Однажды в Австрии...

      Щека всё ещё саднила. Острые ноготки Констанции как бы невзначай задели скулу, а может, и правда случайно. Констанс, разумеется, была права в том, что он слишком легкомысленный, была права в том, что он заслужил эту пощёчину. Да, он обещал возлюбленной, что покончит с ночными посиделками, что перестанет спускать деньги на новые лимитированные коллекции модных домов, да, он не сдержал своего обещания. Чёрт возьми, к чему такая драма! Амадей нервно докурил ещё одну сигарету, походя отметив, что Vogue с ментолом точно не для него, а затем позвонил жене ещё раз. Кажется, пятый. Или седьмой? Какая разница, если в ответ всё те же сухие слова: «Абонент временно недоступен». Смартфон через пару минут сам стал «недоступен»: он разрядился напрочь, настолько, что Вольфганг даже не мог включить его, чтобы сделать ещё один бессмысленный звонок.       Небо быстро хмурилось, Вольфганг хмурился в два раза быстрее. Непривычная складывалась ситуация. И, как это всегда бывает, нежданная. Вольфганг тяжело вздохнул, окидывая взглядом приближающийся грозовой фронт. Ему показалось, что на окраине города дождь уже начался: вдалеке, за причудливой смесью современных зданий и роскошных фасадов старинных домов, повисла серая дымка, являющаяся не чем иным, как водой, связывающей небо и землю. Судя по всему, ливень продлится всю ночь. Композитору не хотелось бы провести эту ночь в театре, так и не узнав, с чего вообще Констанция бросила ему фразу «Нам надо отдохнуть друг от друга!» сразу после пощёчины.       Он мог пойти домой, попросить прощения, объясниться, но ему не хотелось этого. Меньше всего и без того взволнованный Вольфганг желал видеть сейчас её укор, чувствовать напряжение, повисшее в воздухе. «Пускай она отдохнёт, раз ей так хочется. Все равно мы помиримся, как и всегда, » — уже более беззаботно подумал он. Однако, перспектива остаться ночевать в театре всё ещё омрачала его мысли. Конечно, можно было бы пойти к кому-то из многочисленных приятелей, но вот ирония, оказалось, что он ни с кем не дружит настолько, чтобы попроситься переночевать, и уж тем более рассказать о такой пикантной ситуации.       Было около шести вечера. Тем не менее, тяжёлые тучи заволокли небо над Веной, и теперь казалось, что ночь наступила раньше положенного ей срока. Амадей потушил недокуренную сигарету, потянулся за жевательной резинкой. Сверкнула молния. От неожиданности композитор даже вздрогнул. Похоже, пора возвращаться в театр, стены курилки не защитят его от шквала.       Ветер гнул верхушки деревьев, листья шумели так сильно, что заглушали все звуки кроме низкого рокота грома. Моцарт любил грозу, но и боялся её одновременно. Она вдохновляла, дарила силы, но её нельзя было контролировать, она была непредсказуемая и будоражащая, опасная и чарующая. Как и… Во имя всех святых, а он то что забыл в этот час в театре?!       На парковке стояла синяя инфинити, и, насколько знал Амадей, владельцем этого автомобиля являлся Антонио Сальери. Если бы Вольфганга спросили, как он может описать отношения между ними, услышали бы ответ: «Мы питаем друг к другу сильные, взаимные, и очень амбивалентные чувства». Сальери был талантлив и успешен, этим он и завоевал его уважение и живой интерес. В то же время, Моцарта мягко говоря раздражала самоуверенность и хитрость коллеги, недружелюбное отношение к нему, Вольфгангу, а также то обстоятельство, что Антонио развязал целую сеть интриг, связанную с предстоящими репетициями оперы Моцарта. И, собственно, самой даты исполнения оперы. Подло и непрофессионально. К счастью, справедливость восторжествовала, победа осталась за Вольфгангом. — И вот теперь, ты, змеюка этакая, в театре, в час, когда не назначено ни одной репетиции! Ну, я тебе сейчас устрою… Интриган доморощенный, — прошептал Вольфганг.       Полный праведного гнева, под вспышки молний и громовые раскаты, композитор распахнул дверь в здание театра. Проскочив коридор с кассами он влетел в холл, бегло окинул взглядом пространство. Охранник недоумённо глянул на него. — Прошу прощения, не видели ли вы Антонио Сальери? — спросил Моцарт, небезосновательно уверенный, что Клод знает в лицо всех работников театра, а также всех завсегдатаев-зрителей. — Нет, герр Моцарт, он не появлялся сегодня, — равнодушно ответил охранник, откладывая сэндвич. — Странно… Я увидел его машину и решил, что он здесь. Вы не отлучались? Может быть, он пришёл, когда вас не было, — продолжал допытываться Моцарт, стараясь не думать о том, что есть ему хочется пожалуй даже больше, чем карать всяких вредных композиторов. — Плохой я был бы охранник, если бы отлучался, не оставив замену. Впрочем, ближайшие три-четыре часа я никуда не отлучался. Гроза-то какая, верно? — Верно, — рассеянно протянул Амадей. — Спасибо. Извините за беспокойство. — Для такой рутинной работы как у меня, любое обращение — радость. Куда же вы? На улице буря. — У меня на душе тоже, — патетично махнул рученькой Моцарт, скрываясь за дверью, в которую парой минутами ранее вошёл. Молодой композитор не сомневался, что на парковке был автомобиль Антонио. «С какой целью он приехал сюда, почему не зашёл в театр? Клод не стал бы лгать, не такой у него склад характера. Значит, Сальери в автомобиле, » — думал Вольфганг, безуспешно пытаясь прикрыть голову кусочком красного плаща, который должен был быть воротником. Ветер подул с новой силой, и тяжёлые капли ощутимо забили по лицу, размывая тёмную подводку для глаз. Однако, Моцарт спешил к машине почти не задумываясь о том, с каким подправленным макияжем он покажется перед коллегой. Из-за погодных условий видимость оставляла желать лучшего, Вольфганг не мог разглядеть, находится кто-то в автомобиле, или нет. Впрочем, ответ был найден скоро, ведь для человека в этом самом автомобиле одиноко идущий Вольфганг был отлично виден. Дверь машины открылась. Амадей прибавил шаг и спустя десяток секунд был у автомобиля. — Добрый вечер, герр Сальери, — поприветствовал он нарочито холодно. — Добрый вечер, герр Моцарт. Вы прямо-таки как гусь. — Что простите? — опешил Амадей. — То, что с вас стекает вода. В три ручья. Садитесь скорее. В салоне пахло шоколадом. Неожиданно Вольфгангу стало немного неловко: он был совершенно мокрый, и вода стекала на дорогое кожаное сиденье. Потёкшая подводка тоже не прибавляла уверенности в себе. И вообще Моцарт вдруг почувствовал, что оказался в ловушке. Сердце невольно забилось быстрее, но Вольфганг скоро убедил себя, что все эти чувства от гнева, а не от неведомой опасности. — Я доставляю некоторые неудобства, не найдётся ли у вас… полотенца? — брякнул он и мысленно поругал себя за это. «Ещё бы зубную щётку, пасту и постельное бельё попросил, дурак-то!» — Если бы я боялся за автомобиль, вышел бы к вам навстречу, — прервал его мысленное самоуничижение Антонио. Моцарт, наконец, обратил царственный взор на своего «любимого врага». Ничего нового не увидел. «Опять, опять это мрачное «ля-ебало», тёмный костюм-тройка, отутюженный и отглаженный… Платочек белый из кармана торчит. Ещё бы галстук напялил. И глаза подводкой накрасил. У-у-у, эту мою фишечку себе упёр. Ноготки тёмным лаком накрасил… Волосёнки свои гелем уложил… Духами надушился… Сдаётся мне, он пидор!» — Я как раз хотел пригласить вас в театр, ведь, заметив ваш автомобиль, я решил, что вы уже там, а когда вас не оказалось в театре, забеспокоился, — ответил Моцарт, решив покамест не злословить. — Что же могло со мной случиться? — Внезапный приступ хандры, например. — И вы шли меня утешить? — Герр Сальери! — Моцарт слегка удивился. Обычно на его приметные и не очень подколы композитор отвечал сдержанной улыбкой или укором, но никак не ответом. С одной стороны, это было даже прикольно, Вольфганга интриговала такая перемена. С другой стороны, причины этой перемене он не находил. — Я просто пошутил, — ответил тем временем Антонио. — И всё же, что вы хотели, направляясь сюда? — Этот же вопрос я могу задать и вам, а шутки у вас, к слову, хреновенькие, — в полутьме лицо Сальери было почти неразличимым, но это не помешало Вольфгангу глянуть с вызовом. — Я ждал вас. Вот это было даже более неожиданно. И подозрительно. Даже очень. Вольфганг внутренне напрягся, но внешне остался расслабленным. Не хватало ещё из-за какой-то ерунды, из-за странного поведения соперника переживать. Или это всё же… не ерунда? — С чего вы решили, что я буду в театре? — фыркнул Моцарт, делая вид, что очень увлечён застёгиванием пуговки на рукаве рубашки, выглядывающей из-под плаща. Конечно, это было неприлично, но у этих двух людей были совершенно особенные отношения, существующие как бы за рамками норм этикета. Вольфганг нередко подшучивал над Антонио, мог передразнить его, показать неприличный жест, показать язык, показать, что он успешней и интересней старшего коллеги. Да и что можно ждать от человека двадцати трёх лет отроду? Вольфгангу нравилось «понтоваться» перед Антонио и он не видел в этом ничего плохого. — Я проезжал мимо вашего дома и видел вашу жену, в одиночку заходившую в него. Я знаю, сколько у вас хлопот с постановкой оперы. Решил, что вы задержались, — тем временем принялся объясняться Антонио. — И приехали мне помочь? — вскинул голову Вольфганг. — Ах, как благородно с вашей стороны. — Я лишь хотел немного отвлечь вас от оперы. Развлечь вас, мы же коллеги. Мы должны заботиться друг о друге, — голос Антонио был ровным и совершенно спокойным, даже сидел он смирно-смирно, не жестикулируя, руки сложены лодочкой на коленях. Однако, Моцарт всё явственнее ощущал тревогу. Ему казалось, что волнуется даже сам Антонио, и он убедил себя, что он на правильном пути — на пути разоблачения некой вредности. — И поэтому сидели в машине? — насмешливо бросил он. — Заботиться… Какое лицемерие! Вы делали всё, чтобы моя опера была поставлена после вашей и герра Ригини. — Именно за это я и хочу попросить прощения. — Я вас прощаю, справедливость все равно восторжествовала, — горделиво ответил Моцарт, уже готовый было бросить к чёрту всякие разоблачения и просто уйти из этого тёмного автомобиля в светлый просторный холл театра. — Ещё бы, ведь вы пообещали мэру бросить флешку с результатами титанической работы в воды Дуная, а рукописные варианты сжечь в камине. Как непрофессионально и наивно! — А профессионально было плести подковёрные интрижки? — вспылил Моцарт. — профессионально было сеять раздор среди актёров, подговаривать власть имеющих помешать мне, клеветать на меня в конце концов? Последнее ближе к преступлению, нежели к обычному правонарушению. — Нет, разумеется. Мне это просто очень нравится. А преступления так и вовсе, вдохновляют и… заводят. Разумеется, я предпочитаю быть не жертвой преступления. — Он вдруг быстро облизнул губы, и кинул такой взгляд на Моцарта, что можно было подумать, что с последним произойдёт что-то очень плохое и очень скоро. От этих слов и этого взгляда, так не вязавшимся с его представлениями Амадей опешил. И решил, что пора линять. Кажется, дорогой коллега сегодня был даже более дурной на голову, чем обычно. «Ну нафиг эти ваши игры престолов в Австрии, » — подумал он, пытаясь нащупать ручку двери. — Вы сейчас серьёзно? — буркнул он, с раздражением понимая, что не получается у него вслепую найти ручку. Да и если бы получилось, разве выбежал бы он как испуганное дитя? — Совершенно серьёзно. Зачем мне скрывать это от вас? Тем более теперь. — Амадею показалось, что глаза Сальери хищно блеснули, что он приблизился к нему настолько, насколько даже их «нормы приличия» уже не позволяли. Они почти соприкоснулись коленями, и будь Вольфганг не так смущён странным поведением, он бы обыграл эту ситуацию. Но сейчас ему хотелось только одного — поскорее оказаться в театре. Он вжался в дверь, не желая касаться коллеги и обещая, что припомнит ему эту неприятную ситуацию. О, ещё как припомнит! Но сначала надо выбраться. — Что же, по крайней мере, вы меня удивили, — снисходительно кивнул он. — Не желаете зайти в театр? — Вам не нравится здесь? — с наигранным сожалением ответил Антонио.       Моцарту здесь не нравилось. Запах шоколада, прежде казавшийся приятным, стал удушающим, также неуютно было и наедине с конкурентом… Так, стоп, они не наедине. Конечно же, Сальери сидит не на месте водителя, потому, что там сидит личный водитель, до сих пор не замеченный Вольфгангом. Быстро осмотрев салон, молодой композитор зацепился взглядом за молчаливую фигуру. — Я понял, вы не хотите оставлять одного вашего водителя, — быстро сказал он, уже сам себе признаваясь, что буквально из пальца высасывает свои предположения. — Он не только водитель, герр Моцарт, — загадочно улыбнулся Антонио. — Что вы хотите этим сказать? — Нахмурился Вольфганг, окончательно растеряв свой прежний кураж и дерзость. Он всего лишь тянул время, мучимый тревожным предчувствием. И, наконец, нащупал ручку двери. Чуть не запищал от радости, а потом от ужаса. — Почему дверь заблокирована? — пробормотал он, чувствуя, как слабеют ноги. — Герр Сальери! Ваши шутки переходят все границы разумного. Мне не смешно, я требую, чтобы меня выпустили… Как же жалел сейчас Амадей, что его телефон разрядился! Что не взял с собой сумку, в которой хотя бы газовый баллончик был! «Ну, теперь мне всё ясно, — с тоской подумал он, кидая взгляд за плечо Антонио, в окно, где сквозь пелену дождя светили окна на первом этаже театра. — Этого следовало ожидать… Я мог бы догадаться, что Сальери, потерпев неудачу, устроит мне западню, вероятнее всего, с целью припугнуть и отказаться от проведения оперы… Ещё посмотрим, кто кого!» — Вы меня не запугаете, — спокойно сказал Вольфганг, переставая мучить дверь. — Я ведь все равно первый исполню оперу, так или иначе. Я начал работу над ней раньше вас, закончил раньше, раньше вас согласовал сроки. Не думайте, что сможете меня запугать. — Я и не собирался вас запугивать, герр Моцарт, — Сальери вдруг грубо схватил и крепко сжал запястья молодого композитора. — Я собирался вас похитить. «Кажется, Констанция от меня отдохнёт,» — подумал Вольфганг, нервно сглотнув.