Не через меня

Раскаянье? Оно так много может. Но что оно тому, кто нераскаян? Шекспир. Гамлет - Это он? – потрясенно прошептал Жан Вальжан. - Вне всякого сомнения, - процедил сквозь зубы Жавер. – Не вмешивайся. - Какая встреча, - с этими словами бывший инспектор шагнул к остолбеневшему от неожиданности Тенардье. – Без глупостей, Жондрет, подними руки. Я ведь тебя предупреждал. Жавер окликнул главаря Петушиного Часа в момент, когда тот с помощью набора отмычек собирался проникнуть в дом. Застигнутый врасплох, он замер на месте, но быстро пришел в себя и швырнул тяжелую связку в Жавера. Тот ловко поймал ее. Тенардье выхватил пистолет. Жавер испытывал безотчетное отвращение к убийству, хоть и понимал, что бандиту нет никакого резона сдаваться, учитывая заочно вынесенный ему смертный приговор. Тем не менее он переместился так, чтобы оказаться на линии огня между Тенардье и Вальжаном, и предпринял попытку избежать стрельбы: - Не валяй дурака, Жондрет. Ты уже стрелял в меня дважды, и все без толку, а я не промахнусь. Брось пушку. Жан Вальжан ощутил прилив холодной ярости, редкие приступы которой не затуманивали его сознание, но удесятеряли силы. Он презирал и ненавидел этого выродка, в котором порядочности и доброты не набралось бы и на полчеловека, зато злобы, коварства и алчности хватило бы на десятерых. Падение и смерть Фантины, страдания Козетты, до сих пор бледневшей при виде похожего силуэта в толпе, взывали к отмщению (о том, что он сам едва не погиб от рук Тенардье и его сообщников, Жан Вальжан не думал и не вспоминал). Встав на защиту незнакомой ему Эрмины Жоливе от неведомого убийцы, Вальжан неожиданно встретился лицом к лицу со злым гением Фантины и мучителем Козетты – и ярость подняла голову, как разбуженный дракон. Однако Вальжан владел собой. После происшествия в доме Горбо он не сомневался, что Тенардье также ненавидит его, хоть и без всяких на то оснований, и, опасаясь подтолкнуть его к какому-нибудь безрассудному поступку, до поры до времени решил не вмешиваться. Тенардье колебался: здравый смысл подсказывал ему бежать, но слишком велика была жажда убийства. Злоба Тенардье возрастала пропорционально ухудшению обстоятельств, в которых он находился; в данный момент эти обстоятельства были отчаянными: он потерял былой вес и авторитет в среде парижских уголовников и, если можно так выразиться, опустился на самое дно дна. Будучи трактирщиком, он давал волю своему скверному нраву лишь с беззащитными, не способными дать сдачи; теперь ему было нечего терять, и соблазн всадить пулю в кишки проклятому фараону – чтобы три дня подыхал! - превозмог инстинкт самосохранения. Жавер верно истолковал его колебания, он имел дело с такими личностями на протяжении всей жизни, и никакой загадки они для него не представляли. За секунду до выстрела Тенардье он нажал на спусковой крючок, и… впервые в его жизни родной, ухоженный, пристрелянный пистолет дал осечку. …Жан Вальжан не только был силен как медведь, он умел двигаться с быстротой тигра. Когда в тишине послышался характерный звук осечки, и Тенардье с ужасной гримасой торжества навел на противника свой пистолет, Жан Вальжан выпрыгнул из своего укрытия и резко оттолкнул Жавера, оказавшись на линии огня. Дальнейшее произошло почти мгновенно, во всяком случае, гораздо быстрее, чем можно об этом рассказать. Главарь Петушиного Часа при виде Вальжана, разделаться с которым жаждал еще сильнее, чем с Жавером, дико захохотал и нажал на спуск. Промахнуться на таком расстоянии было нельзя. Выстрела не последовало. То, что произошло затем, Жану Вальжану и Жаверу было суждено помнить до конца дней. Лицо Тенардье побагровело и исказилось страшной гримасой. Казалось, он борется с невидимым противником, заломившим ему руку и направляющим на него его же собственный пистолет. Бандит корчился от ужаса, глядя в глаза смерти и не в силах помешать этому. Зрелище безнадежной борьбы с безликой смертью было жутким настолько, что Вальжан с Жавером непроизвольно прижались друг к другу. Грянул выстрел. Жавер успел оттолкнуть товарища и отскочил сам прежде, чем голова невольного самоубийцы взорвалась, как гнилой арбуз. Вальжан, бледный и потрясенный, несколько непоследовательно пробормотал: - Господи Иисусе!.. Какого черта это было?! - Ты заговоренный, - ответил Жавер; выглядел он, впрочем, не лучше. – Я слышал о таком… в детстве, от матери. Сама она ничего подобного не умела. Заговоренного оружие не берет, а кто попытается его убить – сам сдохнет. *** - Не стой столбом, надо валить отсюда! – Жавер, не иначе как от потрясения, съехал на уголовный сленг. - А он точно мертв? - Как топор! – бывший сыщик открыл дверь трофейной отмычкой и, схватив товарища за руку, потащил его за собой – на лестницу и в потайную дверь, которая вела в проулок. Снаружи послышался отдаленный шум – это спешил патруль со стороны полицейского поста, расположенного на соседней улице. Жавер верно рассудил, что обитатели дома нипочем не высунутся на звук выстрела, напротив, забаррикадируются в своих квартирах; они вдвоем беспрепятственно пробежали потайной ход, добрались до экипажа и дали деру. *** - Ты не помнишь, как его звали? Я имею в виду, по имени? – спросил Вальжан, когда резвая лошадка промчалась три квартала, оставив преследователей, если таковые были, далеко позади. - Вылетело из головы. Сдох, и ладно. Зачем тебе? - Помолиться. - Ты сможешь о нем молиться? – у Жавера даже рот приоткрылся, а глаза и вовсе стали как плошки. - За живого – не смог бы, за мертвого – должен… постараюсь. В экипаже была предусмотрительно припрятана бутылка водки. Пригодится рану обработать, а то и лошади влить в пасть – чтобы не подвела, уходя от возможной погони. Выслушав Вальжана, Жавер извлек бутылку из-под сиденья и отхлебнул прямо из горлышка. После чего протянул ее товарищу: - Будешь? - Можно, - согласился тот.