Ренессанс Республики

В единственном запомнившемся ему за всю сознательную жизнь сне Малик был птицей. Он не ведал общества себе подобных — он даже не был до конца уверен, что такие птицы, как он, вообще существуют. Все, что он знал о себе в этом сне — он могуч, его когти и клюв остры и сильны, а крылья выдержат не только вес его крупного тела, облаченного в роскошный наряд из темно-коричневых перьев, но и вес добычи, порой даже превышающей его немалые размеры. Взмывая в небо, он чувствовал каждый воздушный поток, каждое направление, его ничто не могло остановить. С воздуха открывался удивительный вид на мир, в котором он был одним из немногих заслуживших честь прожить свою недолгую жизнь почти что рядом с богами. Люди, эти хищники, славившиеся еще большей жестокостью, чем он или любой другой зверь, называли его орлом и, видимо, вкладывали в это название какой-то особенный смысл, словно облачали его жизнь в свой странный язык. Но думать об этом ему доводилось настолько же редко, насколько он встречал людей, и его это полностью устраивало. Его жизнь состояла из полета. Долгого, изящного, сильного и опасного, вызывающего зависть, страх и восхищение, приводящего в трепет не только других, но и его самого. Его жизнь состояла из свободы. Да, он все еще был скован условностями вроде добычи пищи, но при этом он был свободен, ибо только свободное существо может взмыть к самому солнцу и не упасть. И этот факт наполнял его гордостью, переходящей в гордыню, превратил его в беспечное и глупое существо, забывшее о том, что кроме него существует что-то еще. Даже вся его хваленая сила не спасла его от тех, кто был хитрее его и обладал силой, превышающей его собственную. Стрела, вонзившаяся в его большое крыло, прервала очередной его полет. Неловко хлопая крыльями и не понимая, что происходит, он свалился в заросли какого-то ягодного куста, ветки царапали его тело, а глаза не могли ничего разглядеть в мешанине из собственных перьев и зеленой листвы. Оглушенный болью, он распластался на земле, чувствуя, как вместе с кровью через рану его покидает и жизнь. Он не услышал шагов и даже не сразу понял, что кто-то раздвигает ветки над ним, чтобы следом вытащить его из куста. Едва очнувшись, он почувствовал резкую боль, с которой его плоть покидала инородная вещь, и, услышав странный звук, нервно вздрогнул, когда понял, что звук этот — человеческий голос. Человек держал его на своих коленях и звал по-своему своих сородичей, и он, орел, отчаянно закричал, надеясь испугать людей и освободиться, провести свои последние мгновения перед смертью свободным. Но вместо свободы пришло чувство облегчения. Что-то остановило кровь, покидающую его рану. Повернув голову, он с удивлением увидел, что человек перевязывает его рану чем-то, и это было так удивительно. Ведь разве не люди ранили его? Конечно же, люди, но, возможно, это были другие люди. Человеку, державшему его, были неведомы его мысли. Это была юная смуглая девушка, ее обсидиановые пряди выбивались из-под искусно расшитой золотой нитью пурпурной накидки, которой она закрывала половину лица, а карие глаза смотрели на раненую птицу, лежащую на ее коленях с сожалением и стыдом. Напевая какую-то колыбельную, она неумело бинтовала крыло, надеясь, что это поможет, до тех пор, пока за ней не пришли. — Ваше высочество, — из-за поворота выбежали трое мужчин и один юноша. Двое были стражниками, третий был сокольничим, которого она велела позвать, а в юноше же она сразу узнала своего брата. — Не пугайте нас так больше! Вам нельзя ходить по лесу в одиночку! — Я не одна, — девушка кивнула на птицу, и орел встряхнул головой. Ему вдруг показалось, что он понимает людскую речь. — Помогите же мне, этот бедняжка ранен! Сокольничий опустился на землю рядом с ней и занялся осмотром птицы, стражники с удивлением наблюдали за ними, пока юный принц, который был ненамного выше сестры, но одного с нею возраста, стыдливо прятал колчан со стрелами и лук за спиной. — Ты зря возишься с ним, — буркнул он. — Он все равно умрет. — Если на то будет воля Инаи, пусть будет так, — принцесса невозмутимо гладила дрожащего хищника, распластавшегося на ее коленях. — Но я в силах облегчить его страдания. — Он, конечно, страдает, — сказал сокольничий. — Но рана не смертельная. Этот гордый орел еще порадует богов своим полетом. Я заберу его и вылечу, если позволите. — Я не просто позволяю, но и прошу это сделать, — позволив сокольничему забрать птицу, девушка поднялась с земли. Ее длинная шелковая юбка испачкалась в земле, траве и крови, но счастливая принцесса вприпрыжку следовала к своей карете в сопровождении хмурого брата и стражников. Орел смотрел на этих двух и с удивлением осознавал, что по птичьим меркам эти двое — несмышленые птенцы, слишком рано выпорхнувшие из гнезда. Все его инстинкты кричали, что людям нельзя доверять, ведь его подстрелили именно люди, но остался бы он в живых, если бы один из этих несмышленых птенцов не проявил к нему, казалось, несвойственную их виду доброту? Конечно же нет, его бы без всякой жалости добили и превратили бы в набитое соломой чучело, как люди обычно и делали с его собратьями. Его же помиловала сама судьба, явившаяся в лице прекрасной незнакомки с искрящимися мудростью глазами. — Тазим! Мелек! — почти подойдя к карете, они услышали еще один звонкий голос. Высокая девушка, полностью скрытая под золотой тканью, казалась какой-то нереальной — падающий на нее яркий луч солнечного света так плотно окутывал ее фигуру, что невозможно было разглядеть ее лица. — Что же вы так долго? Отец будет сердиться! — Прости, сестренка, — сказала девушка, которую, судя по всему, звали Мелек, и указала на орла в руках сокольничего. — Мне стало жаль орла, которого подстрелил Тазим, вот я и остановилась ему помочь. — Ты как всегда, — покачала головой ее старшая сестра. — Твое доброе сердце — твоя большая слабость. Что нам с тобой делать? — Запретить выезжать на охоту, что же еще, — пробурчал Тазим. — Нур, это нечестно. Запрети ей мешаться у меня под ногами! Она и мне заслужить уважение отца и дяди не дает, и себя позорит. Опять по деревьям да камням скачет и подбивает меня соревноваться во владении мечом. Сердце Малика, заключенного в тело птицы, пропустило удар, стоило ему услышать имя Нур. Эту золотую девушку звали точно так же, как назвали его первую дочь. — Мы поговорим об этом потом, — их старшая сестра остановила этот разговор прежде, чем он успел перерасти в спор. — Забирайтесь в карету, нам пора возвращаться. Последним, что увидел Малик перед тем, как с его сознания спала пелена сна, стал взгляд Нур, с которым он только сейчас смог пересечься. Золотой божественный свет, окутывавший девушку, потускнел, и Малик вдруг почувствовал что-то неладное и потянулся крылом в сторону девушки. Даже сейчас, лишенная вуали света, Нур словно оставалась расплывчатым пятном, лишенным облика и даже характера. Разглядеть в этом пятне с человеческим голосом у Малика получилось лишь глаза девушки. В них, темных похожих на его собственные, не было ни страха, ни жалости. Она словно прощалась с ним перед долгим путешествием, в котором им не по пути. Этот взгляд пробуждал недобрые предчувствия, и, о боги, как хотелось бы Малику не застать воплощения этих предчувствий в жизнь. Не выдержав ее пристального и тяжелого взгляда, Малик отвернул голову вниз и с неприятным удивлением увидел вышитый на краю золотого платья лазурный узор Жертвенницы Инаи. Вздрогнув, он проснулся в собственной кровати. Свет одинокой свечи, стоявшей на прикроватном столике в маленьком подсвечнике, высветил холодную испарину, крупными бисеринами пота сбегавшую с его лба вниз по лицу. Что-то жуткое было в этом сне, что-то зловещее и неприятное, как будто Иная пытается его о чем-то предупредить. Разум кричал о том, что это всего лишь его опасения, связанные с обычными эпидемиями, регулярно возникающими в трущобах Империи после сезона дождей, и что здесь, в Золотом Бутоне, его семья в полной безопасности, но сердце билось с ужасающей скоростью, заставляя голос разума отойти на второй план. Шаги и приглушенные голоса, доносящиеся из гостиной, вырвали его из размышлений. Напрягшись, Малик различил в тихом бормотании слова «болезнь», «последние часы» и «как ему сказать». — Тауфик? — позвал главного евнуха, который сегодня должен был дежурить у его покоев, Малик. К его удивлению и даже ярости, евнух показываться на глазах не торопился. Напряженный император поднялся с постели, кое-как накинул халат, что было все еще трудновато сделать с одной рукой даже спустя полтора года после ранения, и вышел из спальни в гостиную. Там он обнаружил не только Тауфика, но и Разан, управляющую гаремом, и Альтаира, собственного сателлита. Все трое были бледны, печальны и напуганы. — Что здесь происходит? Разве не велел я будить меня, если происходит что-то из ряда вон? Сглотнув, дрожащий Тауфик перевел печальный и полный слез взгляд на управляющую и главнокомандующего. Разан, опустив глаза в пол, сжимала руки в кулаки, а Альтаир поджимал губы. Никто из них не решался сообщить что-то страшное и, видимо, уже случившееся. — Господин, — наконец, Тауфик взял на себя смелость заговорить. — Сегодня наш дворец посетила госпожа Иная... и забрала нашу драгоценность в свою сокровищницу... Силы и контроль покинули едва успевшее оправиться от травмы тело Малика прежде, чем его напряженный от стресса мозг успел обработать услышанную информацию. Его дворец снова посетила Иная. Это могло значить только одно. Его Нур, его первый ребенок, первая принцесса, родившаяся за последние полвека в этом дворце, его лучик света, заразилась холерой, каким-то образом проникшей во дворец из очагов болезни на краю города. — Почему так быстро, — пробормотал он, не без помощи Альтаира, мгновенно оказавшегося подле него, чтобы помочь усесться, опускаясь на стоящий рядом диван. — Почему... никто не сказал раньше? Как эта дрянь добралась до моего ребенка? Как эта зараза вообще проникла во дворец? — Это ужасное стечение обстоятельств, с которым мы ничего не смогли поделать, — Разан, конечно же, прекрасно понимала, что от этого никому не легче, но факт оставался фактом. — Нам слишком поздно доложили, что источники, откуда мы берем воду, могут быть разносчиками заразы, в течение первого дня мы не обрабатывали воду должным образом. Всех заболевавших слуг мы быстро изолировали, но болезнь добралась до Дворца Розы быстрее нас. Сначала в лазарет попала госпожа Майса, спустя два часа ее высочеству стало плохо. Мы не успели сообщить — попросту не могли бросить их одних в такое время. Нам очень жаль, господин, и прощения нам нет. Ее высочество... были так малы... малышка ушла на моих руках. Все услышанное не укладывалось в голове. Пока он крепко спал в своих покоях, безопасных и, казалось бы, надежно укрытых от любой невзгоды, мать его ребенка мучилась от ужасной болезни, а их девочка, их драгоценность теряла свой благословленный блеск и умирала. Никто в этой комнате не мог сдержать слез, вызванных этой мыслью. — Сколько прошло времени с... — Четверть часа, — Альтаир положил свою крепкую руку ему на плечо. Конечно, он не претендовал на роль кого-то, кто понимает его чувства, но он разделял их, отворачивая свою могучую голову, лишь бы Малик не видел его слез, как и каждый раз, когда происходило что-то из ряда вон выходящее. — Иная да воспитает ее в Золотых Чертогах. Несколько минут прошли в тягостном молчании. Наконец, подавив спазмы в горле, возникавшие каждый раз, когда Малик был готов разрыдаться в голос подобно маленькому ребенку, он махнул уцелевшей рукой в сторону ведущей в коридор арки. — Хоть в лепешку разбейтесь, — твердо сказал он. — Но спасите остальных. Как можно больше людей должно остаться в живых. Не только во дворце — везде, где есть очаги болезни. Больше потерь я не вынесу. Слуг ветром выдуло из кабинета. Остался только Альтаир. — Они не виноваты, — прошептал Малик спустя несколько минут молчания. — Я их не виню. Скажешь им об этом? — Ты сам скажешь, — ответил сателлит. — Не сейчас. Потом, когда станет легче. Еще несколько минут тягостного молчания словно тяжелым канатом обхватили грудь императора, которому так сильно хотелось выговориться. — Я боюсь заводить детей снова, — сказал Малик, хватаясь слабыми пальцами за руку Альтаира. — Это слишком тяжело. Я не переживу новых потерь. Как я могу привести ребенка в мир, зная, как велики его шансы не дожить и до двух лет? Нур и полугода не исполнилось, Альтаир... Она даже ничего не успела увидеть, а боги уже забрали ее. — Иногда вещи происходят не по воле богов, — тихо сказал Альтаир, сжимая ладонь Малика в своей. — Боги создали нас по своему подобию. Наши проблемы — тень их проблем. Порой даже они не могут отвести смерть и избавить от боли. Но в их силах благословить тебя вновь. — Если это благословение несет с собой смерть тех, кого я люблю, тогда я не хочу его принимать. — Я знаю, — вздохнув, Альтаир опустился на колени около дивана. — Но впредь мы будем умнее. Мы придумаем новые меры предосторожности. Будем лучше заботиться о больных. Научимся предвосхищать эпидемии. И уже тогда приведем в мир детей. Нам придется это сделать, хотим мы этого или нет. — Ты ведь знаешь, что это утопия? — задал риторический вопрос Малик. Конечно же, Альтаир знал, что они никогда не смогут полностью избавить свой народ от эпидемий. У них банально нет столько знаний о природе болезней, чтобы предотвращать их. Но вместе с тем Альтаир был прав, как бы ни было больно это признавать. Им придется быть осторожнее. И снова попытаться завести детей тоже придется. Они не имеют права не оставлять наследников. — Но в любом случае... Спасибо за поддержку. Полагаю, нам с Майсой она будет нужна как никогда в ближайшее время. Поднявшись с дивана, Малик подошел к окну. Предрассветное небо было затянуто темными тучами, вот-вот грозившими исторгнуть еще один обильный и смертоносный поток дождевой влаги. Тучи закрывали собой небо и восходящее солнце так плотно, что сквозь них практически не проникал свет, и сердце Малика заболело сильнее. Слезы наконец-то вырвались из плена его самоконтроля, чтобы проложить путь по лицу отца, скорбящего по ребенку, потерянному так рано.

***

И в то время, как одна царственная семья горевала о потере своей наследницы, члены другой, не менее знатной, семьи с напряжением ждали важных новостей. На другом конце материка, омываемом восточными морями, в столичном дворце семьи Аудиторе, несколько человек отчаянно сражались за жизнь, вырывая ее из рук другой, не менее страшной болезни, оспы. Дворецкий, облаченный в ливрею бордового цвета, постучался в двери кабинета своего господина. Кондотьер-Генерал не спал. Даже его семью не обошла стороной жестокая болезнь, и сейчас Мария, его любимая жена, была одной из тех, кто боролся с ней. Лекари, осмотревшие ее, сошлись на одном — сегодняшняя ночь для многих, включая госпожу Аудиторе, будет критической. Те, кто переживут эту ночь, смогут побороть болезнь. Прекрасно понимая серьезность положения, Джованни не находил себе места от волнения. Услышав шаги, он обернулся к вошедшему дворецкому. — Пока что изменений нет, — отчитался Рэниро, дворецкий, служивший Джованни с того самого дня, как тот занял место своего отца в одном из самых крупных банков страны. — Но Аннетта говорит, что дыхание становится крепче. Надежда есть. — Как дети? Надеюсь, никто не заразился? — вздохнув, Джованни сделал пару нервных шагов по кабинету. — Я себе места не нахожу. Никогда еще не расставался с ними так надолго. — На вашей семейной вилле им ничего не угрожает, она слишком далеко от очагов болезни. Час назад соколиной почтой пришло письмо от вашего брата. Мессер Федерико держится молодцом, он занимает братьев и сестру, чтобы они не так сильно скучали по дому, пока что у него все получается. Мессер Эцио учится кататься на лошадях — насколько это возможно в его юном возрасте. Сеньора Клаудия проявляет интерес к счетам дяди, мессер Марио жалуется, что она портит его учетные книги, хотя я готов подтвердить, что ее внимательность уже исправила несколько досадных ошибок в его подсчетах. Наконец, мессер Петруччо капризничает за всех четверых. Ему нравится на свежем воздухе, мессер Марио отмечает его интерес к животным, но все-таки он еще совсем юн и, что ожидаемо, скучает за матерью. — Бог с ними, с капризами, их здоровье важнее, — отмахнулся Джованни. — Они еще дети, им сложно понять, насколько опасно оставаться дома, но, быть может, повзрослев, они поймут. Так или иначе... утром все решится. Отвернувшись от дворецкого, Джованни подошел к окну. Отдернув занавески в стороны, он распахнул окно, позволив свежему вечернему воздуху и блеклому уличному свету проникнуть в душную, протопленную и темную комнату. Дворецкий подошел ближе, чтобы в случае необходимости помочь господину. — Я слышал, не только республиканцы страдают от эпидемий, — сказал Джованни, намекая на свой давнишний приказ собрать и прочитать доклады придворных о ситуации на материке. — Этот год выдался особенно тяжелым для всего материка, — вздохнув, принялся отчитываться Рэниро. — Климат Республики, к счастью, не располагает к длительным муссонам, как в Империи, из общих источников с имперцами мы воду не берем, в одни и те же приграничные места отходы не свозим, таким образом, эпидемия холеры, свирепствующая на юге Империи, нам не страшна. С другой стороны, у нас свирепствует оспа, черная оспа, которая началась слишком внезапно. Наши люди ведут расследование, крепнет мнение, что заражение было неслучайным. Первые заболевшие не были жителями границ, как обычно это бывает в таких случаях, поскольку прошлые эпидемии начинались с зараженных беженцев из Королевства, избежавших принудительного лечения, и изредка из-за крыс, попавших в страну с королевскими кораблями. Первыми начали заболевать важные, влиятельные люди из Солэ, большинство — жены знатных господ, сеньора Мария тому типичный пример. Для отвода глаз, весьма вероятно, кто-то заразил и приграничных жителей, но их состояние еще даже не перешло в критическое, кроме того, среди недавно прибывших ко двору зараженных не выявлено. Мы склонны считать причиной болезни заговор. — Пока что рано говорить об этом, — Джованни прервал своего дворецкого. — Что еще? Какие новости из Королевства? — После кризиса, вызванного их договоренностью с имперцами касательно золотых приисков на северной границе, дела в Королевстве идут не очень, — Рэниро продолжил свой отчет. — Король Ричард сильно рассчитывал не только на эти золотые прииски, но и на поставки продовольствия из Империи, которые планировал получать после заключения брака между его племянницей и императором Аль-Саифом. Не мне вам рассказывать, что пошло не так с этим браком, но ожидания короля Ричарда не оправдались. Он не подготовил народ к грядущей зиме, запасов у северян мало, случившаяся засуха еще больше ухудшила ситуацию, так что не лишним будет подгадать момент и продать наши излишки зерна по удобной цене. Это окупит наши расходы на флот. Кроме того, наши шпионы докладывают, что и северяне страдают от какой-то неизвестной болезни, проявляющейся в долгом тяжелом кашле. Их лекари пока затрудняются сказать, что это за болезнь, поэтому нам придется тщательнее осматривать путешественников, пересекающих наши границы. Пока что это все. Дослушав доклад, Джованни выпрямился и, размяв плечи, заложил руки за спину. — Выходит так, — мрачно сказал он, развернувшись к дворецкому, но проговаривая свои мысли вслух так, словно бы говорил сам с собой, — что весь материк переживает кризис, словно бы боги запустили механизм какой-то жестокой чистки... Слишком идеально все совпало, слишком удачно... — Мессер, таких совпадений не бывает, — продолжил настаивать дворецкий. — Каждый год в одно и то же время Империя страдает от эпидемий холеры, вызванных их климатическими условиями и плохим поддержанием чистоты. В Королевстве же регулярно открывают новые болезни и состояния, вызванные распущенностью северян и их издевательской модой на калечащие приспособления и одежды. Нередко эти болезни попадают к нам по вине беженцев, послов и купцов. Кто-то очень удачно подгадал момент и заразил наших людей так, чтобы это выглядело как очередная заграничная болезнь. Мы найдем этих людей, господин, и отдадим их в руки правосудия... — Хватит, Рэниро, — Джованни рассердился настойчивости дворецкого. Торопливо закрыв окно, он отвел дворецкого к камину и тихо пробормотал. — Мы давно знаем заговорщиков, но доказательств у нас нет и не будет ближайшие десять лет. Чтобы иметь эти доказательства, нам нужны свои люди в Сеньории, Палате Кондотьеров и, что более важно, нам нужен наш человек в должности Великого Дожа. Единственный, кто достоин занять это место, не являясь при этом нашим человеком, но доверяющим мне достаточно, является Лоренцо Медичи. — Прошу меня простить, но я не вижу проблемы, — Рэниро хмурился. — Он весьма уважаемый кондотьер, люди проголосуют за него. — Сегодня днем на заседании Лоренцо официально отказался от притязаний на место Дожа, попросив сохранить за ним место кондотьера, — кусая губы, сказал Джованни. — Мой брат и Кондотьер-Посол хотят, чтобы я выставил на голосование свою кандидатуру, а должность Кондотьера-Генерала по праву родства передать Марио, чтобы она сохранилась за членом нашей семьи. Более того... Макиавелли хочет заручиться поддержкой императора Аль-Саифа и посадить меня на кресло Дожа. — Не могу сказать, что не одобряю эту идею, в моих глазах вы, разумеется, один из достойнейших людей Республики, заслуживающий эту должность как никто, однако, зачем впутывать сюда имперцев, — пробормотал Рэниро. — Не будет ли честнее оставить это на усмотрение только республиканцев? — Такие вещи никогда не остаются в рамках внутренней политики, как бы нам этого не хотелось, — Джованни крутил в руках подхваченную со стола перьевую ручку. — От выбора союзников, как внутри страны, так и извне, будет зависеть мир на материке на протяжении всего моего правления. Связываться с северянами глупо — их притязания на территорию Империи и их богатства весьма серьезны, вероятность быть втянутыми в очередную войну за компанию с ними слишком велика. Здесь я буду вынужден согласиться с ними — если и выбирать союзника, влияние которого поможет мне получить должность, есть смысл выбирать императора Аль-Саифа. Единственное, что меня беспокоит — стоит ли мне вообще вступать в борьбу... — Я удивлен, что для вас нечто подобное — повод для размышлений, мессер, — недолго думая, ответил на этот риторический вопрос Рэниро. — Стоит ли вам заботиться о безопасности и здоровье своей жены? Или заниматься воспитанием своих детей? Управлять имениями, доставшимися вам по праву рождения? Нести этот груз ответственности, возложенный на ваши плечи Богом? Имеете ли вы право отказаться от работы, которая не под силу никому, кроме вас? — Вступив в борьбу, я подвергну свою семью, свои поместья, права и обязанности опасности, Рэниро. Так что да, это веский повод для размышлений. — Вступив в борьбу, вы также получите больше возможностей для защиты того, что вам дорого. Оставшись в стороне, вы развяжете руки тем, кто столетиями планировал избавиться от вашей семьи. Удивительно, что вы готовы отказаться от борьбы за то, что веками создавалось вашими предками, полагая, что бездействие — лучший ответ на очевидный заговор. В кабинете повисло тяжелое молчание. Джованни снова отвернулся к окну, обдумывая слова дворецкого, Рэниро же терпеливо ждал, пока господин не смирится с тем, что ему все равно придется сделать. Это не было вопросом «Вступать в борьбу или остаться в стороне», это было выбором между «Рано» и «Поздно». — Полагаю, у меня действительно нет выбора, — вздохнув, признался Джованни, — как бы мне не хотелось его иметь. Зайди ко мне через час. Я отпишу брату и нашим союзникам. Покидая кабинет господина, Рэниро задержался на миг в коридоре, чтобы через приоткрытую дверь взглянуть на Джованни в последний раз после этого разговора. Джованни снова встал у окна, приложив руку к стеклу. В закатном сумраке его силуэт казался смазанным, словно исчезающим во тьме, и Рэниро ощутил, как сжимается его сердце. Вот он, бич каждого порядочного дворецкого вроде него. Он не имеет права отказаться от поддержания чести семьи, которой служит, и пренебречь ее безопасностью, даже если защита семьи означает вступить в спор с собственным господином, отказывающимся от своей ответственности. Подавив очередной тяжелый вдох, Рэниро закрыл за собой дверь и отправился к спальне госпожи, справиться о ее здоровье.