Голод

      Наступил очередной июльский денёк, и старая компания друзей – Мелани, Клэр, Дэниел и Чарли – снова собралась вместе на центральных улицах Шоколадного королевства, будто бы намереваясь продлить лето и не дать осени ходу. Старая – и потому, что уже давно сложившаяся, и потому, что выпускной класс неуклонно приближался, а после него будет уже не до юности. Незнакомец бы едва тут прижился – «банда» не всех принимала охотно: всё-таки в каждой стае свои порядки. Хорошо, что их было всего пятеро (с недавних пор шестеро): королевство бы не выдержало большей толпы.       Чем ближе был конец лета, тем сильнее их одолевал азарт: не упустить ни дня, ни часа, ни минуты, ни секунды, ни мгновения лета – вот что стало первоочередным законом, сидеть дома – вот что стало главным преступлением. Каждый день они упивались солнцем, стуком каблуков по дорогам, ароматами выпечки, громким смехом друг друга и недовольством окружающих, которые кидали вслед им – взбалмошным и неумолкаемым – возмущённые взгляды. Мелани видела в этих взглядах зависть и насмехалась над скучным миром взрослых, которые будто уже и забыли, что такое живая, искренняя, неудержимая радость, пьянящая летняя свобода и молодость. Они помнили только про то, как следует подавать себя, вот и всё. Скукота. И глупость: мир так изменился, что уже нет смысла вести себя чинно и благоразумно, как это было принято раньше. Балы смешались с грохочущими от музыки вечеринками, вычурные платья из тяжёлых тканей – с джинсами и топами, тяжеловесная речь – с грубоватыми словами Путешественников, старые нормы – с новыми, кареты начали ездить без лошадей… Манеры тут ни к чему, что бы там ни считали родители Мелани. Ничто уже не изменит мир назад, разве нет?       В этот раз банда умостилась на лавке в глубине парка, где их никто не должен был увидеть. Каждый из собравшихся замер со стаканом сока в руке: Чарли, пожалуй, главный заводила компании, пообещал «всех удивить» и теперь снимал с плеч рюкзак.       – Ну и что ты там откопал? – поторопил его Дэниел.       – Вы ж говорили, что пить дешманское вино надоело. – Чарли начал играть бровями.       – Да ладно… – Глаза у Мелани загорелись.       Клэр внимательно следила за движениями Чарли, а Дэниел выжидающе затаил дыхание. Мелани с восторгом и изумлением – не может быть! – наблюдала, как Чарли победоносно вынимает из рюкзака бутылку.       – Та-дам! – провозгласил он и принялся откручивать проволоку. – Прямиком из Королевства роз. А точнее из бара моего отца, но кого это волнует. Даже он сам не заметит, клянусь вам. Ему столько всего надарили – будет он любой хлам запоминать.       – Ничего себе хлам, – монотонно заметила Клэр, хмыкнув.       – Это в честь чего такой праздник? – поинтересовалась Мелани, видя, как прозрачное вино шипит в стакане. Ей казалось, что это тоже магия. Напиток господ. Напиток всевышних.       – А вам нужен повод, что ли? Да в честь чего угодно! – залихватски воскликнул Чарли и добавил, подумав: – Хорошо, допустим, в честь того, что у правителя Королевства лилий родилась племянница.       Все сделали по глотку, но глаза закатить успели: Чарли говорил о политике и вообще о том, что происходит в других королевствах, постоянно. Время было мирное, спокойное, но он всё равно умудрялся – Мелани всякий раз иронично поражалась этому его умению – находить новости, да ещё и рассказывать о них, будто об этом просили.       – Чарли-и! – протянула она. – Ты опять?       – Ну что? – возмутился он. – Это разве неинтересно? Да вы чего?       – И чего тут интересного? Этим избалованным принцесскам только дай поконфликтовать за престол и поистерить на публику, – сказал с усмешкой Дэниел. – Как типично.       – Правда что, – охотно согласилась Мелани. – Что нам до этой племянницы? Это сейчас все радуются, а в итоге девчонка вырастет и вряд ли что-то путное сделает. Все-все её забудут, станет просто строчкой в генеалогическом древе рода и в учебниках.       – Чарли, ты надоел со своей политикой и новостями, вот реально, – стал подтрунивать над приятелем Дэниел. – Сколько можно нудеть?       – Да-а, – протянула Мелани. – Понятно, что твой лучший друг – Адриан.       Компания согласна закивала и многозначительно заулыбалась. Чарли пытался навязать им Адриана несколько месяцев, но тот пока так и не вписался в компанию полностью: он умел шутить, но не умел дурачиться, с ним было легко общаться, но он был слишком скрытен. Чёрная лошадка. Мелани вообще не понимала: что Чарли с ним возится? Адриан – «не такой, как все» – и Чарльз – заноза в одном месте, вечный выдумщик-сорванец. Казалось, что это Адриан – сын главного советника короля, а не наоборот.       Но её не удивляло, почему это компания ещё не начала открыто насмехаться над ним, как они бы сделали с любым другим чужаком. Никто не захотел бы ссориться с Чарли. Так что неважно: хочет Адриан сидеть в одиночку – пусть. Хочет присоединиться к веселью и молчаливо порицать взглядом собравшихся – тоже пожалуйста. Всё равно у Адриана был один козырь – крепкая дружба с Чарли. Мелани ожидала, что тот вступится за приятеля.       – Да идите вы к чертям морским! – в самом деле вспылил Чарли. – Ещё и Адриана приплели!       – Кстати, где он? – поинтересовалась Клэр. – Почему не с нами?       – Рисует в галерее, где ж ещё. Готовится к поступлению.       – Летом? Готовиться? – изумилась Мелани. – Не понимаю.       – Какой пай-мальчик, только подумайте! – воскликнул Дэниел.       Сквозь смешки раздался звонок. Мелани прислушалась. О нет, только не сейчас. Она полезла в сумку, стараясь игнорировать разочарованные взгляды: позвонить в разгар вечеринки – то же самое, что прервать просмотр фильма на самом интересном месте. Телефон появился у неё не так давно, но уже принёс гору хлопот. До этого она могла без проблем ничего не говорить родителям о прогулках, а они бы ничего и не узнали. Теперь же они названивали несколько раз в день.       – Жёсткий контроль? – сочувствующе спросила как-то Клэр.       – Ты будто не видела моих родителей, – вздохнула Мелани. – Попытка поиздеваться и посмеяться надо мной. Изображают заботливых.       Мелани понимала, что родители любят её, так же хорошо, как знала, что они ну совсем не походят на людей, всё и вся контролирующих и обо всём переживающих. Их не волновало, что она целыми днями была не дома, что её могла заколдовать ведьма, что она могла попасть в плохую компанию. Нет, им просто хотелось изобразить больную заботу – изобразить очень театрально и при этом стараясь не засмеяться в голос. А-ля: «Ну ты что, поверила, что мы серьёзно? Но было весело».       Казалось бы, просто плоская коробочка с металлическими деталями и магическим помощником внутри – а столько проблем. От ответа было не отвертеться, приходилось брать трубку. С другой стороны, это развивало смекалку и актёрские способности: импровизировала на каверзные вопросы матери и отца («Где ты?», «Когда будешь дома?») Мелани мастерски, а говорила «да», когда ответ на самом деле был «нет», до удивительного уверенно.       На этот раз звонил отец. Мелани ещё секунду смотрела на экран, обдумывая, что же произошло. Рано же он звонит: она только-только из дома вышла и ничего пока не натворила. Да же? Или всё-таки что-то успела?       – Мелани, радость ты моя, – подчёркнуто терпеливо начал папа, когда она всё же взяла трубку.       Это не был звонок из категории «сыграем в тревожность». Терпеливость, которую Мелани услышала уже в первом слове, не предвещала ничего хорошего. Папа не был строгим и вспыльчивым, и с чувством юмора у него всё было в порядке, но он умел посмотреть так, что становилось стыдно.       – Хотелось бы мне, чтобы ты была моей гордостью, а в итоге становишься предубеждением: так и знал, что задержишься – и вот, пожалуйста!       – Пап, пап, ты путаешь: предубеждение – это другое.       – Ещё и отсылку мне испортила, что за дочь? – запричитал – конечно, невсерьёз – папа. – Мы же обо всём договаривались. Почему ты не дома?       Мелани принялась перебирать в голове всевозможные праздники, встречи и другие события. Значит, она всё-таки что-то натворила. Что-то забыла.       – Ну-у, – протянула Мелани. – Буду вот прямо скоро-скоро. Уже бегу со всех ног – ты себе и представить не можешь. Остановилась, только чтобы с тобой поговорить. А… что такое?       Она старалась не смотреть на товарищей и их попытки не смеяться – иначе и сама бы рассмеялась.       – Ты не помнишь, – констатировал папа. – Что ж, я подозревал. Поезжай скорее домой: мама уже уехала в облакопорт за Эрикой. Они скоро будут тут.       Ей стало не до смеха. Она резко вспомнила. Конечно. Сестра. Если Мелани не успеет домой – вечером будет серьёзный разговор. Точнее, до серьёзного несерьёзный разговор. Скорее всего, её засмеют до смерти на ужине, похоронив под толстым слоем иронии: какая блестящая память, какая ответственная, какая любящая свою семью, какая послушная тихоня, мамина радость, папина гордость и всё в таком роде. В принципе, они могли бы совместить и то, и другое. Ясно было одно: без шуточек и колкостей в любом случае не обойдётся. С другой стороны, не так страшно чудище, как мысли о нём. Когда чего-то опасаешься, то фантазия оказывается масштабнее реальности. Может, в этот раз обойдётся и будет совершенно обычный, нормальный семейный обед?       – Чтоб меня сирены зачаровали, – пробормотала Мелани фразу, которую только что придумала.       – Что? – переспросил отец.       – Ничего-ничего. Сейчас приду.       – Уже уходишь? – спросила Клэр, когда Мелани убрала телефон в сумку.       – Всё с тобой ясно, – сказал Чарли с усмешкой. – Ещё человек, который хочет сбежать от меня.       – Останься ещё, – попросил Дэниел.       – Сегодня Эрика возвращается, а я забыла, – сказала Мелани. – Надо идти. Простите.       И она со всех ног помчалась домой. Мелани поверить не могла, что сестра возвращается обратно, причём окончательно, не просто на праздники или каникулы (хотя и на них она возвращалась редко: прошлый год совсем пропустила). Казалось бы, только уезжала, и вот уже…       День, когда было решено, что Эрика едет в закрытую школу, повлиял на Мелани больше, чем можно было бы подумать. Предполагалось, что для Эрики всё изменится, а жизнь Мелани продолжит идти своим чередом. Но вышло так, что взрывная волна задела и Мелани. Огонь скандала в целом обжёг многих в королевстве. Мелани хорошо помнила тот день несколько лет назад. А теперь, получается, можно было его забыть. Всё позади, всё прошло. Сестра вернулась.       Направляясь к дому, Мелани впервые поняла, что хочет увидеть Эрику. Сестра столько пропустила. Мелани никто не был нужен – она чувствовала себя достаточно неотразимой, чтобы быть независимой, но сестры ей недоставало. Она представляла, как покажет свою новую жизнь: расскажет о друзьях, отведёт на несколько вечеринок, познакомит со всеми. Можно устроить нечто вроде девчачьих посиделок – есть сладости, болтать и рассказывать секреты, а потом уснуть под кино. Как подруги. Хоть бы успеть…       Прерывисто дыша, Мелани влетела в дом и сразу прислушалась. Судя по всему, Эрика ещё не приехала: было слишком тихо. Мелани выглянула в гостиную через приоткрытую дверь. Там стоял уже почти накрытый к ужину стол. Вокруг суетилась немногочисленная прислуга, раскладывая приборы и расставляя посуду.       – Я всё понимаю, но не это, – сказал папа, выйдя из гостиной. – И где ты была?       – Ну па-ап, – протянула Мелани. – Я помню-помню: сегодня приезжает Эрика, её наконец-то выпустили из этой ужасно строгой и нудной школы. Я же успела.       – Так я тебе и поверил, что ты помнишь. Быстро переодевайся.       Мелани оглядела отца. Сам он надел не слишком официальные вещи: серые клетчатые брюки дополняли чёрная водолазка и длинный приглушённо-зелёный жакет. Собираясь на интервью или на приём, он бы так точно не оделся.       – Да ладно, это же всего-то семейный ужин. Я буду так.       Папа смерил её иронично-удручённым взглядом. Видимо, он был не в восторге от её кожаной юбки, короткого топа и туфель на толстой подошве.       – Давай ты переоденешься, а я притворюсь, что не обратил внимания, что ты задержалась и выпила.       – Я?! Пап, ну ты что…       – Да, прямо так заметно. Вперёд.       Ой. Мелани хитро заулыбалась. Она могла бы покраснеть, если бы не потеряла, как считали некоторые учителя, чувство стыда. Она молча поднялась в свою комнату и разразилась нервным смехом, пока искала в шкафу, что бы надеть. Она чувствовала, как сердце участило ход. Вот это приключение! Риск ей всегда нравился, всегда будоражил. И как просто всё сошло с рук: похоже, отец в настроении. Даже обидно: она была бы рада посмеяться над тем, как он ласково её журит. Мелани подозревала, что её и так бы не слишком ругали: родители всегда говорили, что это пройдёт – возраст ведь. Но иногда ей было интересно: а есть ли граница бунтарства? Что ещё сойдёт с рук? Она проверяла их: можно ли надеть юбку покороче? А если накраситься более яркой помадой? Вернуться на час позже? Или вовсе прийти только к утру? Но в ответ получала только общие фразы, звучащие равнодушно, а не нравоучительно. Только об одном она по-настоящему боялась говорить – о Беатрис. Об этой части её жизни родителям знать необязательно.       Мелани не собиралась чересчур наряжаться: всё-таки на то и семейный домашний обед, что можно расслабиться. Мелани решила оставить юбку выше колен – она безумно нравилась ей в последнее время, – а топ, открывающий живот, сменила на приталенную блузку чёрного цвета со свободными рукавами. Через минуту Мелани спустилась обратно: одна из горничных сообщила, что экипаж уже прибыл.       Вот дверь распахнулась. Сначала вошла мама, а за ней на порог ступила девушка. Мелани машинально приоткрыла рот от удивления. Она не узнала сестру – это незнакомка, не иначе. Конечно, они виделись во время обучения Эрики – она приезжала на каникулах и по праздникам, но каждый семестр менял её всё больше и больше. И вот она вернулась окончательно, бесповоротно. Стоит на пороге: спокойное лицо, безупречная осанка, туфли на невысоких широких каблучках, светлое облегающее талию платье длиной ниже колен и шляпка, закреплённая голубой лентой на подбородке. Элегантность, элегантность, элегантность! Чувствовалось, что она обладала манерами, ей не были чужды выправка и стать истинной светской леди. И самое главное: Эрика была красивой. Ей наверняка не нужно было стараться, чтобы выглядеть безупречно. Сестре и без того шла та одежда, которая на Мелани смотрелась бы нелепо.       Эрика с вежливым «благодарю» протянула шляпку горничной, пригладила волосы изящным жестом и улыбнулась сестре:       – Здравствуй, Мелани. Я так рада тебя видеть.       – Привет, – потерянно бросила та.       Мама уже щебетала, рассказывая о пути из облакопорта, папа обнимал Эрику и хвалил её, а Мелани стояла в стороне, незамечаемая, отчуждённая. Ей расхотелось есть и вообще сидеть за столом вместе с Эрикой и родителями. Леди – только подумайте! И кого она из себя строит?       Мелани помрачнела, поняв: не о чем им говорить, не о чем дружить. С каждой секундой вечера, с каждой фразой Эрики и с каждым её жестом она убеждалась: теперь между ними пропасть. Бездна.       В первые несколько дней выставка произвела фурор. Просторные светлые залы галереи полнились людьми: интеллектуалами, приходившими поодиночке и степенно расхаживающими мимо картин; шайками юных шалопаев, пытавшихся скоротать стремительно летящие летние дни и исследовавших так все закоулки города; местной аристократией в платьях и смокингах, жавшей руки владельцам галереи – родителям Адриана – и фотографирующейся у экспонатов. Но уже к будням ажиотаж пошёл на спад, и галерея понемногу начала успокаиваться. Внутри вальяжно, словно изнеженный домашний кот, разлеглась тишина, которую совершенно не хотелось прогонять.       На подготовку выставки родители потратили несколько месяцев, впрочем, как и обычно. Они выполняли ту работу, которая многим стала бы бременем – эта работа, пожалуй, не была тяжела, но зато была масштабна, кропотлива и требовала уйму терпения. Они разъезжали по королевствам, выискивали таланты, вели переговоры, участвовали в торгах и приобретали предметы искусства. А ещё предавались азарту, рисковали и любили, просто любили свою работу. Адриан в целом никогда не видел родителей нелюбящими, им постоянно нужен был объект, которому они бы уделяли внимание, который они бы холили и лелеяли, на который они бы тратили океаны энергии. Любовные транжиры: они вкладывали капитал в случайных знакомых и близких приятелей, коктейли, книги и живопись, долгие разговоры, танцы, смех, приключения и путешествия, в конце концов, друг в друга. В молодости они, поженившись на спор, тратили любовную валюту на фестивали Королевства лилий, величие Тридевятого королевства и традиции Тридесятого, моду Королевства пастилы, технологии Облачного и разнузданную, страстную свободу Рокового. Со временем размах в тратах поубавился, но расходы стали только важнее: до этого они осыпали богатствами весь мир, теперь же осели в Шоколадном королевстве, консервативном, но спокойном и уютном, и дарили любовь сыну и галерее – художникам, посетителям, экспонатам. Так что Адриан, хотя и был единственным ребёнком в семье, появился не первым: до него в сердцах родителей обосновалось искусство.       Адриан не смел ревновать их. Он обожал лёгкий нрав мамы и папы, хотя и не во всём походил на них: сами родители подмечали, что сыну намного больше интересны правила поведения в светском обществе, чем им в своё время. Они манеры недолюбливали, он – уважал, стремился к ним, как к путеводной звезде. Но Адриан отлично понимал, почему им нравится искусство: объяснить эту симпатию он бы не смог никакими словами, зато почувствовал её всеми струнами души. И не было ничего удивительного в том, что в этом году он сам начал рисовать: сначала только иногда, изредка притрагиваясь к холсту, экспериментируя, пытаясь найти себя, потом – всё чаще и осознаннее, уже с изучением теории и обращением к работам заслуженных мастеров. Летом же Адриан и вовсе, казалось, забыл про всё, кроме живописи, и днями напролёт оттачивал навыки, мечтая о поступлении в художественную академию.       Близился вечер – по-июльскому знойный, как две капли воды похожий на день, такой же жаркий, крикливый, озарённый солнечным светом. Они с Чарли расположились в одном из дальних залов галереи: Адриан устроился за небольшим мольбертом. Чарли же, развернувшись чуть в профиль, пытался позировать, но то и дело отвлекался – вертелся, поправлял волосы, вглядывался в соседние залы через арки. Адриан время от времени одёргивал его, просил не шевелиться, хотя и понимал: друг не из тех, кто будет стоять смирно. Слишком неугомонный, резвый. Чарли только что вернулся с прогулки и теперь норовил рассказать каждую подробность. Похоже, день так называемой «банды» прошёл в привычных шалостях и безумствах, узнав о которых, любой бы родитель, даже самый милосердный, благоразумный, терпеливый и понимающий, мигом бы схватился за ремень. Адриан даже пожалел, что не пошёл с ними сегодня: в шалостях ему участвовать не очень хотелось, но поговорить с друзьями и за этими самыми шалостями понаблюдать не отказался бы.       Сдружились они с Чарли совсем недавно, тоже в этом году. Адриан наблюдал за Чарли и тем, как тот общается с другими, с детства и, признаться, не всегда понимал, как некоторые из компании Чарли там оказались, как дружат с ним, как приближаются к нему после его дерзких слов и громких выходок. Зато Адриан точно понимал, почему сам оказался его другом, да не просто другом, а таким, которого Чарли силился затащить в свой круг. В компанию подростков, щеголяющих в масках развязности, легкомыслия и бессердечности. Адриан быстро разгадал шарады их сердец: они всего лишь пытались выжить и притворялись, что они именно такие, как все от них и ожидают. Что им на всё и всех наплевать. Адриан отличался от них: он не был ни потерянным, ни рискованным, ни деланно равнодушным. Но в том-то, наверное, и была суть: Чарли знал, что Адриан другой. Чувствовал то, что сам Адриан чувствует. Знал, что Адриан и его уже прочитал. Поэтому и не отпускал от себя: с кем ещё поговорить, как не с человеком, который всё про тебя давно понял?       – Ты дорисовал? – нетерпеливо спросил Чарли.       – Секунду, – пробормотал Адриан. – Думаю, что эскиз почти готов.       – Какой же ты долгий. Мне теперь каждый день приходить и позировать тебе? Я вообще поверить не могу, что согласился помогать.       – Будем честны, ты пришёл сам – у тебя не было выхода. Но я благодарен тебе за возможность ещё потренироваться.       – Такой ты обходительный, конечно, не могу с тебя. Ты ещё раскланяйся мне.       – А нужно?       – Не умничай, рисуй быстрее.       – Ещё немного. Не переживай, это просто набросок. В случае чего усовершенствую его сам. К тому же скоро я буду рисовать ещё портрет. У меня появился первый заказ, можешь себе вообразить?       – Ого! И тебе прямо заплатят за него? Как ты вообще нашёл заказчиков так быстро? Они что, не могут заплатить настоящему художнику?       Адриан не обиделся – он не ожидал похвалы от Чарли.       – Сделаю вид, что я не слышал последней фразы.       – Да ладно тебе, не важничай. Но ты у нас садист, оказывается: нет бы рисовать природу, ты решил людей мучить своим позированием.       – К твоему сведению, Чарли, картины пишут, а не рисуют, – заметил Адриан, не отрываясь от холста.       – Спасибо за информацию, обязательно блесну знаниями на вечеринке послезавтра. Ах да, мне будет некогда: я собираюсь покорить очередную неприступную аристократку.       – Только если не начнёшь тираду про политику.       – Что поделать, если я в этом хорош. – Чарли величаво приподнял подбородок. – А девушки любят парней, которые в чём-то разбираются.       – А ты здесь при чём?       – Охренел?       Чарли резко развернулся к нему и насупился, но Адриан только улыбнулся, и Чарли ничего не ответил, вернувшись к позированию. Правда, через секунду его снова что-то отвлекло, и он наклонился чуть сильнее, заглядывая в соседнюю комнату.       – Чарли, да что там такое?       – Кажется, экскурсия. Скорее смотри! Сколько тут девушек. Вот та, например. Красотка?       Адриан проследил за его взглядом.       – Не знаю… Обычная.       – Посмотри, какая роскошная фигура. Хоть сейчас бы женился!       – Ну как… Обычное тело обычной девушки.       – То есть красивое? – ухмыльнулся он. Адриан и бровью не повёл.       – Наверное. Но лучше тебе перестать. Разве это самое главное? Что мне до тел. Было бы с кем поговорить.       – Невероятно, какой ты романтичный, какая у тебя тонкая натура, сейчас расплачусь. Непонятно, где твоя тяга к прекрасному, ты же художник!       – По-твоему, прекрасное – это только красивая внешность?       – А что по-твоему? Дай угадаю: доброта, чувство юмора… что ещё… ум?       – Допустим.       – Тогда что не устраивает в этих девушках? Они пришли в галерею.       – Перестань! Ты же не лошадь на рынке выбираешь. Я здесь не для того, чтобы знакомиться и оценивать, кто как выглядит. И не факт, что они здесь ради искусства, – предположил Адриан. – Похоже, как минимум одной экскурсия точно наскучила.       – Ах, так они здесь ради знакомств? У нас с ними ещё больше общего, чем я думал.       Адриан поморщился.       – Ты неисправим. Даже не буду спорить.       – Уж извините, мистер Фиерсе – так тебя надо называть? – какой есть. Меня устраивает.       – Ты что, правда задумал жениться?       – Задумал! Задумал! – Чарли вскинул вверх указательный палец и потряс им, будто обозначая широту словарного запаса Адриана. – Вот это слово. Ну а что? Тебе напомнить, чей я сын? Главного королевского советника, между прочим. Мне придётся. Если не в восемнадцать, как все, то хотя бы лет в двадцать. С Традицией тут не затянешь. А ты будто не собираешься!       – Посмотрим, – пожал плечами Адриан.       – Чего?! – Чарли непонимающе помотал головой и сморщил лоб. – Родители даже не говорят тебе выбирать невесту?       – Нет.       – Ах да, они же такие. За любовь, свободу, равенство, братство и прочую ерунду.       – И претенденток пока нет, – напомнил Адриан флегматично. Об этом он абсолютно не переживал.       – С каких это пор их нет? Ты вообще-то теперь художник…       – Неужели ты говоришь это без иронии? На тебя не похоже. Только что ты изумлялся, кто мог заказывать у меня картину, а теперь вот оно как.       – Да перестань, меня сейчас стошнит от твоего пафосного тона. Девчонки просто обожают «творческих», – он показал пальцами кавычки, – парней. Это мы тебя подкалываем, но уже осенью ты будешь нарасхват – вот увидишь! Уж я-то в этом разбираюсь. Тебя ждёт столько свиданий! Так что пользуйся шансом, пока можешь.       – Думаю, мне не стоит так обольщаться. Да и девушки? Кто они тебе? Просто способ поразвлечься? Не стыдно тебе так говорить, Чарли? И помяни моё слово: это всё юность, скоро ты не будешь таким ловеласом и женишься на девушке не за красивое лицо, а за живой нрав, интеллект и сообразительность.       – Вот ты говоришь, а всё, что я слышу, это ворчание какого-то старика. Я половину слов даже не разобрал. – Он мученически вздохнул и сгорбил спину, будто устав от поучений друга. – И что с тобой не так, никак не пойму. Ты вообще-то считаешься красавчиком, ты в курсе?       – Это что-то новое, – сказал Адриан, приподняв брови. – Спасибо за комплимент. Полагаю, теперь я должен тебе свидание.       – Я бы не пошёл с тобой на свидание, ты слишком много умничаешь. И вообще фу, что за намёки.       – Ничего не фу. Знаю, твой отец не поддерживает такую позицию, но, считаю, это он зря. И, возможно, новые правители нас удивят своей политикой.       – Размечтался. Король из тех, кто знает, что сильное государство строится на семейных ценностях, ценностях рода. Нужно работать над повышением уровня рождаемости. С «новой» политикой, как ты говоришь, этого не получится. Нам нужны полноценные семьи с детьми, тогда у нас и будет сильное государство. На это и стоит делать упор – и мы вырвемся вперёд других королевств, напирающих на ценности Путешественников. Это очевидно. Самая здравая стратегия. Никаких вольностей. Да, у нас есть Роковое королевство, но я тебе точно говорю: оно скоро пожалеет, что много себе позволяет. Ни к чему хорошему их решения не приведут. Да и ты понимаешь: у них женщина во власти. Без королевы не обойтись, но ей не затмить короля.       Адриан готов был утверждать другое: он верил, что в основе силы – права людей, любых, на свободу, здоровье, уважение к себе и безопасность. Пример с Роковым королевством ему показался и вовсе неудачным. Но поговорить ему хотелось о другом. Он не надеялся, что разговор произведёт нужный эффект, знал, что Чарли сразу вскинется, разозлится, но не высказаться не мог. Обработка ран бывает болезненной, но позже станет легче – поэтому Адриан и думал, что говорить с Чарли надо, хотя бы иногда.       Адриан опустил кисть и поднял глаза.       – Раньше ты не был таким, Чарли. Мы же давно учимся вместе. Ты считал иначе и вёл себя тоже. А что сейчас? Ищешь утешения в женщинах и вредных привычках, да? – полуиронично-полусерьёзно поинтересовался Адриан.       Чарли ошарашенно посмотрел на него. Галерея остановилась, замерла.       – Чего? Что за вопрос?       – Прошло уже больше года, Чарли. Пора отпустить это. Ты же не ребёнок (хотя ведёшь себя по-разному) – ты можешь её понять.       – Ты ещё будешь учить меня? – Чарли сжал челюсти.       – Не все женщины такие, как твоя мама, – спокойно, мягко продолжал Адриан. – И мы не знаем, почему она ушла. Даже ты не знаешь – возможно, всё не настолько просто, как ты себе вообразил.       – Да, я ещё разбираться буду в причинах. Это неважно, важно, что это… позор для семьи. Хорошо ещё отец не пострадал от её дурости. Тебе не понять, умник – с твоей-то идеальной, пришибленной романтическими идеалами семейкой.       – Хорошо, – легко согласился Адриан и отвёл глаза. – Как скажешь…       Он внезапно слишком погрузился в изображение на холсте, принявшись рассматривать наскоро нанесённые мазки. Ему не верилось, что теперь его друг уже увековечен, даже в таком, ещё неумелом, наброске. В будущем предстоит долгая работа с деталями: прорисовать локоны, уделить время взгляду, обязательно изобразить рубашку так, чтобы она была как настоящая – воздушная, фактурная, чуть смятая, можно поиграть со светом и тенями, чтобы передать настроение. И конечно, бесконечные дополнительные работы: покрытие лаком, просушивание в несколько этапов, лессировка, наконец, уборка рабочего места. Если правильно расставить акценты, то эффект будет ошеломляющим.       Чарли с любопытством смотрел на друга, замолчав.       – Ты закончил? – спросил он через некоторое время.       – Думаю, пока что да. А ты уже спешишь?       – Мне ещё к вечеринке готовиться. Ты же придёшь в субботу?       – Я же обещал.       – Ты много чего когда обещал, а в итоге просиживаешь лето в галерее.       – Я правда приду, – улыбнулся Адриан и протянул ладонь для рукопожатия. – До встречи?       Чарли протянул руку в ответ.       – Ладно, дружище, я не обижаюсь.       Адриан остался один. Он собрал мольберт и краски и прошёл в служебные помещения. Некоторые комнаты предназначались для экспонатов – для будущих выставок или с уже прошедших, некоторые – для отдыха сотрудников галереи или рабочих кабинетов (чтобы подсчитывать расходы и доходы, выдавать гонорары, вести учёт и проводить переговоры). Узнав, что сын хочет поступать в художественную академию и будет много тренироваться, отец с готовностью расчистил ему одну из комнат. Здесь было достаточно места и света, чтобы хранить материалы – пока ещё немногочисленные, – спокойно творить или оставлять картины на просушку. Сюда Адриан и пришёл.       Он ещё раз рассмотрел набросок. Хотя Адриан был обычно человеком спокойным, уверенным в себе, с холодным рассудком (и снова же спасибо за это любви родителей – обстоятельной, беспрекословной, обволакивающей), при мыслях о картине его руки вспотели, а при взгляде на неё сердце пустилось в тревожный, топочущий танец. Он разрывался между желанием накинуться на портрет и творить, творить, творить день и ночь, ночь и день без остановки и бросить всё насовсем, спрятать, разорвать, уничтожить, больше не пытаться и приблизиться к мольберту и краскам. Художник – сколько в этом слове величия. А он? Разве он великий? Разве у него есть даже самый малый шанс стать таким, сравниться хотя бы с теми, чьи работы родители привозили на выставки, остаться в умах, сердцах, веках? Достоин ли он этого звания?       Адриан резко отвернулся от наброска. Всё не то. Это только эскиз, а всё уже не то, не так. А может, и правда ну его…       Он помедлил, нахмурил брови, досадуя на самого себя, схватил чистый холст на подрамнике, захватил уголёк и несколько тюбиков краски. Нет. Он не отступится. Уже вечер, посетителей становится всё меньше и меньше – есть шанс, что в нескольких залах не будет никого. Можно попрактиковаться ещё – только теперь в копировании какой-нибудь работы в галерее. Допустить несколько грубых ошибок, нарисовать совсем грязный набросок, но не останавливаться. Пытаться снова и снова.       Адриан побродил по залам и остановился у портрета, изображающего по пояс молодую женщину с высокой причёской – такие в повседневной жизни не носили, лишь на балах у самых уважаемых и родовитых людей. Одеяния женщины – плотные ткани, кружева, узоры, камни на вороте, объёмные рукава – поражали роскошеством. Взгляд у неё был тяжёлый, пронзительный, создавалось ощущение, что она смотрит сквозь зрителя. Адриан не впервые рассматривал эту картину, и каждый раз у него по спине бежали мурашки. Картина принадлежала кисти одной из недавних находок родителей: это был современный художник из Королевства фиалок. Сложно сказать, что его картины нравились Адриану, слово «нравиться» совсем к ним не подходило. Мрачные, загадочные, они могли завлекать, завораживать, ошеломлять, сводить с ума, но не нравиться. Это было нечто большее, чем женщина в красивой одежде. Картина заставляла думать, искать зацепки, тащила внутрь себя, в мир, где всё что угодно не то, чем кажется. Адриану думалось, что это и есть истинный смысл любого портрета, настоящее искусство – передать так много малым: только взглядом, только позой, только деталями. Сможет ли Адриан так однажды?       Что ж, чтобы найти в живописи себя, сначала нужно хотя бы дотянуться до остальных. Он уселся прямо на пол перед картиной, положил холст на колени. Мама говорила, что начать можно было с малого, с простых полотен, но для Адриана ни в одной картине не было ничего простого. Мастерство любого художника казалось совершенным, неопровержимым, недостижимым. К тому же Адриану не хотелось простоты. Он сразу тянулся к гениальному, гнался за ним, хотел постичь тайны того, что цепляло при первом же взгляде. Он, конечно, не собирался повторять картину в точности: ему и не передать этой глубины. Ему главное было повторить хотя бы позу, соблюсти пропорции, сделать фигуру и лицо анатомически точными, попытаться показать сияние камней, найти правильные цвета.       Адриан не сразу приступил к делу. Он не знал, избавится ли от этого ощущения со временем, но пока что он начинал каждую работу так, будто прежде никогда не писал. Холст был слишком безупречен: он будто одним своим видом требовал к себе уважительного отношения, одним своим видом выпрашивал, чтобы на нём написали по меньшей мере шедевр. Казалось, что-то случится, если ошибиться.       Первые штрихи, сначала слабые, неуверенные, потом более чёткие, протяжённые. Дело пошло, увлекло его, захватило, понесло с собой по течению – и вот он уже не замечал людей вокруг. Он уже был не в родительской галерее, а в собственном мире, мире молчаливом и мудром, жестоком и прекрасном, неоднозначном и величественном. Всё же, даже если цена чаще быть здесь – миллионы неточностей и неудач, оно того стоит.       Адриан очнулся лишь через время. Флёр утекал сквозь пальцы. Он вдруг понял, что в комнате не один. И не просто не один – это был не просто случайный посетитель. Присутствие этого человека ощущалось особенно. Адриан поднял глаза и замер: неподалёку от него на банкетке сидела девушка и читала. Она выглядела примерно на его возраст – он нечасто видел, чтобы ровесницы одевались так элегантно: платье нежно-персикового оттенка мягко облегало талию и расширялось к низу, длинная юбка струилась. На ногах – лодочки, на голове – шляпка с полями, на шее – серебряное пёрышко (настолько приверженных так называемому притворству он, пожалуй, совсем не знал в своём окружении), на груди – брошка в виде бутона розы. Всё это время она была рядом, в поле зрения, но он так её и не заметил.       Девушка тоже подняла глаза, и их взгляды встретились.       – Прошу прощения, надеюсь, не помешала вам, – сказала она с мягким смешком, закрывая и убирая книгу в сумку. – Мне хотелось немного передохнуть, а тут было так спокойно. В соседнем зале прогуливалась какая-то шумная компания, но сюда они не зашли.       Адриан слушал её с изумлением. Девушка говорила негромко, чуть растягивала гласные: буква «а» была у неё не короткой и робкой, а растянутой, объёмной, полноправной. Речь звучала приятно и веско – заслушаешься.       – Правда? Я их даже не услышал.       Отвлекаться от картины не хотелось, но Адриан с охотой вступил в диалог. Он вообще любил разговоры: с новенькими в школе, с незнакомцами на вечеринках, с приятелями родителей, с гостями галереи, с людьми в дилижансах, с уличными торговцами… Ему нравилось мельком изучать их внешность, манеру речи, поведение, анализировать слова и поступки. Казалось удивительным, что, сколько бы ни было вокруг людей, ни один не повторял другого, каждый был уникальностью.       – Разумеется, вы так увлечённо рисовали.       Она посмотрела на оригинальное полотно и чуть театрально поёжилась.       – Как мрачно. Мурашки по коже! Что это за картина?       – Это из современного искусства. Адам Найт, одна из его поздних работ. У него правда много мрачного в творчестве: кажется, что у тех, кто на портретах, зреет зловещий умысел или что их нечто тревожит.       – Что-то в этом есть: не оторваться. Мне, правда, больше нравятся жизнеутверждающие полотна, особенно пейзажи. Яркое солнце, поля, луга. И цветы.       – Такие выставки здесь тоже бывают. Но в последнее время родители находят совершенно иные работы. Почему-то им всё больше нравится мистика, загадки и зловещие мотивы. Или таковы современные художники? Кто знает.       – Так ваши родители – владельцы этой галереи?       – Да. Меня зовут Адриан, – представился он, решив, что подходящий момент для этого настал.       – Эрика, – улыбнулась она и вежливо предложила: – Но прошу, давайте пока не будем переходить на ты.       Адриан с любопытством посмотрел на неё:       – Почему же?        – Нет-нет, не переживайте: вы всё делаете правильно. Дело в другом: мне видится в таком обращении особое очарование. Это как… – она сделала паузу, – мгновение перед поцелуем, миг до самого важного. Обращение на вы даёт надежду на сближение в дальнейшем. Тем приятней потом будет перейти на ты. К тому же это просто красиво звучит. Как вы на это смотрите, мистер…       Она сделала паузу и слегка наклонилась к нему, видимо, ожидая, пока он назовёт свою фамилию.       – Фиерсе, – сказал он. – Это интересно. Я не против. А как ваша фамилия?       На её щеках появились ямочки. Адриан не сводил с Эрики глаз. Она светилась от счастья. Он отнюдь не относился к людям с предубеждением и не стремился в каждом увидеть черноту, хотя, он был уверен, какие-то из знакомых и думали, что он специально ко всем придирается. Но некоторые улыбки казались ему вымученными, а иногда и вовсе злыми, бездушными. То же была сдержанная, искренняя и добродушная улыбка. Удивительная. И он не представлял себе никого из знакомых, кто бы так естественно предложил ему настолько очаровательную и изящную странность.       – Сорроу. Эрика Сорроу.       Адриан приподнял брови. Это было чудо, не иначе. Волшебное совпадение.       – Сорроу? – переспросил он. – Ваши родители работают в редакции «Главных новостей», верно? Я наслышан о вас.       – Именно обо мне?       – На самом деле это должен был быть сюрприз. Мы виделись с ними на днях. Дело в том, что я…       Он оглядел свой набросок, краски, кисточки, измазанную рубашку. Он… художник? Какие громкие слова. Как ему назвать себя, чтобы не прозвучать излишне важно? Чарли прав: до настоящего творца ему ещё далеко. Адриан замешкался.       – Вы художник, да? – перебила его мысли Эрика.       – Я бы не назвал себя художником. Я… только начинаю.       – Но вы же пишете картину, значит, вы художник. И, надо сказать, у вас хорошо получается: пропорции соблюдены отлично. Но вам, как и в любом деле, нужно много тренироваться. Я уверена, что мастерство придёт со временем, если вас это тревожит. Говорите о себе сразу правильно, чтобы не пришлось приучать окружающих, что вы творец, когда станете ощущать себя им.       Адриан не нашёлся, что ответить.       – Так что с моими родителями? Вы говорили, что видели их? Они что-то задумали? – помогла Эрика ему, лукаво прищуря глаза.       – Они хотели, чтобы я нарисовал ваш портрет, – признался он.       – Ох, какие они выдумщики, – засмеялась она. – Мне это нравится. Если хотите знать, то я не против. Не каждому такое предложат.       – Не боитесь, что получится неумело?       – Перестаньте, прошу. Вы справитесь.       Адриану в первый раз такое сказали. Да ещё и говоривший не был его родственником. Родители и так его поддерживали, но услышать такое от незнакомца – другое дело. Точнее, незнакомки. Учтивой, тактичной и искренней незнакомки.       «Вы справитесь».       «Всё получится».       «Обязательно получится».       – Вы расскажете им, что знаете о задумке?       – Вы же сказали, что это сюрприз, поэтому нет. Пусть сами расскажут – не хочется портить им удовольствие.       – Я приду к вам в воскресенье… мисс Сорроу.       – Отложу все свои дела на потом, мистер Фиерсе, – подыграла она ему.       Они оба заулыбались и ненадолго отвели глаза. Эрика оказалась права, подумал Адриан. Обращения, которые должны были звучать вычурно, пафосно и неестественно, на деле звучали приятно, мило и тепло. Это теперь была их тайна. Их особенность. Их причуда.       Адриан уже не мог дождаться следующей встречи. Возможно, из этого знакомства что-то да выйдет – крепкая дружба или просто несколько встреч за приятными разговорами. Неплохая картина получится уж наверняка, в этом Адриан теперь не сомневался.