With you infinity

В этом году случается столько дерьма, что Намджун в какой-то момент абсолютно шальной мыслью думает — почему люди совершают суицид, не имея даже толики силы на то, чтобы убить себя? Вопрос философский. Кант, возможно, тоже пытался размышлять на тему существования, которое скрывается за красивым фасадом слова «жизнь» — где-то между трудами про метафоричность времени и молекулярным разбором собственного восприятия — Намджуну то ли смешно, то ли хочется плакать. Намджун думает — почему люди совершают суицид? Сколько времени должно пройти между теми самыми точками отсчета, чтобы окончательно решить? Чимин называет его дураком и дает смачный подзатыльник чисто из солидарности с их отношениями. Не будь у них там по закону «долго и счастливо», Чимин бы размазал его лицо по асфальту. Намджун глупо хихикает, рассматривая шторы. Бежевые. В полосочку. Тюль в еле заметный цветочек. А за окном — снег, снег, снег. Что-то случается в этот год: утраты, пригоршни горя, редкие лучи света между низкими грозовыми тучами, боль и обиды, и расставания, и расстройства. И Намджун вокруг всего этого хаоса ощущает себя прозаичным маленьким человеком в эпицентре ядерного взрыва. Будь у него шинель, он бы застрелился. Время додавливает старые раны до гноя и слез, где-то между островками ада случается немой вопрос в пустоту — а дальше что? А будет оно вообще — это дальше? С Чимином они ругаются под самый конец, стоически выдержав до этого целый год без громких скандалов и обличающих слов. Намджуну не остается ничего больше, кроме как улыбаться и кивать — Мадагаскар бы заплакал от убожества — лишь бы не раскололся последний рубеж. Когда говорят «все будет хорошо», Намджуну хочется кричать в мир, во всю гребаную вселенную. Открыть окно, смотреть в небо и кричать, пока не сядет голос. Если мир не реален, то все будет хорошо, когда-то, не сегодня, не сейчас. В обратном случае ничего хорошего им уже не сулит. Сеул мерно тонет в снегу, и Намджун придумывает шестьдесят восемь способов перестать быть в этом панихидном декабре. В детстве все вокруг казалось больше и значительней только потому, что ты сам был меньше и глупее. Намджуну двадцать пять — возраст, когда «дальше будет лучше» и «новый год с чистого листа» встает костью поперек горла. В прекрасное чудо верить перестаешь не из высоких принципов рациональности ума, прикрытого корочкой из высшего, чудо просто само перестает случаться. Глухое одиночество посреди вечной аннигиляции, Намджун как песчинка, некогда случайно оброненная в чан с водой. Камень зарыт не в том, что Намджун чувствует себя не как все, не в том, что он хочет вот этого — не как все. Просто мир вокруг — один большой слаженный механизм, работает по правилам, живет по уставам. А Намджун, может, хочет быть не работником сферы юриспруденции, может, он бы полетел к далеким звездам. Будь только хоть крохотный шанс исправить эту планету. — Салат режь, — спокойно говорит Чимин. Натирает морковь на терке. В квартире играет wham! с их новогодней, все скатывается в грусть и печаль. — Да не так режь, господи помилуй! Отдай нож. — Я не умею готовить, из года в год одно и то же. Ну не способен я на это. Скажи спасибо, что плита все еще работает. Чимин откладывает терку с глухим звоном. Взмахивает руками, цедит: — Спасибо. Счастья, здоровья, хорошего настроения. С Новым годом. До этого самого нового года — восемь часов. Грусть обволакивает их квартиру — нерешенные споры, недорассказанные истории, задушенные слова — все складывается пылью на полки с книгами. — Ты все еще обижаешься, — констатирует Намджун. Нож и правда откладывает, зато берется перемешивать руками маринад. — Я вообще не обижаюсь, представь себе. Мне просто неприятно каждый раз слышать про то, как ты размышляешь — в петлю или с шестидесятого этажа. Дилеммы, которые мы заслужили, — злая ухмылка, ядовитая. — Я тебя люблю, Намджун. Такое бывает. И пусть пройдет еще семь лет, и еще. У меня планы приземленные: дожить до старости, понянчить внуков, завести собаку. С тобой. А ты со своими смертями и тупыми вопросами. Намджун всегда любил Чимина. И сейчас любит — всеми правдами-неправдами, на то самое навсегда. Сколько всего вместе прошли, а никак не разлюбится. — Ну я же не говорю, что хочу умереть. Просто размышляю, что такое счастье. Особенно в этом году. Wham! сменяет несменная королева Рождества Мэрайя Кэри со своей культовой подборкой попурри. Гирлянды на бежевых шторах мигают в приступе лютой эпилепсии. Намджун морщится и отворачивается. — Ты дурак и вопросы у тебя дурацкие. Почему надо обязательно задумываться о чем-то глобальном? Можно мечтать, можно желать, но счастье — оно вот тут. В мелочах. В нас с тобой, в том, как пахнет наша квартира, в случайно украденных поцелуях. В интересных книгах, эпичных фильмах. В красивом закате. Счастье — мельчающее. Мерцающее. Не обязательно менять мир, чтобы обрести душевный покой. А ты дурак, потому что не ценишь то, что имеешь, — Чимин пожимает плечами. Дарит какую-то успокаивающую улыбку, гарант на перемирие, — Намджун. Может быть, Чимин прав, думает Намджун. Может быть, счастье прячется от глаз, замыливается перед взглядом, превращается в рутину — люди проходят мимо него, не замечая красоты момента. Может быть, не надо быть абсолютом всей вселенной, если ты уже атлант в чьей-то. И в прошедшем году, если задуматься, моменты были раскрашены не только черным мазутом, где-то виднелась корочка яркого масла, а где-то воздушной акварели. Может быть, жизнь — серая. Не черная и не белая. Своя. В дверь оглушительно звонят. Чимин подскакивает с перекошенной от счастья улыбкой. Намджун — в недоумение и непонимание. В этот год они решили никого не приглашать и никуда не идти, спрятаться от всего мира без новогоднего настроения. В квартиру заваливается радостный Хосок с подарочными пакетами в обеих руках. — С праздником, мученики! Не понял, почему у вас играет эта слащавая попса, где джингл беллс рок? Чимин громко смеется, прикрываясь ладошкой. За Хосоком тянется вереница их друзей, выряженных в какие-то абсолютно неуместные костюмы — Тэхен кажется слоном, а Сокджин Марио с мишурой на шее. Намджун теряется и не знает, что думать. — А что с одеждой? Цирк сбежал, актеры у нас? — ласково интересуется он, пожимая всем руки. — У нас флешмоб, чтобы поднять тебе новогодний настрой. Я, э-э, эльф-торговец. Торгую счастьем. Держи, отсыплю тебе побольше по блату, — Хосок делает вид, будто рассыпает пыльцу вокруг Намджуна, из-за чего все начинают ржать еще сильнее. Чимин обнимает сзади. Тыкается носом между лопаток. — Они любят тебя, — говорит он. Намджун накрывает его ладошки своими. Улыбка сама врастает на его лицо, словно приклеенная. — Не знаю, плакать или смеяться. Народ копошится на кухне. Чонгук включает-таки джингл беллс, чтобы Хосок успокоился, а Тэхен танцует со своим хоботом. Момент акварелью. Они вместе. Они счастливы.