Под маской пересмешника

            Ей снилась мама. Задумчивая и как будто немного грустная, Кейтилин Старк смотрела добрыми, любящими глазами из полумрака. Милосердная ночь скрадывала её морщинки, и в струящемся из окна серебре полной луны мама казалась совсем молодой. Хоть и, конечно, грустной.       Ему снилась Кет.       — Почему ты не пришла, — спрашивал он, глядя на её профиль и всё ещё будто чувствуя, как вспарывает плоть обоюдоострый меч. — Почему ты не пришла ко мне?       Кет слегка поворачивает голову и светло, понимающе улыбается. На ней голубое платье и шаль со скачущей форелью дома Талли. Шаль, которую он слишком хорошо помнит.       Девочка-Кет улыбается и мчится к нему навстречу. Лицо её перепачкано сладким сливочным кремом, и Петир впервые ловит себя на мысли, что хотел бы попробовать этот приторно-сладкий крем, вкус которого её губы ещё помнят наверняка.       Тёплая, мягкая рука матери гладит её волосы, и она даже вздохнуть боится, страшится пошевелиться, чтобы это светлое, уютное волшебство не рассеялось лунным светом.       — Почему ты ушла, мама?       — Почему же, Кет, ты меня оставила?

***

      Он не смог бы сказать, в какой момент сон ускользнул немилосердной коварной татью, оставив его смотреть туманным немигающим взглядом в разбавленную рассветным сумраком пустоту. Впервые за долгое время Петир проснулся почти спокойно — не крича, не задыхаясь, не комкая простынь в безумном ужасе. Петир впервые проснулся почти спокойно. И впервые хотел возвратиться в сон. Густая, сладкая тоска щемила, сжимала горло, давила на грудь непомерной тяжестью, но оставалась почти что светлой.        «А у лорда, у лорда сын. Там, за рекою. Там, — медленно сел на постели Бейлиш. — А у неба, у неба, синь, — улыбнулся, делая шаг к окну, за которым разгорался рассвет, возможно, последнего дня живущих, — там, за звездою, там. — И, распахнув окно, стужу впустил в покои. Прежде никто и впрямь для него не пел. Но Санса эту колыбельную знала. И он теперь её тоже помнил. И снова и снова повторял, как детскую считалочку, в голове. Помнил он и склонённый, ласковый образ матери — задумчивый профиль Кэт, и тихий, до хрустальности хрупкий голос, и мягкий взгляд.       Во внутренний двор один за другим выбирались люди. Люди готовились к обороне, войне и смерти. Люди улыбались солнцу, подставляли ладони и лица снегу, замирали на краткий миг, а потом вливались в безымянные, безликие шеренги, спешащие во все стороны, тащившие брёвна, смолу и масло, разносившие копья, мечи и стрелы, поднимающие на стены тяжёлые бочки, наполненные камнями.       Люди готовились защищаться. И люди готовились умирать.       Винтерфелл загудел разбуженным ульем рано. Петир ещё никого не ждал, но с тихим стуком в распахнувшуюся дверь скользнула темноволосая служанка, неся с собой полотенце и воду для умывания. Бросив мимолётный взгляд, Петир не без тревоги узнал Элен. Она одарила его улыбкой, сделала шаг на встречу, но передёрнув плечами тотчас, отступила вновь.       — Ничего не было, милорд, — произнесла, чинно складывая руки на животе.       Он кивнул в ответ, откликаясь эхом: — ничего не было, — и чувствуя наконец малодушное спокойствие, трусливую благодарность за то, что невольная его слабость не возымела по себе никаких последствий, сумела остаться почти что сном. Но всё-таки добавил закрывшейся двери вслед своё оставшееся невостребованным «спасибо».       Подтачиваемый, как все, изматывающим, подспудным страхом, Петир всё-таки не сумел усидеть в покоях — выбрался отважно навстречу ветреной пасмурности, подчинившись иррациональному желанию вернуть для самозащиты хотя бы один из своих кинжалов. Прежде их было два — они всегда скрывались в его одежде — крохотные, походящие на игрушки, но в случае крайней нужды готовые вспороть артерию и поразить нанесённым ядом, так что теперь Петир вознамерился тоже вооружиться. Конечно, он никогда не считал себя воином, и даже для посредственной самозащиты навыков его хватило бы очень вряд ли, но сам факт наличия какого-никакого клинка был уже сам по себе обнадёживающим, внушающим иллюзорное чувство обманчивого покоя.       Петир настолько привык к неизменному конвою молчаливых, бесстрастных и даже, казалось, не мыслящих по-человечески Безупречных, что далеко не сразу заметил: их рядом нет, а, когда обнаружил себя, одиноко стоящего на заснеженном пятачке, укрывшемся меж хозяйственных построек и замковой стены, не ощутил ни облегчения, ни свободы — только лишь безразличие. Только лишь липкий страх.       Он, Петир, более не угроза, он, Петир, более не опасен. И дело не во внезапно возросшем доверии Старков, но в том, что стремительно надвигалось вместе с неотвратимой ночью.       Люди нужны на стенах, люди нужны в траншее и на плацу. Но Петиру там, среди них, нет места. До него сейчас никому нет дела, и собственная бесполезность, собственное затянувшееся бездействие сводит его с ума.       Если бы не хруст наста под сапогами, он бы не услышал её лёгкого, смертельно грациозного, устрашающе стремительного танца. Поглощённая движениями коротких копий, которые вращались одновременно в обеих её руках, Арья упражнялась, спрятавшись ото всех, и Петир второй раз со смесью изумления, ужаса и восторга отмечал ни на что не похожую манеру, в которой она сражалась. Отступления и удары, стремительные прыжки, повороты и перекаты перетекали друг в друга единой, завораживающей слитностью. Арья дралась так же естественно, как дышала. Быстрая и изящная, она была экономна, скупа почти что в своих движениях, и Петир всё ещё ярко помнил, каким бесстрастным было её лицо, когда, сделав лишь несколько шагов, она со скупой сухостью вспороло его горло одним-единственным плавным жестом.       Вдруг Арья обернулась, хмыкнула, взмахнула рукой, и небольшой нож, появившийся будто из ниоткуда, пронёсся в опасной близости от правой щеки Петира, вонзился с глухим звуком в едва заметную трещину на стене. Два копья, со щелчком собравшиеся в одно, Арья бросила на снег и, перешагнув небрежно, произнесла:       — Вы напуганы, лорд Бейлиш.       — Леди старк… — он неосознанно потёр щёку, и холодная усмешка скользнула по лицу Арьи.       — Я не леди, Мизинец. И не порезала бы вас.       Кивнув, Петир сложил ладони на поясе:       — Вы прекрасный боец. И всё же очень самоуверенны. Вы бы могли ошибиться.       — Нет. Не могла. — Арья передёрнула плечами. — А вот вам стоило бы быть осторожнее. Когда мы победим, я отвезу вас в Браавос. И Санса Вернётся. Сохраните для неё это тело. — И, обойдя Петира, выдернула свой нож, подошла вплотную: — как давно вы держали в руках оружие?       — Я не боец. — Он развёл руками. — Я сражаюсь в собственном разуме.       — У мертвецов разума нет, — холодно отрезала Арья. Нож тёмной кляксой упал на снег прямо у ног Петира. — Берите, — произнесла-приказала Арья, руки сложила на груди выжидающе. — Берите, — повторила настойчиво и, поколебавшись ещё мгновение, Петир медленно склонился к оружию.       — Я носил при себе кинжалы, — начал было, но, выбив из лёгких воздух, гибкой тенью Арья набросилась на него, опрокинув на спину.       — Вставайте, — взглянула сверху, не предложив руки. — Вставайте, — произнесла спустя всего четыре удара сердца, успев низвергнуть его ещё раз, и сказала разочарованно: — Вас побила девчонка, лорд Бейлиш.       — Она же меня и убила, насколько помню. — потёр ноющее от удара запястье Петир, и ему отчего-то захотелось расхохотаться. От его последнего падения на снегу остался чётко очерченный человеческий силуэт. Это показалось таким забавным…       Приблизившись, Арья вложила клинок в его руку, молча поправила успевшие окоченеть на морозе пальцы, осмотрела придирчиво, произнесла:       — Я хочу, чтобы вы любой ценой пережили эту ночь, Бейлиш. — И отступила. — Научить вас ничему не смогу. Но клинок оставьте. И бейте острым концом. И, если что, бегите.       — Спасибо, — принял ножны вслед за кинжалом он, а в следующий миг снова распластался на спине, созерцая кусочек неба и удаляющуюся спину девчонки Старк. Отчего-то вставать ему не хотелось вовсе, но в тоже время думалось, что, когда он уйдёт, целых два силуэта останутся в этом пустынном месте недолгой памятью. И, продолжая лежать, Петир улыбался, сжимая в руке оплетённую полоской кожи надёжную рукоять.       Небо к вечеру прояснилось. Сопровождаемые алыми отсветами закатного зарева, люди в исполненном ужаса молчании медленно спускались в опустевшую ныне крипту. Лишь шарканье шагов да прерывистое дыхание нарушали разлившееся повсюду безмолвие, да изредка проносился над головами отрывистый, резкий кашель. Петир замыкал шествие и чувствовал себя отчего-то участником траурной процессии — битва не началась ещё, никто ещё не погиб, но люди уже оплакивают своих пока что живых защитников. И собственные жизни, которые не надеются сохранить.       Маленький кинжал внушает какую-то иррациональную уверенность, и, делая шаги, Петир как будто невзначай касается его пальцами. Словно проверяет: на месте ли?       Это будет долгая, тёмная ночь. Люди отчаянно вглядываются в небо, до последнего мгновения пытаются надышаться и насмотреться, попрощаться стараются. Так, как могут.       Время тянулось мучительно долго — стучало мерными каплями, дробило рассудок кривыми зеркалами, острыми, зазубренными осколками, растягивалось на дыбе, оголяя нервы, снималось кожей.       В Красном замке было когда-то вот так же страшно. И, сидя в окружении таких же испуганных и дрожащих, она что-то пела ломким, неверным голосом — будто и правда Пташка. И мнился тогда Станис наиболее страшным злом, а другое зло с бокалом вина сидело неподалёку. И пить заставляло тоже. «Санса, голубка», — приторно говорило зеленоглазое, коварное зло тогда. И Санса пила. И он тогда, помнится, пил в ту ночь. А как им обоим теперь совладать со страхом?       — Карлики, евнухи, дети, женщины, старики — мы все скрываемся здесь, пока за нас проливают кровь, — прозвучало подле, и, распахнув глаза, Петир сверху вниз посмотрел на вставшего рядом Карлика. — Вы удивительный человек, лорд Бейлиш, — продолжал он тем временем. — Наслышан о вашем чудесном воскрешении. И о вашем, чего уж там, бесславном провале наслышан тоже.       — Мы с вами похожи, милорд… — оттолкнувшись от стены, Петир привычно положил ладонь на широкий пояс, позволил себе полуулыбку. — Мы оба полагаемся на знания и разум. Они наше оружие и орудие. Ошибся я, ошибётесь и вы однажды. — С последними словами голос Петира понизился до шёпота. Тирион в ответ беззаботно пожал плечами.       — Никто и ничто не вечно, лорд Бейлиш. Все мы рано или поздно ошибёмся и умрём. Я — не исключение. Но, знаете, лучше поздно. Я бы хотел умереть в объятьях пышногрудой красотки, а не здесь, в этом мрачном подземелье, от рук холодных, бездушных, жестоких мертвяков. — Патетично подняв руки, Тирион попытался скорчить ироническую гримасу, однако слова его остались в воздухе вязкой, унылой обречённостью, заполнили пространство липким безмолвием, и, не вынеся его, Петир произнёс:       — Вы их видели?       — Видел. — Сощурившись, Тирион смотрел на пламя факела и казался до крайности подавленным, каким-то ссутулившимся, усталым. — Одного. В Гавани. Ужасная тварь на цепи. Полуразложившийся покойник. Мерзкое зрелище. — Дёрнул плечом, головой помотал резко, словно вырываясь из плена каких-то своих видений. — Вы оказались проницательнее меня. Если бы покойные Старки встали, мы бы вдоволь сегодня насмотрелись на этих тварей. — и, подняв лицо, внимательно всмотрелся в глаза Петира. — Мне жаль, что так произошло, — произнёс неожиданно, — с вами. Обоими.       А Петиру вдруг вспомнилось, как пьян был Тирион в ночь их свадьбы — как безумно, безбожно пьян, как отчаянно зол, как внимателен, как отзывчив. Как он пытался делать шаги навстречу и как дичилась она, выстраивая крепостные стены ледяной, учтивой покорности, какое отвращение испытывала всякий раз, глядя сверху вниз на своего супруга.       — Вы ведь всё ещё её муж, — проговорил Петир, отворачиваясь. Невдалеке женский шёпот перемежался всхлипами, и Бейлиш старался его не слушать.       — Или вдовец… — отвернулся Тирион. — Девочке ни в одном браке не повезло.       — Из всех моих мужей вы были лучшим, — неожиданно для себя произнёс Петир. Лицо залилось пунцовым но, ошарашенный, Тирион не рассмеялся и не схохмил. Серьёзно кивнул, протянув ладонь, кончиками пальцев погладил запястье Петира.       — Спасибо, — произнёс.       И крипта заполнилась отчаянным, рваным стуком.       Рубежи пали. Битва докатилась до Винтерфелла.