Лукавый певец

      Он приходил к ней ночью.       Странная связь Шельмы и Гамбита уже не раз становилась центром шуток, споров и разговоров.       Со стороны всё выглядело, конечно, очень просто. Франт, плут и вор (рыжий француз, одним словом) ухаживал за Мари, непробиваемой красавицей команды Икс. Но, то ли по причине её страшного дара, то ли просто по характеру сложному — никогда не принимала его. Может, просто не верила?       На деле всё обстояло немного по-другому.       Он приходил к ней ночью.       В этот раз Шельма, как и всегда после задания, быстро спряталась за дверью душа. Умылась, подсушила густую копну волос, обработала царапины и быстро пробралась под одеяло.       Обычно Реми всегда ложился рядом, собственнически закидывал руку поверх одеяла и осторожно целовал её в макушку. Он любил рассказывать ей истории на ночь или — просто — шептать какие-нибудь пошловатые глупости влюбленного. Шельма засыпала под тихое бормотание, убаюканная голосом, теплом и знакомым запахом. Утром она просыпалась в одиночестве, но подушки пахли Гамбитом, и этого, на самом деле, хватало.       Он приходил к ней ночью, и этот раз не стал исключением.       Мари почти заснула, когда услышала тихие кошачьи шаги — известно, конечно, кого — и шорох снимаемого плаща. Шелест ненужной сейчас колоды карт, отброшенной дурацкой маски — креол обычно бережёт лицо. В комнате на секунду потянуло сквозняком, после чего дверь захлопнулась.       «Странно, что не окно», — лениво подумала Шельма и приоткрыла глаза.       Гамбит небрежно стащил ботинки и осторожно растянулся на кровати с левой стороны. Шельма почти видела, как он оглядывается на неё: не проснулась ли? Она не смогла спрятать улыбки: мой Реми. Мягкий матрас податливо прогнулся и заскрипел под его немалым весом.       Реми нащупал через тонкое одеяло руку Шельмы и сжал её, горячо и длинно выдохнул в затылок.       Мари заподозрила что-то неладное.       — Реми?       От Реми пахло дымом и гарью. Она осторожно повернула голову и встретилась глазами с внимательными алыми угольками, которые смотрели на неё смешливо, печально и нежно.       — Да, ma petite?       — Всё хорошо? Где ты был?       У него на лице — усталость. У него на лице — смесь лукавства, нежности и доброй насмешки, с которой старшие братья любуются своими сёстрами. От этого взгляда привычно спирает дыхание, в груди теплеет, оседает чем-то тяжёлым и горячим, как солнце. Мари хочет поделиться этим чувством. У него в уголках губ прячется улыбка, озорная и мягкая, когда она едва очерчивает кончиками ногтей черты его лица.       — Обними меня. Да, вот так; ты такая добрая ко мне, душа моя.       Она ненадолго смотрит на его помятое, заросшее щетиной неюное лицо, лицо вора, кутилы и дурака и чувствует, что хочет поцеловать эти тонкие, лукавые губы, упрямый подбородок, рыжеватые кончики ресниц, неровную складку на лбу. И что же теперь ей делать?       Откуда столько нежности?       «Не спрашивай меня. Хотя бы до утра».       — Конечно.       Он не снял перчатки.       Она крепко обняла его, а затем приблизила его руку к своему лицу и поцеловала сквозь перчатку выступающие косточки.       — Спи.