Pieces of Humanity

Акей, не знаю, увидит ли это кто-то вообще, может появится здесь совершенно случайно, однако я почувствовала некоторое желание сесть и написать небольшое сообщение (год прошёл бля, только сейчас решилась сесть, какое позорище). Я поняла несколько вещей за это время: то, что фидбек важен. Но до этого, не получая к этой работе достаточно фидбэка, я наивно полагала, что он невероятно значимый. Однако сейчас, когда я получила большой отклик на другие работы, то поняла, что нихера подобного. Он имеет вес, но совсем не такой, как я думала. Прежде всего, очень большое значение имеет само желание писать историю. На удивление, такая простая истина стала для меня большим открытием. Прошёл уже почти что год, но самое поразительное то, что я так и не утратила своё желание закончить эту историю. Я поставила себе цель — закончить эту работу, и, признаться, я не знаю получится ли мне это сделать, ведь главы до этого были что-то вроде длинного интродакшна. Месяцами ранее я заставила себя сесть и написать все эпизоды, которые я хотела бы видеть в этой работе, и вышел достаточно большой список. Этот список помог мне правильно рассортировать последовательность событий, так что двадцать вторую главу, Компульсивность, можно назвать концом первой арки. Начнётся вторая арка, где вас (если вы вообще есть) ждут основные сюжетные повороты. Во второй арке будет много взаимодействий луминов, и раз уж их арка начинается, то тем, кто дочитал до этого момента (если вы вообще есть хаха) я покажу крохотную часть ее завершения: «— Не смей, — мужчина дёргается и пытается выдрать собственную руку из двери, но понимает, что даже пальцами пошевелить не может. — Не прикасайся ко мне! — альфа ведёт плечами, сбрасывая чужие руки, но после замирает, замечая как пуговицы сами падают, едва их касаются острые когти. Альфа вжимается в дверь, четко осознавая, что такими когтями можно вспороть брюхо за раз, и, похоже, Хань улавливает ход мыслей, отчего и тихо смеётся. — Не бойся, Минсок, — альфа улыбается и так знакомо, отчего дрожь идёт по телу, ведь во снах, в воспоминаниях эта улыбка стала едва ли не родной, но сейчас она вызывала благоговейный страх. Ткань легко расходится на лоскутки под пальцами альфы, обнажая левое плечо, и у Кима невольно срывается «Хань». — Это совсем не больно, я покажу, — мужчина говорит спокойно, так, словно это действительно мелочи, а после кожа расходится под острым когтем. И, что удивительно, боли действительно нет. Минсок молчит и внимательно смотрит, как ровная красная полоса остаётся на ключичном разлете. Лишь там, у самого ее основания, около яремной впадины собирается горошина крови и срывается вниз. — Видишь? Совсем не больно, — вновь повторяет мужчина, словно общается с ребёнком, и прижимается губами к месту, где заканчивался порез. Лу придерживает альфу за талию, второй же рукой гладит загривок, зная, как сильно это любит альфа, но тело под ним напряжено. Все мышцы напряжены, сам Минсок словно натянутая струна, но с каждой секундой напряжение медленно уходит на убыль под мягкими поцелуями Ханя. От пореза остаётся лишь влажная дорожка, сам же Лухан поднимает голову, с нескрываемой хитростью в глазах глядя на альфу. Прислушивается к собственным ощущениям, — спешно проносится в сознании Лу, — не может понять своих чувств. — Лу-лухан, — едва слышным, дрожащим голосом зовёт Минсок, мысленно взывая к благоразумию демона, но отчетливо понимает, что его нет, когда слышит тихое «м?» вперемешку с темнеющими белками глаз. — Пожалуйста, — шепчет на грани отчаяния Ким, глядя на альфу. — Пожалуйста «что», Минсок? Лухан накрывает губами шею, начиная с самого основания, и поднимается выше, неспешно целуя каждый кусочек кожи, позволяя Мину привыкнуть к новым ощущениям. Мужчина сводит брови к переносице, поджав губы, и боится издать и звука, боится, что Лухан расценит его реакцию как нечто иное. Он должен следовать выстроенной линии поведения, должен убедить Лухана в отсутствии чувств к нему, но единственное, чего он хочет сейчас — так это выдрать собственные руки из двери и прижать альфу сильнее. Он должен сопротивляться, он должен брыкаться и вырываться из тяжелой хватки, но мужчина хочет пустить всё на самотёк. Это будет ещё одна метка из сотни, что спрятаны на его теле под темными разводами татуировок, только и всего. Поразительно, но вопреки тому, что у Минсока на шее больше всего шрамов, у него нет там ни единой наколки, пусть даже самой крохотной. Каждый чертов шрам служит ему напоминанием об ошибках, совершенных им, и следующий будет тихо свербить на подкорке, говоря, что Мин плохо врал. Ведь именно из-за своей неубедительности он здесь, ломается от настойчивых, грубых поцелуев. — Да, — тихо, так, чтобы лишь для них двоих, говорит Лухан в ухо альфе. — Именно из-за этого я здесь, — а после обхватывает губами мочку уха, отчего мужчина невольно задерживает дыхание. — Я считал себя безумцем, когда видел в твоих глазах хоть какие-то эмоции, думал, что тронулся, когда слышал твои мимолётные мысли, — шепчет на грани безумия альфа, ведя носом от виска к линии подбородка. — Ты почти убедил меня в том, что равнодушен ко мне. — Минсок давит внутри стон, когда Хань всё-таки дорывает его рубашку и отшвыривает ее в сторону. — Но хочешь знать, в чём ты прокололся? — у них взгляд глаза в глаза, и Минсок пытается натянуть пелену интереса, да только та противно рвётся и оседает к лоскутьям от рубашки, обнажая тревогу, покоившуюся на дне чернильных глаз. — В чём? — он даже не пытается отрицать, не знает, для кого этот цирк, но продолжает следовать отведённой роли. Потому что оно стоит того. Его отвратительная ложь стоит светлого будущего Луханя. — Один взгляд, — и это мог быть любой взгляд из тысячи. — На тот ужин я пришёл с Сехуном, и ты взглянул на меня лишь раз, — у Минсока глаза расширяются, он подаётся вперёд, но Хань одним движением вновь вжимает его в дверь, не давая сказать и слова. — Ты посмотрел на нас, на наши переплетённые пальцы, и… Я все понял. — Лухан ведёт ладонью по обнаженной груди, разгоняя кровь, чтобы его альфа, наконец-то, почувствовал тепло. — Мне было достаточно одного мгновения, — усталость вперемешку с радостью кроются в глубине его голоса, и белки глаз светлеют, а темные разводы под веками пропадают. Минсок вздыхает, закрывает глаза, четко осознавая, что Лу расслабился и, кажется, передумал, и сам расслабляется в надёжных руках альфы. К слову, Минсоку также понабралось лишь одно мгновение. Чтобы понять, что Лухан не собирался отступать от своего. Челюсти резко смыкаются у самого основания шеи, разрывая кожу, и хватка Ханя становится стальной, не позволяя и дёрнуться. Альфа крепко удерживает Кима за поясницу и волосы, болезненно натягивая их, и Минсок хрипит, непроизвольно выгибаясь в руках альфы насколько это возможно. Мин кричит, выпуская наружу боль и негодование от поражения, ведь это как ни есть самый настоящий проигрыш. Его проигрыш врывается в сознание вместе осточертевшим запахом крови, что пробивается сквозь поры, слои мяса и мышц, прямиком к костям, чтобы осесть на них тонкой плёнкой и служить напоминаем о своей принадлежности. Ты мой. Молчаливо, вместе хлюпающим звуком текущей крови. Ты мой. Яростно, с рвущейся кожей, что податливо расходится под острыми клыками. Я твой. Покорно, молчаливо, со стыдливо прикрытыми глазами, не желавшими признавать собственного поражения»