Мое безумие теперь на свободе и окружает тебя,
Ты подсадил меня на эти чувства, Потому ни за что не отпускай меня.
Kehlani — Gangsta
Все так, как и должно быть. Глядя на довольного и сытого альфу, Ким думал, может, все правильно. Все так, как должно быть. Противоречия, которыми заполняется жизнь Генерала, врываются один за другим не просто так. Возможно, Лухану нужно принять себя. Возможно, Лухану нужно отринуть идеалы, сковывающие его. Возможно, Лухану стоит уже принять себя настоящего. Без прикрас и преувеличений. Он полюбил его, Минсока, с его отвратным характером и страшным прошлым, зависимостями и кровавым следом, тянущимся далеко из юношества. Лу лениво приоткрывает глаза, поворачивая голову к Киму, и тянется когтистой ладонью к щеке альфы. Хочет погладить. Альфа ластится, словно котенок, прикрыв веки на мгновение, но после перехватывает ладонь и целует каждый палец неторопливо. Лухан открывает глаза, уже более ясно глядя на Минсока, как-то странно улыбающегося ему. Возможно, Лухану нужно помочь принять себя. Мин перебирается на грудь Лу, удобно устраиваясь на ней, и вовлекает альфу в поцелуй. Они целуются долго, неторопливо и медленно, разморенные после первого захода, их лишь хватает на ленивые поцелуи. Когтистые ладони беззастенчиво опускаются на бедра и сжимают их, мужчина не отказывает себе в удовольствии и ведет ладонями вдоль натренированных мышц спины и ягодиц. Он расслаблен. Лу Хань относится к тем, кто контролирует все и всегда, но сейчас он до до того расслаблен, что даже сам не до конца это осознает. Не осознает, когда тонкие пальцы путаются в волосах и вынуждают раскрыть рот. Не осознает, когда юркий язычок проскальзывает в рот, а поцелуи становятся все более глубокими и вязкими. Не осознает, пока не начинает бесстыдно стонать прямо в рот мальчишке, желая больше. Черт возьми, он даже не осознает, что перестал слышать мысли Минсока, настолько он расслабился. Внутри все перетягивается до болезненного треска, едва черные губы накрывают его шею. Горячие, распухшие от поцелуев губы неторопливо выцеловывают каждый кусочек кожи, изредка прикусывая, и Лу чувствует, как возбуждение вновь густыми каплями стягивается вниз, скапливаясь в паху. Предательский румянец появляется на щеках, и Лу выдыхает сдавленно, не смея открывать глаза. Боится того, что может увидеть в них Ким. Но в то же время альфа осознает, что ему предательски мало, мало одних лишь поцелуев. — Пометь… — и приоткрывает веки, глядя на подрагивающего альфу, что едва контролирует себя. — Пометь меня, я же знаю, ты хочешь, — словно испытывает выдержку человека, глядя из-под ресниц до того расслаблено и пьяно, что Киму в самом деле становится плохо. Ведь он так хочет. Так хочет оставить ровный ряд меток, что в круговую — будто ошейник — будут обвивать шею Луханя. — Не стесняй себя, милый, — родной и чужой одновременно, слова Темного раздаются над ухом. Присутствие второго ощущается до того ярко, словно он действительно позади Кима. — Он весь в твоем распоряжении, — ледяные ладони словно смыкаются на талии, руки Темного до того огромные, что они с легкостью обхватывают его целиком. Темный совсем никак не помогает, лишь подначивает громкими словами и стягивает тугой узел вожделения. — Ты даже не представляешь, как сильно я хочу. Мин нехотя отнимает руки от своих бедер и, перехватив за предплечья, вжимает их в простыни. У Минсока взгляд лукавый, он ведет ладонями вдоль предплечья, а после переплетает пальцы, заводя их над головой. — Как же хочется, чтобы вся твоя шея была в моих метках. Чтобы ты не слышал ничьих запахов, кроме моего. Парень качнул бедрами, проезжаясь ягодицами по твердеющему возбуждению, и удовлетворенно хмыкнул, едва заметил, как Лу прикрывает веки, сводя брови. Пытается совладать с собой. Да только Ким не хочет давать ему такой возможности. — Какой же ты эгоист, — совершенно неожиданно срывается с алых губ. Тихо, с приятной слуху хрипотцой. — Но, боюсь, ты этого не дождешься, — вкладывает Мин в уста горькое признание. — Ты же, как только получишь метки, побежишь их показывать кому попало, а мне этого не надо, — его губы при малейшем движении касаются приоткрытых губ демона, возлюбленные буквально делят кислород на двоих. — Имею право, между прочим, — не остаётся без ответа Лу. — Семь сотен лет ждал тебя. — Значит, еще пару лет подождешь, — на досадливый стон Мин лишь ухмыляется нагло, возвышаясь над мужчиной. — Родной, боюсь, если я начну метить твою шею, то первой я выгрызу твою брачную железу. Соблазн слишком велик. Боюсь, я не оставлю на твоем теле живого места. Это слышится между строк, и на губах Лу невольно расцветает довольная улыбка. Он действительно долго ждал, но Лухан терпеливый, он подождет еще немного, а после получит всего альфу. — Я хочу, чтобы все было по закону, — парень перехватывает обе ладони в свою одну, второй же накрывает щеку. — Чтобы в нашу первую брачную ночь я оставил свою метку на твоей брачной железе, — парень скользит ладонью ниже, к шее, и поглаживает большим пальцем шейный изгиб, где аромат крови наиболее ярок. Мужчина же ластится, улыбается слабо, наконец, раскрывая глаза. — Не думаешь, что я могу внушить тебе пометить меня? — хитро улыбается альфа, разглядывая разверзнувшуюся над ним Тьму. Она зазывает, утягивает за собой, лишая воли и рассудка, и Лу только рад отдать всего себя без остатка. — Достаточно сказать два заветных слова, и ты не сможешь остановиться, — и понижает голос до вкрадчивого шепота. — Поверь, я сделаю так, что ты не захочешь останавливаться. — Не беспокойся за это, он не сможет, — мгновенно заверяет его Темный. — Пока я буду рядом, он не сможет воздействовать на тебя ментально. — В этом нет нужды, — отвечает мальчишка на слова обоих сразу. — Я сказал, что не хочу, чтобы хоть кто-то, кроме меня, видел мои метки, только и всего, — сейчас, когда слова разрывают звенящую тишину, до Темного доходит их истинный смысл, и Мин, словно издалека, слышит возбуждённо-радостный птичий клекот. — Значит, мне просто нужно поставить их там, где ты их никому не сможешь показать, вот и всё. Жидкий янтарь в глазах расширяется до тонкого кольца, Лухань с опозданием в доли секунды осознаёт смысл, заложенный в слова, но тогда он не может произнести и слова. Его губами завладевают, оставляя лишь возможность издавать звуки наслаждения. Ким ведёт и делает это умело, альфа делает так, что не оставляет никакой возможности, кроме как получать. Получать поцелуи. Получать удовольствие. Признаться, раньше Луханя это пугало. Пугала сама идея получать удовольствие, ведь он он по природе тот, кто должен давать его. Он — альфа, он должен вести, а не быть ведомым. Традиционное воспитание слишком крепко засело в сознании, и лишь после прихода Мина в его жизнь, он осознал, что может быть иначе. И прямо сейчас Лу чувствует себя так, словно он находится на пороге нового открытия. — Я… позволяю тебе слишком много, — сдавленно выдыхает Лу, чувствуя губы на шее. Горит. Кожа горит. — Может, это ты себя слишком ограничиваешь? — усмехается альфа, лукаво глядя на мужчину. Он отчаянно пытается совладать с собой: сомкнутые веки, сжатые ладони, прерывистое дыхание с явными задержками; да только ничего из этого никак не помогает. Лу чувствует себя так, словно задыхается, грудину сдавливает под мнимым натиском легкого тела. Альфа стискивает челюсти до того сильно, на мгновение ему кажется, что зубы превратятся в крошево, — так сильно он боится издать непотребные звуки. Однако Кима это никак не останавливает: он продолжает выцеловывать ароматную кожу, вобравшую в себя запахи масла и пота. Белое полотно под ним — карта души Минсока, и альфа намерен отметить каждый ее значимый элемент. Полотно дрожит и закрывает лицо руками, стараясь не выдавать собственного удовольствия, но это ерунда, Минсоку достаточно лишь слышать бешеное сердцебиение — это его ориентир. У Луханя отбирает все остатки разумного то, как деликатно и нежно Минсок преподносит свою ласку, то как мягко альфа ведет руками вдоль торса, каким вниманием альфа одаривает каждый кусочек кожи. У Минсока в руках ценное сокровище — его альфа — и он обращается с ним соответствующе. Признаться с ним, демоном, тем, кто предавал огню предателей и отправлял подчиненных в последний путь, обращаются как с тончайшим хрусталем, словно он может сломаться, разбиться вдребезги от неосторожного движения. — Мин, — с придыханием зовёт его, — дос… — еще один поцелуй, отчего альфа проглатывает остаток слова вместе с стоном, — достаточно, родной, — Лу отнимает руку от лица и опускает взгляд ниже, встречаясь со спокойным взглядом чернильных глаз. — Родной, позволь мне сделать тебе приятно, — парень поглаживает ладонью колено, а после мягко целует его. — Ты все эти дни изнывал от желания, тем не менее, не позволял себе прикасаться ко мне, пока я сам к тебе не пришел, — вновь поцелуй. — Позволь мне все сделать. Влажные следы от поцелуев блестят на груди и животе, и от этой картины у Минсока внутри стягиваются узлы. То, как тяжело вздымается грудь, какой дымкой полнится обращенный к нему взор, как уязвлено его альфа свел бедра, Минсок не может не наслаждаться этой картиной. Парень начинает с колен. Ким целует осторожно и едва ощутимо, позволяя альфе привыкнуть к новым ощущениям, парень чувствует, насколько мышцы бедер напряжены, а потому и действует неторопливо. Признаться, альфе нравится то, какая мягкая и нежная кожа под его пальцами. Мужчина до треска сминает простыни, пряча глаза в сгибе локтя. Он чувствует, как щеки заливает румянцем, как жар спускается к груди — Лу не удивится, если кожа на плечах и груди также покраснела. Лу чувствует, как поцелуи становятся все более ощутимыми, а альфа подбирается все выше. Ким закидывает одно бедро на плечо, другое же постепенно раскрывает. И Лу вовсе не хочет смотреть на эту отвратительную и безобразную картину, ему вполне достаточно… Мин с довольным — едва слышным — рыком втягивает нежную, не тронутую клинками кожу, и Лухань теряет усердно сотканную нить мысли, не желая признавать ту, что вьется еще с самого начала их безумств. Альфа раздирает когтями простыни, погружая пальцы в мягкое наполнение перины. Минсок, похоже, рассчитывает этот жест, как подавление дискомфорта, отчего продолжает целовать более ласково и деликатно, и Лу готов выть от досады, ведь эти поцелуи для него сродни пытке. Он хочет больше. Но он не признается в этом вслух, не попросит. Сжигаемый изнутри пламенем вожделения, он не сознается, ведь стыд пустил свои корни гораздо глубже желания. Однако между ними двумя есть другой, совершенно бесстыдный мальчишка, не стесняющийся следовать своим желаниям. Стоит лишь подождать, совсем немного и он сломается, сдастся в плен страстям. Но, признаться, мужчина совсем не ожидал, что перед этим альфа вдоволь насладиться его страданиями. Лу боится даже дышать. Боится выдать в жестах, в дыхании, особенно во взгляде что-то, что будет расценено, как нечто неприглядное и омерзительное. Пусть даже это будет его желание. Да, Лухан мысленно соглашается с собой. Его желания омерзительны и неприглядны, он сам состоит лишь из кусков калечного и больного, соответственно, его желания такие же. Ненормальные. Отвратительные и отравленные расколотым надвое сознанием. Минсок — его личный палач и губитель — словно проверяет его на устойчивость, потому как к поцелуям добавляются звуки: влажные и громкие, утробные и гулкие, тянущиеся глубоко из грудины, сладостные, полные жажды и насыщения одновременно. В моменты удовольствия Минсок всегда был громок. Его ласки все такие же мягкие и осторожные, как бы сильно альфа не хотел разодрать его бедра челюстями, он не позволит себе этой вольности, пока Хань сам его не попросит. Минсоку нравится тяжесть бедер на плечах, их вес ощущается правильно и нужно. Альфа нуждался в этом. Мину доставляет чистое, концентрированное удовольствие целовать налитые сталью мышцы, чувствовать малейшие сокращения губами и слышать сбитое в край дыхание. Признаться, это… Насыщает. Словно бы полый сосуд чего-то оголодавшего и жадного капля за каплей наполняется чистейшим нектаром. Минсок не знает, Темный ли это или же его природа решила заявить о себе — о своих правах на этого мужчину, но чувство пьянящее. Ни одно спиртное так его не брало, как запах свежей крови. Черт возьми, даже психоактивы и те не могут встать рядом с ароматом его нетронутого альфы. Этот Дьявол избавил его когда-то от наркозависимости, заменив тяжелейшую дурь собой. Иначе альфа это никак объяснить не может. Парень приникает к горячей коже как наркоман на последней — летальной — стадии, у которого после приема шансы выжить один к двум, и делает это альфа со вкусом. Так, словно завтрашнего дня может и не быть. Будто эта ночь — последняя. Альфа подтягивает к себе небольшую подушку и подкладывает под бёдра, неотрывно глядя на спрятанные в сгибе локтя глаза. Взгляд до того жгучий, что Лу чувствует его кожей, а мысли искажены и затуманены, словно Минсок действительно находится под психоактивами. Психоактивами его феромонов. И даже несмотря на искаженное состояние его альфы, Минсок все еще ласков с ним. Раздираемый желанием и увитый инстинктами, он продолжает быть мягким. Боги, Лухань не думал, что Минсок будет так нежно трахать его. Используя лишь один язык. Лу сжимает кованную спинку кровати рукой, которой до этого закрывал глаза, на другой же когти раскраивают уже матрас. Опусти Лу сейчас ладонь на затылок мальчишки — сдерет скальп, он уверен. Мужчина запрокидывает голову назад под натужный скрежет металла, и слышит чавкающий звук снизу, издали напоминающий усмешку. Узловатые пальцы обхватывают бедра в мертвой хватке. Лу хотел бы взглянуть на сине-фиолетовые синяки, что оставят после себя эти пальцы, увидеть бы их хоть на доли секунды, ведь после они растворятся за секунду — спасибо демонической регенерации. Но Луханю все еще стыдно. Он стыдится своей природы, но ничего с ней поделать не может, он стыдится этих ласок, будучи не в силах прекратить их. Он стыдится того, что ему хорошо. Как не было хорошо последние две сотни лет. Но с каждым мгновением держать внутри копившийся поток эмоций — неумолимых и неудержимых — становилось все труднее, и Лу застонал. Застонал, не раскрывая рта, в себя. Словно бы от некой боли, ведь в своей сути это было похоже на жалостный стон и утробное рычание одновременно, да только альфа выгнулся навстречу нежной ласке. Пусть Лу не проронил и слова с самого начала, но тело он уже был не в состоянии контролировать. Тело вполне удачно говорило за него. Оно желало больше ласок. Минсоку нравится ощущение бедер вокруг своей головы, ему нравится то, что Лу неосознанно обхватил его ногами — это показывает его нежелание выпускать альфу. Альфа внутри Мина скалится и рычит довольно, ведь Лу под ним дрожит в удовольствии — он чувствует вибрацию своей кожей. Минсок педантично подмечает самые малейшие детали: Лухань не движется от него, он выгибается навстречу ему, и от этого внутри становится до одури приятно. От этого хочется сделать еще больше, отдать всего себя, только бы Лу не выбрался из этой топи щемящей душу ласки. Оказался неспособным выбраться. Не желающим покидать эти топи. Перед глазами все нещадно плывет. Лу то сжимает их до темных кругов, то разжимает, пытаясь вернуть утерянный контроль над телом и сознанием, но все безуспешно. С каждым движением юркого языка он терпит поражение, каждый звук и каждое движение губ забирают у него контроль над собой. Минсоковы ласки совершенно безболезненные, но тем не менее, они все еще чувственные, альфа совсем не жалеет слюны, и Лу… Он совершенно мокрый. Боги, Хань буквально на мгновение хочет взглянуть на его распухшие губы и такой же мокрый от слюны подбородок. Лу хочет увидеть пронзительный взгляд чернильных глаз, в которых хаос смешался с тьмой, и почувствовать себя принадлежным. Почувствовать и раствориться в этом хаосе. — Взгляни на меня, — зовёт его Минсок. Тихо. Низко. И беспрекословно. Мин нехотя отрывается от альфы, словно пума, неволей оторвавшаяся от лакомого куска во время трапезы. Минсок будто бы читает мысли демона, и от этого Лу на мгновение становиться не по себе — Мин позвал его прямо после того, как Лу подумал о нём. О нем, в совершенно неприглядном виде. Но у Луханя нет даже мысли о неповиновении, он будто бы ждал его зова, чтобы опустить смиренно голову и взглянуть в собственный хаос в чужих глазах. Абсолютное подчинение вызывает слабую, довольную улыбку. Чёрные губы действительно распухли, тонкая нить слюны тянется с края подбородка — альфа демонстрирует себя без капли стыда и смущения, более того, он совершенно спокоен и безмятежен. Тьма внутри зрачков умиротворенно пульсирует, циркулируя по всему телу, впервые за все время своего существования не встречая сопротивления. — Я хочу, чтобы ты смотрел на меня. Тихо, с придыханием озвучивает свою просьбу-приказ Мин, оглаживая полураскрытые бедра. Лухань, движимый неизвестным ему порывом, тянет свою ладонь к макушке и приглаживает растрепавшиеся волосы. Накрывает щеку когтистой ладонью, и его мальчик ластится, принимая нежность из его рук подобно высшему благу. Он… такой невероятный. Лу не знает, как ему могло повезти с обоими мужчинами в его жизни. Минсок мягко целует внутреннюю сторону ладони, все также смотря в жидкий янтарь глаз, и произносит: — Я хочу, чтобы ты не сводил с меня глаз. — Хорошо. И словно в подтверждение своих слов Лу перехватывает ладонь и медленно переплетает пальцы. Минсок завороженно смотрит на такой, казалось бы, простой жест, однако для него он сейчас был интимнее всего, что они сделали за половину ночи. Альфа сжимает ладонь в ответ, и замечает, как артерии Тьмы расходятся дальше, перетекая на ладонь Луханя. Оба застывают и замирают, пойманные хрупким моментом, и после их взгляды пересекаются. — М-мин, — зов звучит совершенно неожиданно, Лу будто бы в самом деле потерял контроль не только над телом, но и над разумом тоже. Иначе он просто не знает, как объяснить свою просьбу. — Пометь меня. Он понимает, что достигает точки невозврата. Лу… хочет. Он наконец свыкается с этой мыслью. Это небольшое, пусть и признание самому себе подобно клинку проходится по коже, выпуская копившееся внутри напряжение, отторжение и омерзение. Внутри становится так… легко. Лухан до боли в конечностях хочет Минсока. Он хочет видеть его таким. Он хочет, чтобы его природная суть резонировала с его собственной, Лу хочет слышать его желания, Лу хочет удовлетворить его потребности. Лу хочет увидеть того альфу, что Ким показывал лишь конкурентам и врагам. Лу знает, что Ким ему не откажет. Не сейчас. — Прошу тебя, Миньшо. Не после такого. Минсок приникает к коже с мягким поцелуем, и Лухань не смеет сводить с него глаз. Наблюдает за тем, как альфа теснее прижимает к себе бедро, закинутое на плечо, а другое же, согнутое в колене, отводит в сторону. Видеть своего шебутного мальчишку уверенным и спокойным — немного сбивает с толку, чернота давно вышла за пределы глаз, Тьма, казалось бы, покрыла своими сетями веки и скоро на лице не останется и пятнышка светлой кожи. Ким чувствует на себе внимательный взгляд и невольно кривит уголок губ в ухмылке, а после встречается с глазами жидкого янтаря. Минсок, все также удерживая зрительный контакт, вонзает зубы в мягкую и разгоряченную плоть, ставя первую метку. — Мх, — издает сдавленный стон альфа, откидываясь обратно на подушки. Мин не думал, что от меток может так сильно сносить крышу. Он чувствовал метки на себе, проникающий под кожу аромат заставлял содрогаться, он разогревал кровь, однако он не думал, что может быть так приятно. Признаться, теперь Ким понимает, почему Лу ставит метки так часто и много. Мин рад, что начал с бедер, иначе, он уверен, разорвал бы горло альфе, не имея возможности остановиться. Альфа раздирает мягкую кожу зубами без тени жалости, и низкие, хриплые стоны сверху совсем не помогают. Более того, они словно бы раззадоривают голод тысячелетнего чудовища, не знавшего близости. Он не может остановиться. Вкусив столь сладкий и желанный плод, Минсок попросту не нашел в себе сил остановиться. Их слышно. Ох, нет, не так. Их слышат. Лухан в этом более чем уверен. Также он уверен в том, что семья откажется от него, а его самого лишат титула и почестей, но как же ему плевать сейчас на все это. Это безрассудство, но поставь перед ним выбор: титул и должность или возможность прочувствовать этот момент вновь, он бы выбрал второе. Отдал безоговорочное и абсолютное «да» своему безумному мальчишке. Удушливый аромат кофе, стойкого, привезенного с солнечных полей южных стран, он буквально забивается в ноздри, не позволяя пропустить кислород, и Лу только рад задохнуться от этого аромата. На языке плотно оседает вкус виски, такой чужеродный, отчего демона, вроде Лухана, не пробовавшего ничего, крепче вина, одно лишь иллюзорное ощущение крепкого алкоголя пьянит. Черт возьми, он словно действительно выпил, иначе он не может объяснить своего измененного состояния. Минсок приникает ко второму бедру нетерпеливо, действует по заученной схеме, пытаясь насытить глупое тело одними лишь метками. Однако голод не собирается покидать его, даже несмотря на заложенные изначально установки. Никто не должен знать о его отметинах, ни Совет, ни приближенные, особенно семья Лу Ханя. Они определенно не должны знать то, что Минсок сделал с их первенцем. Но в то же мгновение все естество альфы восстает против него самого. Почему он должен скрывать свои метки? Почему Лу Хань должен уговаривать его ставить их? Почему он позволяет своему возлюбленному опускаться до чего-то столь унизительного, как мольбы? Почему он, Минсок, не может доставить своему альфе удовольствие? — Мин, пожалуйста… Это бесконечное «Мин», мешающееся со стонами, выдыхаемое с хрипами, сдерживаемое со скулежом сводит его с ума. Слушать как ломается голос и чувствовать, как тело изгибается в нетерпении доставляет Киму полное ощущение принадлежности Ханя ему. Словно Лу и вовсе не принадлежит себе. Он отдан моменту, ласкам и Минсоку. Альфа отрывается от кожи, оглядывая свою работу неторопливо, и замечает чернильные ветви там, где касались его губы. Тьма перетекла не только на ладонь Луханя, она осталась и там, где Минсок ставил метки. — Разве не прекрасно? — далеким от родного голосом буквально над ухом. А ведь действительно прекрасно. Минсок чувствует, словно бы по наитию, что в груди поднимается нечто страшное и собственническое, на что Тьма внутри отвечает гулким смехом: мальчишка слишком поздно опомнился, ему не найти выхода, не уйти. Он не сбежит, единственное, что ему остаётся, это… Сдаться.