта, дай Бог мне почаще так ошибаться в людях. И ты не носишься с собой, это главное. Жавер требовал уважения к форме, которую носил, и к власти, которую олицетворял, но никогда не относил это на свой счет. Вальжан уважал именно его, как личность, и это было чем-то совершенно новым. Припоминая их общее прошлое, Жавер должен был признать, что и в Монрейле месье мэр относился к своему начальнику полиции с неизменным уважением, хоть и без всякой симпатии. Не острил по поводу того, что никто никогда не видел Жавера навеселе, не смеялся над целомудрием (что почему-то особенно веселило сослуживцев), не язвил насчет его принципиальности и неподкупности – при том, что жандармам идет от казны жалованье, на которое камин зимой как следует не протопить, поскольку брали и будут брать, сукины дети! - …и я никогда до того, как мы поселились вместе, так часто не слышал: «Ты чем-то расстроен?» и «Я могу помочь?» - продолжал Вальжан. - Козетта думает, что я железный, да и Фошлеван обыкновенно у меня помощи спрашивал. Наступила тишина. Вальжан с мечтательным выражением лица смотрел куда-то в пространство. - У тебя видение? – предположил Жавер. - Нет… Знаешь, мне вдруг вспомнилась конфирмация Козетты. Она была самой красивой из воспитанниц, шедших в тот день с белыми цветами в руках к своему первому причастию. Прекрасная, как ангел. - Даже не сомневаюсь, - хмыкнул Жавер. – Кстати, этот какангел просил меня научить ее стрелять из пистолета. - Господи, зачем?! - Ну, очевидно, влияние другого какангела. Та ездит в фехтовальный зал, а твоей такие подвиги не по силенкам – неженка. Вот и решила хоть так не отстать от подружки. Вальжан озабоченно хмурился. Он предполагал, что в душе у Козетты много скрытого, застарелого гнева, что она ничего не забыла и не простила своим мучителям, просто не думает о них, занятая множеством впечатлений. Но, когда она вспоминала о рабстве у Тенардье, ее глаза сверкали так мрачно и яростно, что становилось не по себе. Как-никак Козетта была дочерью Фантины, которая умела ненавидеть так же страстно, как и любить. - Меня это беспокоит. Что за странная фантазия? Кого она собралась?.. - Она ребенок, избаловыш, пусть тешится. И если хочешь знать мое мнение, уметь за себя постоять очень даже полезно. Поднимает дух. Жавер глянул вниз и заметил: - Его преподобие сюда идет. Пойду стойло убирать, пока у вас опять не началось апофатическое богословие с ката… строфическим?.. Скажи ему, чтобы отпевал покойников проникновенно! - В каком смысле? - Да это уже в Париже было, - ухмыльнулся Жавер. – Один чудак пожаловался на приходского священника, дескать, тещу любимую отпел недолжным образом, недостаточно проникновенно. - Ну, а ты? - А я отказался дать жалобе ход. Покойница же, говорю, не восстала из гроба, чтобы выразить неудовольствие? Значит, ее все устраивает. Вот когда восстанет да начнет являться, тогда и предъявляйте претензии! Вальжан прыснул со смеху: - С тобой не соскучишься!.. А у нас в Фавероле, я тогда парнишкой был, знаешь что случилось? Прихожане вскладчину наняли богомаза - подновить росписи. Пришли мы в воскресенье к мессе, смотрим – и аж окосели от кощунства: это ж Дениза!.. Богомаз в виде Пресвятой Девы свою даму сердца намалевал - известную всему Фаверолю femme facile (2) Денизу Феншо! Ну, богомаза, конечно, побили, еле ноги унес. А денег-то – другого нанять, закрасить это непотребство - больше нет! Нечего делать, давай на Денизу креститься… - А что было потом? - неожиданно заинтересовался Жавер. - Богомаз тот запил, начал чертей гонять и за год спился. А Дениза вдруг присмирела, разогнала всех любовников, а потом и вовсе в монастырь ушла, в клариссинки (3). *** После совместной работы над очередной главой книги о епископе Диньском отец Флавиан отказался остаться на обед, сославшись на неотложное дело. - Я должен нанести визит одной прихожанке, у которой вчера умер муж - договориться о похоронах, - пояснил молодой священник. - Хотите, чтобы я пошел с вами? – спросил Вальжан, знавший, что его юный друг по недостатку пастырского опыта еще теряется и робеет перед лицом человеческого горя. - Буду вам крайне признателен, - виновато улыбнулся Флавиан. – Что я скажу этой бедной женщине, я, дворянский сынок, воспитанный на золоте и серебре?.. У меня нет мудрости. Я недостойный священник. - А еще у вас нет нимба и крыльев, что тоже очень обидно, - улыбнулся Вальжан. – Дитя мое, ну какая мудрость в двадцать пять лет? Вы добры, Господь позаботится об остальном. Мадам Ришар жила на съемной квартире неподалеку, поэтому они отправились к ней пешком. Стройный как тополь красавец кюре с длинными локонами цвета бледного золота не остался незамеченным дамами. Одна из них довольно громко сказала подруге: - Смотри, какой зайчик! Уж я бы ему поисповедалась! Флавиан, широко шагая, стремительно приблизился к ней и сказал: - Мадам, я не похож на зайца, я мужчина и брею бороду. Что бы вы сказали, если бы я, посторонний человек, вдруг назвал вас, ну скажем, киской? - О, я была бы не против! – кокетливо заявила незнакомка и, ударив юношу веером по руке, залилась русалочьим смехом. - Вы такой хорошенький, сдавать таких красавчиков в попы – преступление! – подлила масла в огонь спутница игривой дамы, судя по платью, компаньонка или чтица. Бедняга продолжил путь с малиновыми ушами, призывая Вальжана в свидетели своего бедственного положения. - Вот и кузен так же мучился из-за своей красоты! Но его назвал бы зайчиком только самоубийца, а я священник, мне не подобает такое выражение лица!.. – он очень похоже воспроизвел каменные скулы и сжатые челюсти Анжольраса. - А что это за семья? – прервал, наконец, стенания юного друга Вальжан. - А?.. Да как вам сказать. Бездетная, в прошлом довольно зажиточная, у обоих супругов это второй брак. Кажется, у них была ферма, но они разорились из-за налогов и пару лет назад перебрались в Париж в поисках лучшей доли. - Не видал я что-то в Париже особо хорошей доли для бедняков, - вздохнул Вальжан. - И я, хоть родился и вырос здесь, такого дива не припомню. - Мне нужен ваш совет, святой отец. Оно, может, и не ко времени, но я беспокоюсь: моя дочь хочет выучиться стрелять. - Мадмуазель Эфрази?.. Что ж, это модно – представлять амазонку, многие светские дамы на охоту ездят, кто с ружьем, а кто и с луком, берут уроки фехтования, посещают манеж… - Возможно, дело не в моде. Я воспитывал Козетту не с рождения, жизнь так сложилась, - до восьми лет она росла у чужих людей, и это были самые дурные люди. Ей есть кому и за что мстить. Она очень скрытная, если понимает, что я не одобрю, - будет молчать. Я не хочу давить на нее, но должен знать, что у нее на уме. Я беспокоюсь, - повторил Вальжан. - А вы поговорите с дочерью - не о ее намерениях, а о том, что если кого-то ненавидишь – важно не лгать себе, а честно это признать. К прощению ведет дорога гнева. Скажите, что она имеет право ненавидеть тех, кто ее мучил в детстве, и ни вы, ни Господь не осудите ее за это. - Из этой семьи еще жив только один человек. - Это неслучайно, месье Фошлеван. По моим наблюдениям, от тех, кто мучает невинных и беззащитных, Господь отвращает Свое лицо, и они получают возмездие еще при жизни. Поговорите с ней и об этом тоже. «Дайте место гневу Божию»(4), - говорит апостол. Семьи, виновные в притеснении вдов и сирот, прокляты. - Дорога гнева… - задумчиво повторил Вальжан. - Я полагал, что это справедливо лишь для мужчин. - Полноте, месье, поверьте священнику - у женщин такие же чувства! И ненависть, и гнев, и злопамятство - словом, все, что присуще падшему человеческому естеству. *** - Что сказал папа? Разрешил? – налетела на Жавера Козетта, как только Вальжан удалился вместе с юным кюре. Жавер был занят тем, что промывал Жимону разъеденный злыми осенними мухами глаз. - Ну… не запретил. Но ему интересно – и мне тоже, - зачем это вам понадобилось, мадмуазель? - Для вас - просто Козетта. Вы член семьи. Девушка насупилась, теребя кружевные манжеты. Хмурый вид, как и у ее отца, был у нее признаком не гнева, а глубокого раздумья. Жавер не торопил ее. Наконец она подняла глаза и заговорила: - В тот день я каталась с Марион и встретила Тенардье. Он тоже меня узнал. Он напал на маленькую девочку, бродяжку, не знаю, чего он хотел от нее… Марион вмешалась и ударила его хлыстом. У меня не хватило бы духа это сделать, я слишком привыкла, что это меня бьют. - Понимаю. - И я решила, что больше не буду бояться. И если мы снова встретимся, то пусть он сам боится. Пусть дрожит от страха! - Да вы просто молодчина, - искренне похвалил собеседницу Жавер. - Тенардье был еще не самым страшным. Он часто был пьян, и тогда вообще не помнил о моем существовании. А вот Эпонина с Азельмой… они плевали в меня, и я отстирывала плевки со своего единственного платья. Когда мне давали какую-то еду, они старались толкнуть меня, чтобы еда оказалась на полу. Они смеялись: «Мадмуазель Жаба, жри с пола - или останешься голодной!» А Эпонина щипала меня до кровоподтеков. - Они заплатили за это, - вздохнул Жавер. – Я понимаю ваши чувства, так как мое детство было немногим лучше. Хотя я рано выучился драться. - Я была маленькой и слабой, меня ведь почти не кормили. И если бы я хоть раз посмела стукнуть драгоценных дочек мадам Тенардье, она бы меня убила до смерти. - Вы живы, прекрасны, свободны, любимы – значит, ваша взяла. Козетта несмело улыбнулась: - Только не говорите папе. Он не поймет, он подумает, что я плохая, злая, раз не могу простить своих обидчиков. Он святой, право, святой, а я – нет! Жавер подивился нелепости того, что эти два человека – отец и дочь, такие близкие и родные друг другу, скрывали один от другого правду, которая казалась им неприглядной. - Не скажу. Но он наверняка поймет, если вы ему скажете. Он перенес немало обид, и было время, когда очень хотел бы посчитаться за каждую из них. Вы похожи на него больше, чем вы думаете. Козетта между тем помолчала, обдумывая услышанное, затем неожиданно спросила: - А что это у вашего коня с глазами? - Да мухи… Даже личинки отложили, мерзкие твари. - Ой! - пискнула Козетта и, подхватив юбки, припустила к дому. «Чертовы монашки, - злобно подумал Жавер. – Хорошая ведь девчонка, а воспитали из нее какую-то принцессу на горошине!» Он, однако, ошибся: спустя несколько минут девушка вернулась, неся глубокую миску. - Это чай. Самое лучшее средство для промывания глаз. У дедушки Фошлевана болели глаза, и папа готовил крепкий чай специально для этого! *** …Когда молодой кюре откланялся, обговорив с мадам Ришар все вопросы, касающиеся погребения, Вальжан обменялся с ним взглядами и намеренно замешкался, желая поделикатнее предложить вдове денежное вспомоществование. Квартира была ухоженной, хозяйка сохраняла опрятный и достойный вид, но было ясно, что достатка тут нет – лишь жесткая экономия и привычка к порядку. Да, эта женщина знавала лучшие дни. Так прячут бедность те, кто привык быть респектабельным. Внезапно прозвучавшее имя вывело его из задумчивости. - Жан? - Вы обознались, сударыня, мое имя Ультим. Ультим Фошлеван. - Да, я поняла, что ты живешь под чужим именем. Но я не могла обознаться. Ты – Жан Вальжан из Фавероля, мы росли вместе, играли в детстве. Я Флеретта. Неужели не узнаешь? - Простите, сударыня. Это было в другой жизни. Я уже не могу вспомнить лицо своей матери. - Неудивительно, она умерла, когда ты был ребенком. Но меня ты должен помнить. Кто завидовал, что твои волосы вьются? Кто тебя дразнил «Кудряш-Бараш»? Вальжану внезапно вспомнилось вычитанное в книжке мудреное слово «палимпсест». Потому что сквозь отяжелевшее лицо усталой пожилой женщины, именно как на палимпсесте, вдруг явственно проступили черты смешливой девчонки, не чуравшейся мальчишеских забав. - Помню!.. Вот теперь я тебя узнал. Это было обидно, Флер, хоть я и старался своей досады не обнаруживать. - Я не знала, как еще привлечь твое внимание. Ты мне очень нравился, Жан, я мечтала когда-нибудь выйти за тебя замуж. Я говорила себе: вот парень, который не прибьет спьяну жену и детей и не оставит в кабаке свою поденную плату! Думаю, что я тебя даже любила… Что не любила никого, кроме тебя. - Ты все придумала, - чувствуя, что краснеет, ответил Вальжан. - Мы же были детьми, Флеретта. Вернее, это ты была ребенком, а я был туповатым увальнем, не умеющим подписать свое имя. - Ты был добрым, Жан. Доброта тебя и погубила. Весь Фавероль судачил о том, что ты посадил себе на шею свою дурищу-сестру с выводком, вместо того чтобы позаботиться о себе. Вальжан устало пожал плечами. Спорить не было никакого смысла. Жанна и в самом деле могла бы быть поблагодарнее и вести себя поумнее, но она дорого заплатила за свою глупость. Как и он – за неспособность навести порядок в семье, поневоле сделавшись ее главой и кормильцем. - Расскажи, как ты жила, Флеретта? - Да не о чем рассказывать. Ничего не сбылось. Судьба посмеялась надо мной, Жан, как и над тысячами других. - Посмеялась или нет – это мы увидим после, - ласково, но твердо возразил Вальжан. – Наша жизнь – яблоко из двух половинок: одна – бытие, другая – пакибытие. Только когда половинки соединятся, мы узнаем, какое яблоко нам досталось. Если та половинка, которая относится к нашему земному пути, кислая или червивая – мы не знаем, зачем и почему так вышло, но узнаем, когда увидим вторую. - Ты философ, Жан… - грустно улыбнулась женщина. – Скажи, ты был счастлив? - Бывал. - Какое оно, счастье? – с тоской спросила она. Так спрашивают: «Какое оно, море?» те, кто никогда его не видал. - Невесомое. Как бабочка: схватишь, и пыльца осыплется с крылышек. Или как цветок: сорвешь, и тотчас завянет. - Ты еще и поэт!.. …Ночью Вальжану снились юность и Фавероль. А почтенная вдова мадам Ришар, на четверть часа вновь ставшая Флереттой, нашла на каминной полке невесть как оказавшиеся там пять двадцатифранковых золотых монет и долго то смеялась, то плакала. 1. Бодуэн Четвертый, последний победоносный христианский король Иерусалима, умерший совсем молодым от проказы. 2. неразборчивая в связях, легкодоступная женщина (не проститутка) 3. Кларисси́нки, Орден Святой Клары (лат. Ordo Sanctae Clarae, OSCI) — женский монашеский орден Римско-Католической Церкви. Орден был основан святой Кларой Ассизской в качестве Второго (женского) ордена францисканцев в 1212-м. 4.«Не мстите за себя, возлюбленные, но дайте место гневу Божию (Рим. 12, 19)