Под маской пересмешника

            И все слова, всё, о чём они только что говорили, разом утратило суть и смысл. Натянувшись тетивой, напрягшись невольно, вжавшись спиной в камень стены до боли, Петир сквозь заполненную удушающей, ужасающей липкостью отчаянья тишину вслушивался в то, что творилось вокруг их последнего крохотного оплота безопасности, их последней хлипкой надежды.       — Крипта Старков станет нашей могилой, — пробормотал Тирион. Пальцы их, стоящих бок о бок, до белизны стиснули рукояти кинжалов. И снова молчание, стук сердца в ушах, снова льющееся раскалённым воском по венам время. И дыхание, десятки дыханий пока что живых людей, и нечеловеческое, жуткое, голодное рычание мёртвых, и хриплые стоны умирающих — звуки сражения, звуки смерти и звуки боли. И неотвратимо приближающийся безумный грохот.       А потом мольба, последний возглас утопающего, отчаянная попытка избежать некой для Петира незримой, ужасной участи: — впустите нас! Пожалуйста, впустите нас! — плачекрик, болевопль из-за наглухо запертой двери.       Люди в крипте сидели, не шевелясь. Кто-то молился, кто-то беззвучно плакал. Вопль повторился снова: «впустите нас», — но оборвался на полуслове гортанным рыком.       Чувствуя, как врезается в ладонь кожаная оплётка, Петир даже не взвешивал варианты. Если дверь откроется, уже никому не выжить. Если дверь откроется, мертвецы хлынут в крипту. И всё закончится.       — Впустите нас! — третий раз. Звон и стук, натсадный кашель и вдруг…       — Это мой муж! — вихрем волос и юбок метнулась женщина. — Это мой муж! Мой муж, — повторяла, бледная до синевы, оголтело отталкивая протянутые к ней руки. Люди загомонили. Прошло лишь мгновение, но Петиру хватило его, чтобы понять: ей, обезумевшей от горя, ужаса и отчаянья, хватит сил, чтобы в одиночку поднять засовы. И, выступив из тени, он внезапно ощутил бьющееся, дрожащее, крепкое тело в своих объятьях. И сверкающее в пламени факела острие кинжала, прижатое к горлу несчастной, уже наверняка овдовевшей женщины.       Десятки расширенных, круглых глаз смотрели теперь лишь на его запястье. А ведь Петир знает, как это, умирать со вспоротым горлом. Он это помнит, потому теперь вяло, опустошённо бьющуюся задыхающейся рыбой в его руках женщину держит так аккуратно, как только может. Он не боец и не силач. Он физически её слабее наверняка, но непреодолимое желание жить наливает мускулы твёрдой сталью.       — Он уже мёртв, — тихо и твёрдо произносит Петир в ледяное ухо женщины и вовремя поворачивает кинжал плашмя, не позволив ей убить себя, подавшись ему навстречу. — Ты не спасёшь его. Мы не сможем никому помочь. — Немного ослабив хватку, повысил голос. — Откроете дверь — впустите мертвецов. Возможно, мы последние, кто жив во всём этом замке. Пока здесь безопасно, мы должны ждать. Мы должны быть сильными. Наши мужчины умирали за нас! — Отделившись от толпы, две фигуры мягко забрали вялую, отрешённую, с трудом двигающуюся, душой помертвевшую женщину, и в одной из них, для себя самого неожиданно, Петир успел признать темноволосую Элен, но продолжил говорить, запрокинув голову: — Вам страшно, вам больно! И мне тоже, мне тоже, люди. Вы сильнее этого, я сильнее этого, мы сильнее. Мы должны продержаться, мы должны продержаться. — Петир почти перешёл на крик и его тихий, хрипловатый голос чуть-чуть срывался. Но он говорил. Не своими словами и не своими мыслями. Леди Винтерфелла, хранительница Севера, находила силы и волю внутри себя и, казалось, нотки её звенящего голоса разбивались звоном о стены крипты.       Снова стук. Снова из-за двери: «впустите нас»!       — Смотрите на меня, — подбоченившись, встал рядом с Петиром Тирион. — Смотрите на меня, слушайте меня, — говорил он. — Я карлик. Я карлик, да, — улыбался людям. А Петир смотрел на него и, слушая где-то почти бессвязную, исполненную нарочитого мужества речь, видел, как этот человек высок, как он силён и как он сейчас огромен. И, оставив место в залитом светом круге только лишь для него, Петир скрылся в тени опять. Поглощённые уверенностью и харизмой самопровозглашённого оратора, люди постепенно заражались его решимостью, мало-помалу успокаивались, отрешались от ужасов, творящихся прямо сейчас так далеко и так одновременно близко.       Больше из-за двери не доносилось криков. Только лишь рык и стоны. Бейлиш понимал, что это значит. Погружённый только лишь внутрь самого себя, он содрогался от предчувствия неминуемого кошмара.       Мёртвые ворвутся в крипту. Это лишь дело времени.       Много им не потребовалось. Словно прогрызенная, верой и правдой служившая долгие годы дверь разлетелась крошевом. В одно мгновение крипту заполнил хаос.        «Бейте острым концом. Бегите», — командным голосом Арьи зазвучало в его сознании, и, толком не успев ничего увидеть, Петир, самого себя не осознавая, сорвался с места.       Бежать. Бежать.       На сколько ему хватит сил? Велика ли вероятность попасть в тупик? А велика ли крипта? Он знал: велика — множество уровней катакомб скрывалось под Винтерфеллом. Катакомб не освещённых, заполненных не так давно останками давным-давно почивших, замшелых Старков. О, как же хорошо, что он предложил их сжечь.       Только бежать. Бежать. Не выпускать оружие из ладони. Бежать. Бежать.       Звуки бойни за спиной — разрываемая плоть, рычание, визги, стоны…       Бежать, бежать.       Цокот, вой… близко. Его настигнут, настигнут всенепременно.       Бежать. Бежать.       Иглы впиваются в бок раскалёнными остриями, как будто снова раскроился, ожил почти позабытый шрам. Нечем дышать. Бежать… Колени подгибаются, и последний источник света остаётся за поворотом.       Запнувшись, Петир падает на колени. Он слаб и уже для такого стар. Ему страшно и холодно, ледяной пот заливает лицо и шею.       Когда она в первый раз растянулась без сил в снегу, ненависть и ужас заставили Сансу подняться на ноги. Когда силы оставили во второй, иссохшая до хрупкости рука брата-вонючки, прежде ненавистного спасителя ныне вздёрнула властно: «вставай! Беги!»       И он заставил себя, он пошатнулся, но всё-таки устоял. В руке кинжал. Когда мертвецы настигнут, он первым себя убьёт, их обоих, чтобы не так страшно, не так больно, не так безумно.        «Вы должны любой ценой пережить эту ночь». Ради Сансы. Ради того, чтобы однажды она вернулась.       Они слышали лай так близко что, казалось, дыхание кровожадных, голодных гончих обжигает затылки смрадом. Слышалось ли вправду, а может быть только воображалось? Санса утопала в снегу, Санса мчалась, сгорая изнутри раздирающим горло пламенем.       Джоффри рвал горло. Джоффри задыхался. «Мой сын. Мой сын». И вот она снова бежит, спотыкаясь в красивом платье…       Бежать. Бежать.       Лицо Петира уже давно заливала кровь от того, что в кромешной тьме он налетал на стены, статуи и ныне разорённые ниши. Рычание за спиной подстёгивало молниями-кнутами, и более Петир не ощущал ни того, как саднит пересохшая гортань, ни того, как пылают лёгкие. Падая и поднимаясь снова и снова, он думал лишь о том, как отчаянно хочет жить. Ни ради Сансы, ни ради Старков, ни ради своих интриг. Он до безумия хочет жить. Желание это полностью им овладело, желание это его опустошило и вместе с тем заполнило до предела.       Если Рамси поймает жену-беглянку, ей будет больно. Ей снова будет невыносимо больно. Всякий раз, когда он наслаждался, её пытая, Санса думала, что вот это точно её предел, что сейчас она не выдержит и умрёт. Но Рамси был искусен. А Санса от собственных криков глохла.       Бежать. Бежать.       Он давно потерял ощущение времени и пространства. Сколько он мчится, дороги не разбирая? — часы, минуты? Все, кто вместе с ним скрывался в крипте, должно быть, уже мертвы. Но заботило ли это его сейчас? — ничуть. Ничуть, и Петир нисколько этого не стыдился. На грани жизни и смерти каждый оказывается наедине с собой, и это — закон выживания. Единственно правильный, единственно важный сейчас закон.       Плыть-бежать сквозь ледяную реку невыносимо трудно. Ей страшно, ей холодно. Она знает, что умрёт, но в какой-то момент цепенеет, теряя память и самоё себя в ни на миг не прекращающейся дрожи.       Она умрёт. Санса точно знает: она умрёт. И Петир умрёт. Гончие Рамси настигнут его, разорвут на снегу, а Санса в крипте, Санса в крипте. Там, где мёртвые. Там, где и место мёртвым.       Бежать, бежать.       Он не позволит Рамси опять овладеть собой. Она убьёт себя раньше мёртвых. У неё достанет мужества. И сил ей достанет тоже. Если что-то ему ещё осталось, он выберет, как умереть. И это будет её добровольный выбор.       Его? Её?       Задыхаясь, Петир опёрся ладонями о колени. Он чувствовал снежинки на губах и почти ощущал, как ледяной тяжестью опустились на плечи смёрзшиеся глыбой волосы. Эта тяжесть опрокинула его на живот. Гнилостный смрад и рык. Мёртвые, полуразложившиеся пальцы вцепились в плечи. Он распластан на камнях, он не может подняться. Руки раскинуты, ноги прижаты тоже. Но перед глазами один лишь мрак. Хотя бы за это он быть пытается благодарным.       Лицо смерти Петиру уже знакомо.       Он не боится его…       Почти.