Лето, 1269 Лес на границе Темерии с Аэдирном
Они вызывали отвращение одним своим присутствием. Оскверняли его лес криками веселья, распутства и пьяного угара. Дышали и жили. На его территории. Были слепо уверены, что эта ночь принадлежит только им. С высоты деревьев, скрывающих пышными кронами не только звёздное небо, но и притаившихся охотников, сквозь листву было видно, как ярко высвечиваются фигуры шлюх на фоне поминального костра. Изящными тонкими руками бесстыжие девицы очерчивали изгибы своих разгорячённых тел. Развязные движения бёдер и плеч приковывали к себе взгляды всех присутствующих. Трое путников, развалившись на походных лежанках, чувствовали себя королями положения, не скрывая грязной заинтересованности. Шум в ушах от опорожнённого бочонка вина замещал им несуществующий аккомпанемент, сопровождавший танец. Да и девять доз фисштеха — по три за раз на каждого — делали своё дело. Мужчины выглядели безмятежными, оглушенными, но в то же время поддавались животному инстинкту, не стремясь его сдерживать. Безмолвный танец роковых соблазнительниц, наконец, закончился, сопровождаясь громким улюлюканьем со стороны путников. Шлюхи принялись делать то, что умели лучше всего — раздвигать ноги. Крепкая деревянная телега, стоявшая поодаль, чуть ли не прогибалась от тяжести заморских товаров. По периметру намеченного лагеря важно расхаживали пять наёмников, имитируя патруль и неустанное бдение. Но разгорячившимся путникам не было до этого никакого дела, что и сыграло на руку Иорвету, наблюдавшему за тем, как один из охранников удалился под предлогом отлить. По широкой спине мужчины одна за другой шли волны возбуждения, мышцы его содрогались от напряжения. Каждый рывок левой руки приближал к разрядке, к освобождению от будоражащих образов, воспоминаний о подсмотренном. Ещё, ещё, толчок, выдох… Последний и… Вздох. Отвратительно. Иорвет с видом омерзения на лице натянул тетиву лука, и в тот же момент метко пущенная стрела насквозь пробила горло ублюдка, пригвоздив его к стволу. Теперь земля жадно пила паршивую человеческую кровь. — Какая же вы грязь, dh’oine [люди], — сказал он, не скрывая презрения. Скоя’таэли переговаривались едва слышно, и шелест листьев заглушал эльфскую речь. Поэтому холодный громкий голос Иорвета, должно быть, услышали все: — Tedd, va [время, пошли]. Пять высоких стройных фигур во главе с предводителем бесшумно продвигались к лагерю, мягко переступая с ветки на ветку, пока, наконец, не достигли цели. Прохладные порывы ветра несли весть о надвигающейся грозе, гулянка разошлась пуще прежнего, и наёмники уже не пытались делать вид, что патрулируют лагерь. Облизываясь, они жадно следили за происходящим, не отводя глаз. Командир ночных гостей подал знак, отряд неслышно встрепенулся. Эльфы сняли луки и, наложив на каждый по стреле, затаив дыхание, прицелились. С резким движением руки предводителя стрелы полетели в четырёх оставшихся незадачливых охранников. Скоя’таэли так просто не промахиваются, но сегодня с ними были новобранцы, окрещённые первой облавой на жалких людишек, поэтому двоим наёмникам повезло уцелеть. Эльфы, не задумываясь, попытались наложить на тетиву новую порцию стрел, но было уже поздно. Охрана резко припустила в сторону беснующихся ватных тел и криком подняла весь лагерь на уши. Путники вздумали было прихватить что-то из телеги, но их тут же остановили: — Сука, ебись ты конём! Быстро уносим ноги, пока нас не превратили в ежей! Это беличий лес, если не поторопимся, от нас нечего будет собирать, — орал один из наймитов с пеной у рта. — Где Швардс?! — перекрикивал второй. — Да хуй с этим вонючим дрочером, надо валить! Укрытие и вправду не было эфемерным. За редкой группой деревьев пряталась короткая извилистая дорога, ведущая аккурат к небольшому храму Мелитэле. Накануне путники, видимо, решили проявить псевдоблагоразумие и оставить прибежище божественной покровительницы в покое до утра, не желая отказывать себе в небольшой роскоши повеселиться на гуляньях. Гулкий раскат грома в весеннем ночном небе подтвердил догадки Иорвета: грядёт непогода. Тотчас же семеро уцелевших людей ринулись к спасительной тропе, но едва ли всем посчастливилось нащупать её в непроглядной тьме. Припустил дождь. Два заморыша и нанятая бланкетка с грохотом повалились наземь, пораженные стрелами ночных гостей. Кровь заливала искажённые болью и ужасом лица, мешаясь с жидкой грязью. Эльфы добивали ублюдков с помощью кинжалов, милосердно втыкая их в сердце через подмышечную впадину — там одежды плохо защищают плоть. Одному всадили стрелу в бедренную артерию, и теперь он полз по земле, истекая кровью, обрывая тонкие стебли слабой травы, выдёргивая её, хватаясь за неё, словно пытаясь спрятать свою необъятную тушу в коротком ковре мокрого настила. Оставляя за собой багровый след, он с ужасом в глазах вскинул голову, чтобы посмотреть, как, не оглядываясь, удаляются его недавние товарищи. Куда это, интересно, он собрался? Иорвет надавил на голову подонка сапогом, вжимая его лицом в грязь. И в сквозящем ветре разбушевавшейся грозы отчётливо прозвучал равнодушный голос: — Я случайно подслушал, ты не обессудь. Поправь, если что, ладно? С земли раздалось невнятное мычание, что, впрочем, значения не имело, и Иорвет продолжил: — Ты ведь из тех, кто ставит себя выше других, верно? — под сапогом почувствовалось слабое копошение, из-за чего Иорвет с новой силой вжал ногу в голову жертвы. — Обливаешь грязью всех, за чей счёт сам из неё поднялся. А ведь тоже вымазался с ног до головы. От тебя за версту воняет страхом, поверь. Да я на ветке с трудом усидел — настолько от тебя смердит, — он демонстративно помахал рукой перед лицом, разгоняя запах. — В общем, к чему я всё это? По дороге в ад, bloede [ублюдок], помни, что нельзя, вымазав мой народ в грязи, самому остаться чистым, — с этими словами Иорвет выхватил два меча из ножен, закрепленных по бокам, и, скрестив клинки, со смачным хрустом отделил голову выродка от туловища. — Они не должны выйти из этого леса живыми, — бросил он позади стоящим эльфам и с алчным удовольствием пнул отрезанную голову, насаживая её на острые шипы терновника. Чтобы убить лежачего, нужно быть подлым или трусом. Но он не был ни первым, ни вторым. В своей одинокой борьбе Иорвет без сожаления истреблял людей. Точно так же, как некогда и они — его народ. Люди не щадили никого. Не дрогнула рука человека, убивая безоружных эльфок, их детей и немощных. Людская ненависть порождала в нём ответную, ещё более жгучую. Времена поменялись, и теперь был его черёд отнимать жизни ублюдков, не испытывая ни горечи, ни сострадания. Потому что его предали. Выбросили за ненадобностью, как использованную ветошь. Воспоминания о причинённой боли от клятвопреступления нильфгаардского командования были так свежи, что Иорвет не мог с собой ничего поделать. Он уже ничего не контролировал. Его злоба переливалась через край. Он вытер лезвие меча об одежду убитого и посмотрел вперёд. Отряд эльфов почти нагнал ягнят, но те с треском захлопнули дверь у самого их носа. Иорвет бы с удовольствием выкурил их оттуда или поджарил, но вспышки молний и усилившийся дождь явно к этому не располагали. Нужно было искать другой путь. Должен же быть способ как-то проникнуть в неказистый храм. За несколько минут Иорвет полностью сократил дистанцию, разделяющую его и отряд. Из старой деревянной постройки раздался нервный женский визг. — Едрись ты в рот, полоумная, им нас не достать, — заткнул жрицу наёмник, укрывшийся, как и все, внутри. — Попрошу не оскорблять моих сестёр, милсдарь, — отрезала настоятельница храма. — Вы находитесь на святой земле, она неприкосновенна, никто не смеет сюда ступить, ежели пришел не с добром. Госпожа Мелитэле неустанно бдит и бережет наш покой, она не позволит злу проникнуть в запретное, — парировала она. — Уж больно мягко стелешь, старая карга. Тебе, видно, невдомёк, кто явился по наши души. Этот скоя’таэльский выблядок, атаман местного партизанского отряда, тебе ли его не знать, — он с опаской обернулся ко входу. — Он не остановится ни перед чем! Но у нас ещё есть время подготовиться. Эй, придурки, тащите сюда эту рухлядь! — с раздражением выплюнул наёмник. Пока две прислужницы храма с путником и его «подругой» рвали жилы, силясь передвинуть неподъёмную мебель, помещение исподволь заполнялось едким белым дымом. Едва только с неподатливым комодом было окончено, раздался громкий хлопок — и опасность настигла их со стороны незащищённого тыла. Скрипучие половицы начали нагреваться, а разгорающиеся языки пламени — обжигать ноги. — Твою ж мать! Старая ты ведьма, почему не предвидела это? Где твоя Мелитэле, когда она так нужна? — заверещала молчавшая до этого блудница. Ответом ей был лишь непроницаемый взгляд, полный такой решительности, что присутствующие стали расступаться перед настоятельницей. Но пока она продвигалась к дыре, раздался второй хлопок. Деревянные стены разнесло в щепки, обрушивая подобие крыши и грозя стереть с лица земли весь храм. Жрица в ужасе повалилась наземь, и спустя какое-то время, когда пыль начала оседать, захватчики принялись вторгаться внутрь. Три пары ног в сапогах прошли вперёд и замерли в ожидании. Иорвет, в свою очередь, не собирался медлить, смело прошагав сквозь разошедшийся огонь. Теперь он с упоением слушал крики и надрывный кашель, доносившиеся из главного зала. Жрица схватила его за голень: — Оставь этих людей! Разве они заслуживают смерти? — и не узнала собственный голос: с такой мольбой она обращалась лишь к богине, прося её не отнимать жизни умирающих детей. — А кто, по-твоему, её заслуживает? — наигранно удивилась фигура, поднимая одну бровь: вторую половину лица скрывал карминовый платок. — Оставь хотя бы моих сестёр, молю! — Как скажешь, — неожиданно согласилась фигура и повела своих собратьев прочь. Настоятельница слышала, как раздавались ужасные крики из главной залы — отчаянные попытки загнанных отбиться от огня. Чьи-то лёгкие спешные шаги торопились к её укрытию. В проёме показались силуэты оказавшихся в ловушке, кашляющих от едкого дыма людей. Она пыталась разглядеть среди них своих сестёр, но тщетно: её грубо схватили за руки и спешно потащили наружу. — Не-ет! — она пыталась вырваться, но разве под силу ей — старой, изношенной — было тягаться с мощью молодых и крепких? Погорельцы кинулись к новоявленному пути к спасению, но цепкие руки повстанцев с силой оттолкнули двух жриц обратно в храм. Выбраться им уже было не суждено: старая деревянная постройка с шумом обвалилась, складываясь вовнутрь. Пламя жадно охватило каждый уголок, и никакой дождь уже не в силах был его предотвратить. Вместе с грохотом грома раздался душераздирающий рёв старой женщины: — Как ты мог? Ты ведь обещал, что оставишь их! — в своём горе она хваталась за голову, вырывая на себе волосы, и безумно вскидывала подбородок, упрекая пронзительным взглядом ледяных глаз предводителя скоя’таэлей. — Я не даю обещаний жалким dh’oine, — процедил он сквозь сжатые зубы, взбешённый подобными обвинениями, — но слово своё держу. И сделал то, что ты просила — оставил их. Не убивал, — он цыкнул, и его подчиненные принялись лишать жизни выбравшихся погорельцев. Отлажено и быстро. Казалось, судьба всех остальных людей её уже не волновала. Жрица лишь кричала с пеной у рта о своих воспитанницах уже погибших, отстаивая их право на жизнь. Иорвет не мог с ухмылкой не отметить про себя двойные стандарты у этих dh’oine [людей]. — Но это несправедливо! Что мы вам сделали?! — зашлась злостью женщина. Казалось, внутри у неё поднялась настоящая буря, ещё более яростная, чем та, что бушевала снаружи. Слезы жрицы мешались с дождем. Плечи, руки и колени передёргивались в истеричной судороге. — Ты, мерзкая beanna [женщина], забыла посмотреть на свои уши! Смеешь упрекать меня в несправедливости? Вы, люди, сквернее того, что я вижу в зеркале. Вы, отвратительные насекомые, без разбору убивали мой народ! Но я был милосерднее. Любезно предоставил тебе возможность самой выбирать кончину твоих соплеменников! А вы, dh’oine? Давали ли вы нам такой выбор? Я — отражение той ненависти, с которой ты сейчас смотришь на меня! — он говорил чётко, по привычке растягивая слова, но на последней реплике сжал кулаки, еле сдерживаясь, чтобы не взорваться. — Осознаешь, наконец, какую услугу я вам оказал? Дорожки слёз скатывались в морщинистые ямки на лице старухи. Она кричала совсем беззвучно, выдавая отчаяние лишь рябью мурашек на истерзанной коже, скорёженными, дрожащими пальцами хватаясь за плечи. Дикий, неистовый ужас сковал её глаза, не давая мигать, и она тупо уставилась вперёд. И вдруг раздался не голос — шепот, который не сомневался, не дрожал: — Ты ослеплён своей ненавистью, Иорвет. Просто беспощадный убийца невинных, который не видит дальше своего носа. Способный лишь приумножать боль, ты не можешь даровать жизнь. Разочарован отсутствием выбора? О, ты по-настоящему с ним ещё не сталкивался. И я тебе это докажу, — женщина вскинула руки к небу, обращаясь к своей богине: — Великая мать, из тебя произошло все, и в тебя же все вернется. Пожалуйста, будь сейчас со мной, чтоб я была защищена и счастлива, и едина с тобой. Да будет так. Иорвет скептично наблюдал за этим цирком, поднося руку к горлу и отдавая последний приказ. Уже собираясь уходить прочь, сделав несколько шагов в противоположном направлении, он вдруг замер, прислушиваясь, когда же скоя’таэли начнут выполнять порученное, но кругом была лишь тишина… За его плечами разливался яркий синий свет, Иорвет обернулся и услышал страшное проклятие жрицы:Будешь страдать, покоя не знать Станет она как хлеб, как вода, ясно небо, земля Та, что милей свободы и родней красной крови
Он вскинул лук и направил в сторону безумной старухи водопад стрел, но было уже поздно. Иорвет увидел лишь её бездыханное тело в окружении своих таких же обездвиженных собратьев. А затем почувствовал блуждающую боль во всём теле, и его сердце вмиг будто опустело.