Хасбики в моём животе — это любовь к тебе Не спрятаться, не смыться Хасбики в моём животе — и после любви, если так случится
Телефон оживает вскоре после полуночи. Не то чтобы Мирона хоть когда-то оставляли в покое, но на этого абонента установлен отдельный рингтон, развевающий любые сомнения относительно личности, пробивающейся в эфир. Несколько часов назад Мирон с дебильной улыбкой залипал в инсту, просматривая сториз фанатов с концерта Замая. До чего докатился, кто бы мог подумать? Впрочем, понятное дело, творчество Андрея для него, как и прежде, не имеет никакой художественной или культурной ценности. Просто с некоторых пор ему вновь доставляет отдельное удовольствие наблюдать ущербные кривляния, вокальные находки и разудалые танцы Славки. Сильнее всего Мирону импонирует, насколько этот великовозрастный оболтус действительно тащится от каждого нового вытворяемого прикола. Его открытая улыбка и весёлый, искренний смех, радость, светящаяся во взгляде, лучики морщинок, разлетающиеся от уголков глаз — всё это делает Окси нестерпимо, бескомпромиссно, фантастически х о р о ш о. Разорвав их общение в одностороннем порядке, Мирон приучил себя думать, что выбор был сделан правильно. Ни в этой стране, ни в их тусовке, ни сейчас, ни потом никто и никогда бы не одобрил, не понял. Затравили бы, низложили, унизили, забыв как братались ещё вчера. Устрой они каминг-аут, никто и не вспомнит уже о прежних заслугах в индустрии. После очевидно грандиозного скандала их ждала бы может и не статья за пропаганду, но совершено точно скоропостижная медийная смерть. Пусть самые восторженные фаны и так на каждом концерте по приколу орут Славке: «Гнойный — пидор», Оксимирон для себя подобного допустить категорически не мог. Ради своего нынешнего положения он ебашил как не в себя, прогибался, ассимилировался, выстраивая имидж и империю с нуля. Но вот беда: чувства, вспыхнувшие на ровном месте, отпускать никак не хотели. Ни общественно одобряемый роман с замечательной девушкой, ни либеральная политическая активность, ни даже творческие амбиции и намечающееся возвращение в игру не заглушали периодически накатывающую тоску. И в тридцать пять он решил быть честным хотя бы сам с собой. Смех-смехом, а оказывается, хороший психотерапевт действительно может помочь разобраться с мятежными тараканами, обитающими в голове… Разобраться, конечно, хорошо, считай уже полдела сделал, но вот решиться на активные телодвижения было немного стрёмно. Мирон примерно понимал, как может отреагировать на внезапное возвращение «блудного попугая» горячий, импульсивный и очень злопамятный Карелин. Но тут, не иначе, вмешалась сама судьба. Увидев на набережной знакомую длинную фигуру, он не смог дослушать Женю, которой позвонил вообще-то сам. На носу были съёмки клипа на трек «Кто убил Марка?», и сроки буквально наступали на пятки, готово было ровно нихуя, но сейчас это стало совсем не важным. Извинившись и пообещав перезвонить, он сбросил вызов, тут же рванув за махнувшим ему букетом на прощание Славкой. Он даже на минуту подумал, что благодаря новым таблеткам и долго подавляемому желанию встретиться и поговорить с Карелиным, его наконец-то посетили глюки. Конечно, река, гроза, чужая свадьба, мужчина, разгуливающий по центру Москвы с букетом невесты в руках… Всё это глядело, как сюрреалистический дурной сон. Но Мирон рискнул и побежал догонять своё ходячее—
Мелодия зашла на второй круг, и Окси поспешил ответить на входящий вызов. — Привет. Я приеду? — Конечно, решили же, почему ты спрашиваешь? — Долго трубку не берёшь, вдруг ты занят или не один. Я категорически не понимаю, что нынче происходит в твоей насыщенной личной жизни, — уже откровенно сменив тон на игривый, стебётся Славка. — То скандалы с девочками, едва достигнувшими возраста согласия, то фотосессии с татуированными мужиками-битмарями. Теряюсь в догадках, как ты ещё находишь время на меня. — Пиздеть заканчивай, бери такси, гони сюда. Я соскучился, еблан. — Когда ты говоришь такие милые, трогательные и нежные вещи, мне делается очень неловко, сразу желание стебаться пропадает, — нарочито грустным голосом бормочет Славка, и Мирон вдруг неожиданно понимает, что тот порядочно поддат. — Адрес скинешь? — Хилтон «Ленинградская», надеюсь тебе это о чём-то говорит, — усмехнувшись произносит Мирон, — набери как подъедешь, спущусь за тобой. Хотя нет, кинь-ка мне точку на карте, я сам тебе такси вызову, чтоб наверняка. — Да ты прикалываешься! Нет? Ладно, не проебусь, не ссы. И что за уебанская тяга к сталинским высоткам, Мирон Яныч? — Люблю ампир, — хмыкает Фёдоров, — не ты ли эту шутку выдаёшь мне после каждых досъёмок у Гинзбурга? Геолокацию жду. — Ой, ну ладно тебе, Оксан, не дуйся, смешно же! Я тут буквально за углом, на Бауманской, скоро буду. А ты пока побрей ножки и жди, Красавица моя, Гнойный тебе такое сделает, ни один продюсер твой так ртом работать не умеет. — Ну что ты за ебанат такой, Славка, — смеясь ласково бросает Мирон. — И я тебя, Мирон, и я тебя.