Не через меня

«А для вас, благоговеющие пред именем Моим, взойдет Солнце правды и исцеление в лучах Его» (Мал. 4, 2) В этом будничном мире время от времени случаются чудесные вещи, точно в сказках, и это немалое утешение. <i>Луиза Мей Олкотт «Подвижники нужны, как солнце. Их личности – это живые документы, указывающие обществу, что есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели». А.П. Чехов</i> Окна гостиной, несмотря на предрассветный час, были ярко освещены. К Вальжану с визгом бросился щенок, вскидываясь на задние лапы. Вальжан потрепал его по загривку. Трезор, собачка, все хорошо. Твой старый хозяин все еще жив, цел и на свободе. Козетта сидела за столом, на котором стояли серебряные подсвечники и многозначительно поблескивал вороненой сталью короткоствольный английский пистолет. - Козетта?.. – начал было Вальжан, пораженный этим зрелищем. Девушка вскочила. Ее заплаканные глаза блестели воинственной гордостью, живо напомнившей ему Фантину. - Если нам грозит опасность, я встречу ее как твоя дочь, - отрубила она. – Как дочь Жана Вальжана. Наступила тишина, в которой Жавер услышал шорох - прогоревшие яблоневые дрова в камине, шурша, распадались золой. Этот шелест прогремел в его ушах, как артиллерийская канонада. - Ты прочитала… – Жан Вальжан, бледный как полотно, почти прошептал эти два слова, как будто у него внезапно пропал голос. Жавер молча наблюдал за мизансценой, готовый вмешаться, если потребуется. Он искренне верил – и убеждал в этом Вальжана, - что Козетта не переменится к отцу, узнав правду о его прошлом, но сейчас эта уверенность его покинула. В конце концов, что он знает о ней, за несколько месяцев под одной крышей нельзя изучить человека, как какой-то школьный предмет, - вдруг эта холеная барышня в шелках и блондах испугается за свою будущность, ей ведь есть что терять?.. Если девушка отвернется от приемного отца – беглого каторжника, сердце Жана Вальжана будет разбито. Жавер вдруг осознал, что дрожит. Натуральным образом дрожит от страха. «Господи, не попусти!!!» - это была самая краткая и самая горячая молитва в его жизни. - Не говори ничего! - яростно перебила Козетта - и вдруг расплакалась, как обиженная трехлетка. - Дитя мое, но я… - начал было Вальжан; казалось, он тоже готов заплакать. Он беспомощно оглянулся на Жавера, словно не знал, как поступить, и нуждался в руководстве; тот взял его за плечи и легонько подтолкнул к рыдающей Козетте – и наконец отец и дочь упали друг другу в объятия. Жавер разрывался между долгом вежливого человека удалиться от интимной семейной сцены – и беспокойством, что в его отсутствие что-нибудь снова пойдет не так. Как после признания Вальжана Козетте, что он ей не родная кровь – как знать, что случилось бы, не вмешайся он тогда? - Неужели, папа, ты думал, что я не задаю себе вопросов – почему мы не можем жить как все люди, от кого скрываемся? Что я не в силах сложить два и два? Я же не идиотка! «Ну, вот, пятый акт, - вспомнив премьеру «Разбойников» Шиллера, на которую их обоих вытащила, или, лучше сказать, отконвоировала Козетта, подумал Жавер. - Или все лежат мертвые, или все рыдают. По-другому не бывает». И ощутил спазм в горле и жжение в глазах. «Все так все», - вздохнул он, доставая платок. *** Нужно было вернуть арендованную лошадь с экипажем владельцу, а потом лечь поспать хоть пару часов: Жавер больше не был неутомимым, как когда-то. Возможно, после отставки его возраст догнал его. Или, возможно, после событий шестого июня он чувствовал себя более живым, чем прежде. Не безупречным жандармом, а человеком. Возле крыльца лежал мяч, забытый Козеттой – накануне она играла в саду с Трезором. Сонный щенок поплелся за Жавером. При виде любимой игрушки он оживился и завилял хвостом. Жавер поднял мячик и, воровато оглядевшись (в последний раз он таким образом играл с собакой еще будучи ребенком), кинул его подальше в кусты. Трезор бросился следом. *** - Папа, в театре Фейдо премьера комической оперы. «Монитор» опубликовал хвалебную рецензию. Пойдем? - Сходи с подругой, детка. У меня не развит вкус к этому жанру. - Вот и Серж его тоже не любит. Но, папа, - воскликнула девушка с очаровательной гримаской, - зачем все так усложнять? «Не развит вкус». Почему не сказать прямо – «Мне не нравится»? - Потому что у меня действительно не развит вкус ко многим видам изящного, - улыбнулся Вальжан. – Я еще могу составить суждение о книге, но не о картине или опере. Поэтому лучше не выставлять себя идиотом, отзываясь о рембрандтовой «Тайной вечере» как о «красивой картинке», а честно признать, что не разбираешься в этом. - Но у тебя же есть какое-то мнение? – настаивала Козетта. - Ну, какое-то, безусловно, есть, не без того. Но в сравнении с суждением человека, путем упорного труда приобретшего знания, выработавшего тонкий художественный вкус, цена ему невелика. - Ну, хорошо, - девушка вновь сделала гримаску, - поеду в театр с Марион. Можно, я попрошу у нее поносить колье «ривьера»(1) с изумрудами? К моим сережкам отлично подойдет! - Не стоит, моя дорогая. «Ривьера» - украшение взрослой дамы, юным девицам оно не подобает, - мягко возразил ей отец. - Ничего-то нам, бедным девицам, нельзя, - скорее шутливо, чем разочарованно сморщила нос Козетта, - ни колье, ни висячих серег, ни править коляской, ни пойти одной на прогулку или за покупками! Ну и ладно, тогда перешью платье, то, с незабудками, - сделаю широкие рукава, как в модном журнале, их еще так смешно называют – «бараньи окорока»! - А хочешь, новое платье купим, - обрадованный уступкой дочери по поводу колье, предложил Вальжан. – Как-никак премьера. - Папочка, я тебя обожаю! *** Козетта сидела на скамейке в церковном дворе. Отец обсуждал с ее подругой Марион и кюре устройство благотворительной столовой, в которой ежедневно и бесплатно получали бы тарелку горячего супа и сладкий чай с хлебом сто человек. Но девушка ждала не отца, а священника: ей был нужен совет. Хотя… Флавиан был молодым человеком, более того – красивым молодым человеком, и Козетта немного стеснялась обсуждать с ним настолько личные вопросы. Вот будь он мужчиной в годах, как папа или хотя бы месье Жавер, и не таким красавцем, - все было бы проще. Задумавшись, она не заметила, как на скамью подле нее присел пожилой священник. И подняла взгляд, лишь когда ее окликнул тихий ласковый голос. - Дитя мое, могу я узнать, чем вы так озабочены? - Я не дитя, - строптиво возразила девушка и устыдилась: с лицами духовного звания, да еще и в таких почтенных летах, не спорят, а вежливой надлежит быть всегда и со всяким человеком. - Простите, святой отец. Я вас не заметила. - Я в Париже проездом и зашел повидать своего юного собрата, - улыбнулся старик, - у меня есть материал для книги, которую он пишет. - Отец Флавиан будет счастлив!.. А я и правда озабочена, - призналась она, - я только недавно была невестой, готовилась к свадьбе, потом все пошло не так, и вот… вчера мне снова сделали предложение. - Лично вам, мадмуазель? Претендент не попросил вашей руки у вашего отца? – уточнил священник. Он не сказал «у ваших родителей», но Козетта не обратила на это внимания. - В том-то и дело, - Козетта дернула подвеску, висевшую на тонкой золотой цепочке, и, спохватившись, благовоспитанно сложила руки на коленях. – Он… Серж сказал, что не пойдет к моему отцу без моего согласия. Потому что если отец ответит отказом, он постарается расположить его к себе… хотя папа и так хорошо к нему относится… а если отказом отвечу я, то его долг как порядочного человека – впредь мне не докучать. Потому что это подло – навязывать свои чувства женщине. - Незаурядный юноша, - заметил старик. – И что же вас беспокоит? Вы не понимаете своих чувств к этому молодому человеку? - Я вообще ничего не понимаю! Мой бывший жених, когда я разорвала помолвку, уже не так сильно хотел на мне жениться, иначе бы я от него вовек не избавилась. Да он бы удушил меня своей любовью (некоторые сильные выражения Козетта заимствовала у подруги). И я думала, что это правильно, что так молодой человек и должен себя вести, ведь в романах поклонники добиваются девицы… Старик слушал очень внимательно, как если бы сбивчивые признания незнакомой барышни имели значение для него. - Мадмуазель, человеческая свобода священна, это граница, на которой останавливается даже Бог. Мужчина, переступающий эту границу, не уважающий выбор возлюбленной, просто опасен. Кто знает, как далеко он зайдет, оправдывая свои действия любовной страстью? Похитит вас, прибегнет к шантажу или прямому насилию? - Я поняла, - задумчиво проговорила Козетта. - Я желаю вам счастья, дитя мое, - ласково сказал священник. – Но это счастье совсем необязательно состоит в поспешном заключении брака. Не говорите «Да», если не уверены. И ничего не решайте, если не знаете, чего вы на самом деле хотите. - А… я еще хотела спросить. Вот папа… папа говорит, что я неправильно подаю милостыню. Он сказал: «Если человеку стыдно или обидно принять от нас помощь, значит, мы уже не по любви поступаем». А как понять, по любви или нет? Пожилой кюре рассмеялся, его доброе лицо просияло, и Козетту охватила необъяснимая радость. - Для вашего отца, дорогое дитя, это важный вопрос. Но для вас, да и для большинства христиан он является несколько преждевременным. Творите дела милосердия, как умеете, этого достаточно. А особенно, и больше всего, остерегайтесь обидеть кого-либо. Обида, нанесенная ближнему, – тяжкий грех, за который виновного постигают скорби. Увидев статную седовласую фигуру, показавшуюся в дверях, Козетта подхватила юбки и помчалась к отцу. - Папа, здесь старичок священник, он приезжий, пришел к отцу Флавиану… Ой! Скамейка была пуста. Не только пожилого кюре, но и следов его туфель на рыхлой от недавнего дождя земле не было и в помине. *** Жан Вальжан и месье Жильнорман сидели у Максима (2) и пили аперитив в ожидании лоранского пирога с курицей и шампиньонами, который, как уверял старый бонвиван, здесь готовили совершенно особым образом. Жильнорман поддерживал знакомство с «месье Фошлеваном» втайне от Мариуса, непоколебимого в своей неприязни. - На следующей неделе я уезжаю в Ниццу, - сказал Вальжан, - хочу присмотреть недвижимость для покупки. Старик поднял бровь: - Постепенно захватываете мир, да? Вальжан смущенно и едва ли не виновато усмехнулся: - Я бы охотно ушел на покой, гулял, читал, размышлял, работал в саду, беседовал с Богом. Но молодежь не бросишь. Вот и в Ниццу я еду с виконтессой де Полиньяк, погляжу на месте, как продвигается ее затея с больницей. - А ваш сердитый кузен будет вас сопровождать? - Жавер? Нет, у него три лошади на берейторском обучении. Да и женщин лучше одних не оставлять. Глаза господина Жильнормана стали маслеными. - Завидую. Путешествовать в обществе юной красавицы, которая в вас влюблена… - Вы шутите! – тон собеседника явно означал «да вы рехнулись». - Ничуть. - Сверстница Козетты? Невозможно. К тому же у нее хороший брак. - Хороший брак – это когда люди способны ужиться, причем тут любовь-то? – пожал плечами старик. - А влюблена она в вас, это очевидно. -Даже если вы правы – хотя я в это не верю, - мы никогда об этом не узнаем, поскольку порядочный человек никого не обременяет своими чувствами. Так поступил бы я, так, я уверен, поступит и эта дама. *** Жан Вальжан белил стволы яблонь и груш: утренники становились все холоднее, свинцовые тучи сулили снегопад, так что перед поездкой в Ниццу следовало позаботиться о саде. Машинально выполняя привычную работу, он размышлял о том, что впереди еще немалый кусок жизни – десять, пятнадцать, а то и двадцать лет. Жан Вальжан никогда не представлял себя в таком возрасте. Подходящих образцов он не имел: все его старшие родственники умерли, не дожив и до пятидесяти, как и большинство людей из низов общества, а старость месье Жильнормана, эгоистическая, бессодержательная, посвященная удовлетворению собственных прихотей, Вальжана не прельщала. Конечно, был еще Монсеньор, но Вальжан не дерзнул бы равняться на него как на образец. Жавер, в костюме для верховой езды и высоких сапогах, вывел из сарая покрытого попоной гнедого и привязал чумбуром к дереву – пастись. - Если ты подождешь, я часа через два вернусь, вдвоем живо управимся, - предложил он Вальжану. - Да тут всех дел на полчаса, вот будем розовые кусты мешковиной укрывать – тогда и поможешь. Как твои лошади? - Неплохо, на Лаванде владелец уже выезжает, а то побаивался. Бретер почти не шарахается. Королева Бесс - так-сяк, но у меня мало опыта с английскими скаковыми. - Опыт – дело наживное… Жавер, а ты представляешь себя лет в 70? - В последнее время только об этом и думаю. Никогда не предполагал, что доживу до старости. - Я тоже. - А еще – никогда не думал, что, выйдя в отставку, найду какой-то заработок. А ведь зарабатываю, и неплохо. Просто не знаю, куда деньги девать. На днях Жавер принес из лучшей кондитерской пирог с грушами и голубым сыром, и Туссен шепотом высказала предположение, что он никогда в жизни не держал в руках мало-мальски приличной суммы – вот и не знает, какие лакомства люди достаточные, но не утопающие в роскоши покупают каждый день к чаю, а какие – на именины и Рождество. Вальжан согласился – конечно, откуда же ему знать. Но вспомнил при этом себя, когда забрал Козетту у Тенардье,- как был счастлив ее радостью от пирожного, куклы, кружевного воротничка, как только и думал – а это ей понравится?.. а этим ее побаловать?.. – и до сих пор, при всей нелюбви к модным лавкам, с огромным наслаждением выбирает ей перчатки, веера, porte-bouquet (3) и прочие вещицы из дамского обихода… Мог ли Жавер чувствовать что-то подобное, когда с малиновыми ушами водрузил на стол этот роскошный пирог?.. - Я тоже не знал. Потом начал библиотеку собирать. А давай купим тебе жеребенка? - Чего? Кого?.. - Жеребчика-стригуна, - пояснил Вальжан. – Жимон-то твой уже старый. Через год-два пора ему на покой, а за это время новый конь вырастет. Сам его заездишь, выучишь всему, - сможешь товар лицом показать. - Да я… - смутился Жавер. – Чему там я выучу, я даже не берейтор. Так, самоучка. - А ты поступи в школу наездников к австрийцу, который кавалерийских офицеров учит, - посоветовал Вальжан. - Это дорого, - вздохнул Жавер; видно было, однако, что эта мысль запала ему в душу. – А если и впрямь жеребенка покупать… - Ты присмотри подходящего, за деньгами не стой, сколько нужно, я добавлю. А то знаю я тебя – кто на зиму прошлогоднее сено купил? Не жалко таким сеном кормить? Твоя же лошадь! - На казенных харчах он солому жрал, и ничего, не сдох, а сейчас жирный, как кабан по осени, наел бока – чуть не по ведру яблок каждый день! Жавер помолчал и как-то застенчиво спросил: - А бывает так, что тебе сразу и хорошо, и как-то грустно? - Почти всегда, - не удивившись вопросу, кивнул Вальжан. - А я уж думал - того, мозгами тронулся, - облегченно вздохнул Жавер. - Ну что ты, это в порядке вещей. Жизнь состоит из хорошего и плохого, замечать только что-то одно – это как смотреть одним глазом, когда Бог дал тебе два. Жавер кивнул и повернулся к воротам, чтобы идти, но Вальжан вдруг добавил вполголоса: - Тенардье не идет у меня из головы. - С чего бы? – озадаченно уставился на него Жавер. – Ты тут ни при чем. Ты же его пальцем не тронул! - Страшный конец, - проговорил Вальжан, зябко поежившись. – Страшная участь. Всех потерял – жену, двух дочерей, сына… - Чтобы потерять, нужно иметь. Этот крысюк никого не любил, ни жены, ни детей. - Мы не можем этого знать наверняка. - Можем. Дочерью он торговал, а мальчишку приучал к своему ремеслу, отлично зная, к чему это приведет. - Я вот думаю, почему все это его не образумило и не привело к покаянию, - вздохнул Вальжан. - Видно, не во всякой душе возможно действие Божие, - рассудительно заметил Жавер. КОНЕЦ 1. Ривьера - "река" (фр.) - ожерелье из драгоценных камней, скрепленных таким образом, что креплени не видны; "река" из самоцветов. Вальжан прав, это статусное украшение. 2. "Максим" - знаменитый парижский ресторан. 3. Изящное крепление для букета из живых цветов, которым было принято украшать наряды юных девиц.