Осколки мира

Ты давишься вином Сиродила, и оно багряными струйками стекает с уголков твоего рта. Сослуживцы смотрят на тебя с осуждением, ведь как можно переводить такое вино, но ты не можешь им объяснить. Потому что ты один выжил в Бруме из всего отряда, а эти еще ни разу не покидали форт, потому что в ноге еще отдается болью удар молнией, а на телах этих рекрутов нет ни единого шрама. Тебя перебросили из Брумы в Чейдинхол, и ты не то чтобы против, ведь отдых не повредит никому, только вот Пакт отступает. Пакт отступает из Сиродила, и ты ничего не можешь с этим поделать. Ты можешь лишь раз за разом давиться сиродильским вином и смотреть куда-то сквозь пространство-время, лишь машинально поднося вилку или кубок ко рту. И машинально же смеяться тупым и нелепым шуткам. Ты можешь делать все машинально, ведь ты сам машина, единственная функция которой убивать. Ты помнишь первую, бретонку, девчонку еще, которая пыталась достать тебя заклинанием, но тени оказались быстрее. Ты оказался быстрее, и не у тебя на груди растцвел кровавый цветок. А потом таких вот бретонок-альтмерок-и-скамп-его-знает-кого-еще стало настолько много, что ты перестал считать. Их стало настолько много, что держать их в памяти было уже невозможно, и ты не держал — ведь командир, прибитый после льдом к какой-то брумской избе, прямо сказал тебе, мол, забудь их, не стоят они того, забудь, иначе свихнешься, все равно ничего уже не исправить. Ты машинально пьешь вино Тамики, и снова им давишься, потому что чувствуешь в своем рту не вино, а кровь. Но рекрутам не объяснишь. И они опять и опять смеются над тобой, над твоей болью, над чувством вины, что тебя гложет, но нет таких слов, которые бы могли им объяснить. Нет таких слов, и ты молчишь и угрюмо жуешь картошку, под смешки птенцов, из которых хорошо если половина доживет до второго боя. Ты жуешь, и запиваешь вином, но чувствуешь только кровь и огонь, но все же улыбаешься вымученно имперке из Чейдинхола, которая подносит солдатам выпивку. А в глазах ее плещется ненависть. Но разве объяснишь ей, что надо так, что ты исходил земли Доминиона и Конвената поперек и вдоль, что нет там ничего достойного, и что Пакт — лучший вариант. Но разве объяснишь ей, той, чьих дочерей изнасиловали какие-то ублюдки, что вы все не захватчики и вовсе не такие подонки в большинстве своем. Не будет таких слов, чтобы объяснить ей. Да и смысла нет. И ты пьешь сладкий сироп ее улыбок, но чувствуешь горечь жгучей ненависти, но не можешь ненавидеть в ответ. Под огнем орудий Доминиона ты не вспомнишь ни вкуса вина, ни ненависти в глазах местных, ни злые шепотки в спину, но и вины ты не вспомнишь тоже — все это придет после, когда — если — ты выживешь. Ты знаешь это точно, потому что не раз и не два такое было. Потому что кровь тебе видится уже не только в вине, но даже в собственной фляге с водой.