* * *
«Он очарован…» Эти слова вынудили едва оправившегося от встряски информатора рассмеяться — настолько сказочно они прозвучали в контексте повернувшего в весьма неожиданное русло сюжета, выдержанного в традициях историй братьев Гримм, столь же колоритных и страшных, — и тем самым оборвать разговор, откинув телефон на постель куда-то в область подушек. Затем Орихара, уже успокоившийся, сам устало упал на кровать. В голове царил полный сумбур, состоящий из смешанных мыслей об отдалившейся реализации его стройного плана, освежившегося чувства недоверия и неприязни к не оправдавшему его ожиданий союзнику и острого желания изящно поквитаться с этим самым союзником, так легко давшим себя обольстить какой-то чаровнице. А потом наступила абсолютная тьма, заполненная кровавой мутью, сквозь которую не проникал ни единый звук, даруя утомленному непрестанными думами сознанию лживый, но глубокий покой… Когда Изая очнулся, первым, что он увидел, был склонившийся над ним с безразличным выражением лица, затем молчаливо удалившийся Хейваджима. Младший. Откуда-то из гостиной послышался приглушенный стенами меланхоличный голос: «Орихара-сан проснулся», и через несколько мгновений в спальню саббатарианина, немного удивленно осматривающего бинты на своем торсе, левом плече и обеих ладонях, вошел Кишитани Шинра. — О, как вас много, — с ухмылкой протянул информатор, обводя взглядом, донельзя пропитанным иронией, всех собравшихся в его комнате вслед за подпольным доктором посетителей. — Весьма польщен. Нелегальный хирург с садистскими наклонностями и его подружка — Городская Легенда, знаменитый братик Монстра Икебукуро, бедствующий ведьмак и даже мой любезный покровитель. Последний названный едва склонил голову в насмешливом поклоне и улыбнулся, выразительно задержав до изуверства ехидные зеленые глаза на пропитавшихся кровавой чернотой бинтах, туго сдавливающих грудь его подопечного. — Все еще не остыл? — Гермес приблизился к сидящему на постели Изае, следящему за ним с затаенным желанием его уничтожить, и небрежно подцепил пальцем край постепенно намокающей марлевой ткани, расписанной чудовищными пятнами смоляного цвета. Остыл? Орихара хмыкнул про себя — весьма критично, трезво проанализировав свое нынешнее состояние и давешние поступки вкупе с их мотивами. Кое-где он сам себе показался смешон. Глупый срыв — и нелепая расплата, до сих пор вязкой теплотой заставляющая мерзко липнуть осточертевшие повязки к его телу. Остыл… Нет, подумалось информатору, все же божественный вестник в своей насмешливой уверенности сильно просчитался, раз остаточный эффект от весьма пагубной эмоции воспринял как продолжающуюся длительность его ошибки: он уже достаточно остыл для того, чтобы возложить на свои плечи нелегкую мантию немезиса, приятно обволакивающую томящийся в предвкушении дух. И уже только ради удовлетворения грезы о расчетливом воздаянии Изая готов был как можно скорей возвратить Шизуо непременно живым и по возможности невредимым, а кроме этого безоговорочно схлестнуться с той, что так усердно рвала его связи с близкими и кандидатами в близкие люди. С Ламией, в отношении которой непоколебимо-серьезный, но заметно взволнованный, Коракс вел прямо сейчас свою просветительскую речь, пока Шинра, сменивший тусклый свет ночного бра на мощную яркость люстры, кутал саббатарианина в чистые бинты. Ворон рассказывал, не перебиваемый никем. Даже Гермес притих, лишь окидывал оккультного мастера непривычным для него беспокойным взором, и словно был в любую секунду готов запретить своему филэ говорить — точно тяжело больному, кому предписано ради его же блага молчать и бездействовать. В том, что божественный вестник был с самого начала просвещен о сути природы поведения Грозы Икебукуро и знал о его одержимости демонической обольстительницей, Орихара даже не сомневался, поэтому, когда Коракс, кинув на невинно вскинувшего брови Гермеса неодобрительный взгляд, упомянул об этом, Изая лишь пренебрежительно скривил губы. Только, как оказалось, он еще и оккультного мастера вовлек в свою злую потеху, подговорив того не сообщать ничего информатору — до определенного момента. А мотив был весьма прост: утоление извращенного любопытства. Сложные отношения между заключившими союз врагами дали трещину, взвалив на плечи одного из них груз идеальной безвыходности, возникшей на обломках пошатнувшейся стены едва возведенного доверия между поддавшимися разладу напарниками. И безвыходность эта открывала для попавшего от нее в зависимость саббатарианина лишь одну дорогу — ту, что сулила возвращение блудного ятре, как бы теперь охотник, долженствующий чувствовать себя преданным, ни относился к своему товарищу. К слову, любопытство Гермеса было удовлетворено: он увидел то, что желал увидеть — разрушение эксцентричной идиллии, динамичный всплеск ненависти и желчь черного чувства, и даже предсказуемую готовность информатора, не способного противостоять своим врагам в одиночку, вызволить из когтей хладнокровной ведьмы представляющего для него ценность давнего противника. Но кое-что — нечто яростно-лукавое и решительно-пламенное, плескавшееся в черноте глаз неординарного человека, которого божественный вестник взял под свое покровительство — обещало вечно юному небожителю, что Орихара Изая его еще удивит… Когда Ворон заговорил о способности Ламии очаровывать мужчин, информатор едва удержался от того, чтобы не рассмеяться. У него вдруг сложилось странное впечатление, будто сей факт должен как-то оправдать в его глазах Хейваджиму, а бедный Мелас бесполезно играет роль адвоката одержимого ятре. Маленькую же деталь, образно обозначаемую мудростью людской фразеологизмом «отлегло от сердца», Изая попросту не заметил… — Не понимаю, — спросил Орихара, когда оккультный мастер завершил свое объяснение, — зачем, если, как ты утверждаешь, Ламия управляла Шизу-тяном, он напал на меня? Ламия ведь одна из спутниц Мормо, а он ой как дорожит моей жизнью. До сих пор молчавший Гермес, мрачнее грозового неба ожидая, что ответит на это Коракс, заметно напрягся. Но Селти, быстро набравшая на КПК текст: «Мы поедем, Пернатый», и увлекшая закончившего перевязку открывшихся стигм саббатарианина Шинру за собой, заставила Ворона повременить с объяснениями. — Поезжайте, — согласно кивнул оккультный мастер. — Если найдете его — сообщите. Бессловесно сидевший в кресле у постели информатора Касука тоже поднялся, так же молча удалившись вслед за даллахан и ее спутником. — Касука повредил себе руку? — словно риторический вопрос, сам себе бросил Орихара, проводив взглядом младшего Хейваджиму. С безразличной небрежностью сжимавшего кисть перебинтованной руки. — Это Шизуо, — вынес обвинение Коракс. Изая удивленно посмотрел на оккультного мастера. Не верилось, что Хейваджима мог напасть еще и на собственного обожаемого брата. И надо бы в такой ситуации проявить хоть каплю сочувствия к товарищу по предательству, но… Но информатор ощутил лишь, как приятный холодок заживляюще лизнул его увлажненные чернотой стигмы… — Касука был последним, кто видел твоего ятре, — наконец включился в разговор божественный вестник. — Шизуо взбесился, когда Касука попытался перевязать его рану на бедре, и вывихнул брату руку. Потом он убежал, как будто испугавшись того, что он совершил. Изая скептически хмыкнул. Чтобы охваченный такой чудовищной жаждой насилия монстр вдруг испугался, где-то на подсознательном уровне осмыслив свою бесконтрольную деструктивную ярость — это казалось информатору весьма сомнительным. Хотя, с другой стороны, он ведь сам был свидетелем обуявшего ятре страха. Только вот всего вероятней, что подчинившегося ведьмовской воле Хейваджиму спугнуло всепоглощающее мертвенное пламя, нежели внезапно возникшее понимание собственных ужасающих поступков. Орихара не мог отрицать, что ему было бы гораздо легче знать, что Ламия овладела разумом Грозы Икебукуро настолько крепко, чтобы полностью лишить свою жертву права хотя бы на одну собственную мысль и единственное самостоятельное действие. Ведь в таком случае можно с уверенностью утверждать, что совершил предательское нападение в отношении него не Шизуо… Изая оставался подозрителен и недоверчив. — И все же, — информатор возвратился к волнующему его вопросу, — почему руководимый ведьмой Шизу-тян чуть не отправил меня на тот свет? — Просто человек, длительный срок находящийся под контролем Ламии, становится крайне несдержан, агрессивен и раздражителен. Бесноват. Также одержимые часто поддаются извращенным ее пагубным влиянием самым страстным своим желаниям, окрашенным в порок и тьму. А если учесть, что мы говорим о Шизуо, то эту, скажем так, осатанелость, можно считать увеличенной в разы, ибо он и так вспыльчив от природы. — Коракс, выглядевший усталым и каким-то мрачно-решительным, опустился на находившееся в комнате кресло и, откинувшись на его спинку, тихим, утомленным голосом, продолжил: — Это во-первых. Во-вторых, ты — вожделенная добыча для любого вампира, и, в отличие от других своих сородичей, Ламия имеет возможность вкусить твоей крови. Изая заинтересованно склонил голову к плечу, молчаливым знаком поощряя оккультного мастера говорить дальше. — Она способна полностью разделять любое из пяти чувств — обоняние, осязание, зрение, слух и, естественно, вкус — человека, чью волю она поработила. Поясню: Шизуо смотрел на тебя, но видела тебя и Ламия. Он слушал твой голос, но она так же тебя слышала. Хейваджима пил твою кровь, и вкус ее ощущала Ламия. — Не думаю, что эта способность дает ей привилегию на мое убийство, — Орихара ядовито ухмыльнулся, проницательно полагая, что ему еще только предстоит услышать главную причину ренегатства одной из приближенных повелителя ночи. — Или, может, Мормо теперь имеет виды на мой труп, а не на мое невредимое и драгоценное тело? Коракс вымученно улыбнулся. Так улыбаются обрекающие себя на вечное страдание. — У Ламии есть собственная цель, и она исступлённо добивается ее достижения, — проговорил Ворон. — Даже если ей придется пойти против господина — это ее не остановит. Она ищет подходящее сердце… — Достаточно! Резко и гневно. Повелительный тон и холодный голос. Божественный вестник заставил оккультного мастера замолчать, оборвав его на полуслове. Гермес выглядел озлобленным и, казалось, дрожал от негодования и ненависти… Но внезапно его ветреная натура изменила гневу, и вечно юный бог, привычно сверкнув лукавством в глубине зеленых глаз, обворожительно улыбнулся, совсем по-детски подскочив к с интересом анализирующему смену его настроения саббатарианину и заключив его правую ладонь в свои. Он банально пытался — Орихара заметил это — сменить тему и направить ее как можно дальше от, видимо, пугающего его разговора. Только для мастера притворства игра юного бога была слишком груба и натянута… — Было не очень разумно прижигать рану Пирифлегетоновым пламенем, — Гермес развернул ладонь информатора внутренней стороной и едва пробежал кончиками пальцев поверх скрывающих ожог бинтов. — Кровь ты остановил, но вот кожу подпортил. Божественный вестник приторно усмехнулся, и саббатарианин, резко стряхнув чужие руки со своей ладони, без каких-либо объяснений поднялся с постели и надел сложенную у изножья кровати водолазку. — И куда ты собрался? — остановил намеревающегося уйти информатора ехидный смешок Гермеса. — Искать свое лекарство, разумеется, — Изая умело возвратил вечно юному божеству его насмешливость. Он больше не мог сидеть на месте, бездействуя и ожидая неизвестно чего. Все, что было важно, саббатарианин уже выяснил, и теперь ему не терпелось поучаствовать в битве за сердце своего незаменимого врага. Орихара усмехнулся про себя: кажется, он всерьез влюбился. Влюбился в ситуацию, когда человек, не питающий к нему особенно теплых чувств, постоянно его спасает, но при этом умудряется оставаться должным ему за все свои промахи… — Это ни к чему, — оккультный мастер поддержал Гермеса в его препятствовании Изае отправиться на поиски Хейваджимы. — Селти, Касука и Шинра уже ищут Шизуо. Если они обнаружат его, то сообщат нам. Кроме того, — подкрепил свои доводы Коракс, — я отправил Кси на поиски ятре. — Кси? — Орихара вопросительно изогнул бровь. Гермес небрежно взмахнул рукой. — Мой меч, рассекающий пространство*. — Мой ворон, — пояснил Мелас вызвавший у информатора недоумение ответ взбалмошного божества. — Как только Кси найдет Хейваджиму, он перенесет тебя к нему. — А вы? Саббатарианин, скрестивший руки на груди и привалившийся спиной к входной двери, бросил этот вопрос своим собеседникам с такой интонацией, точно клеймил их статусом бездеятельных созерцателей. — Мы останемся приглядывать за тобой, — невинно прощебетал Герми-тян, и Орихара понял, что был прав насчет их бездействия, но принял этот факт со смутным чувством облегчения — ведь сейчас, лишенный своего защитного талисмана, он был один. А обжигающего огня в его снова вязнущей в болоте тьмы душе было невозможно много… Внезапно информатор пошатнулся, начав медленно сползать по упирающейся ему в спину двери, схватившись за резко кольнувшую не унимающейся болью голову и оседая на пол. Мозг его, казалось, плавился под настойчивым шелестом вновь проникающего в сознание саббатарианина властного ледяного голоса, от которого млеющее в знойном жару тело пробирала мелкая испуганная дрожь. — Легкая добыча… — божественный вестник, расстроенно выдохнув, констатировал очевидное. — Может тогда поможешь ему?! — раздражённо выпалил, подхватив теряющего контроль над телом Орихару, оккультный мастер. Коракс отвел едва передвигающего ноги информатора в гостиную и усадил на диван, а лукавый вестник в ответ на замечание Ворона лишь неопределенно пожал плечами, якобы не давая на помощь надежды, но и не утверждая свое категоричное «нет». — Как… — яростно, сквозь стиснутые, как у остервеневшего от боли зверя, не желающего сдаваться, зубы выдавил Изая, — не вовремя… Эта тварь… с ним… Орихара уже знал, где Шизуо, как и знал, что магический питомец оккультного мастера вот-вот прилетит за ним, чтобы доставить его к попавшему в передрягу напарнику, и лишняя — чудовищно внушительная проблема в виде притязания повелителя ночи на его тело — мешала саббатарианину карты и грозила вылиться в полное поражение маленькой антивампирской коалиции. Он боялся проиграть. Боялся потерять себя, и еще — боялся того непривычного обескураживающего чувства, что закралось в его переменчивую душу. Этим чувством была незнакомая — и оттого нервирующая — растерянность. Из-за беспокойства за того, кого снова дразнящим напевом хотелось обласкать Шизу-тяном… Точно повинуясь безошибочной интуиции информатора, посреди гостиной, материализуясь из черного дыма с примесью насыщенных фиолетовых всполохов, возникла крупная птица, которая незамедлительно набросилась на с готовностью протянувшего навстречу ворону руку саббатарианина и, жестко сдавив лапами подставленное ей запястье, мгновенно объяла Орихару рассыпавшейся тьмой завесой. Изая исчез, перенесенный к месту, где вестник Коракса обнаружил ятре, а птица, исполнив возложенную на нее миссию, возвратилась к своему хозяину. Поспешный, взволнованный, словно обезумевший, оккультный мастер рванулся к вновь примчавшейся магической птице, вознамерившись последовать за доставленным к своему околдованному напарнику саббатарианином, но Кси вдруг болезненно вскрикнул и развеялся зыбким миражом. Гермес, побледневший, упрямо поджав губы, напряженно растер в стиснутой в кулак ладони черно-фиолетовую тень, змейкой вползшей затем по его руке под кожу и застывшей четкой татуировкой, принявшей форму меча утонченной работы. — Ты не пойдешь, — жестко повелел божественный вестник. Черные глаза Коракса сверкнули лютой яростью. — Верни Кси! — потребовал оккультный мастер, угрожающе подступив к Гермесу, упрямо помотавшему головой в ответ. — Верни! — повторил, взбесившись, Ворон. — Я должен быть там! — Твое сердце ценнее крыльев! — отчаянно воскликнул вечно юный бог, и в уголках его глаз едва блеснула мигом высохшая алмазная роса. — Я… — и Гермес осекся. Его приготовленное быть произнесенным новое возражение онемело, так и не облеченное в звук. Коракс Мелас был непоколебим, и божественный вестник, жестоким запрещающим взглядом пытавшийся перебороть решительный взгляд напротив, понял, что если он продолжит противиться желанию своего творения, то Ворон, без капли сомнений ослушавшись, не задумываясь, предаст его… — Мы отправляемся к Мормо, — холодно заключил Гермес. — Сопроводи меня в последний раз. Порывисто сделав шаг навстречу Кораксу, юный бог пылко прижался к нему, тщетно пытаясь унять трепет от близости неизбежного. Гермес ощущал уже долгое время не порабощавшую его сердце горечь, словно он терял последнего родича во всей Вселенной и оставался с целым миром один на один. — Потом я отпущу тебя… Оккультный мастер мягко отстранил юношу от себя и внимательно, долго смотрел в его зеленые глаза, запустившие в свою изумрудную глубину преждевременную скорбь. — Слушаюсь, господин, — смиренно произнес Коракс. Гермес, чуть отойдя от своего филэ, осторожно, как будто нерешительно протянул руку к пылающим алым кончикам окрашенных в кровь волос Ворона, но вдруг, точно одернув себя, замер и тихо проговорил: — Мормо напрасно насмешничал. Божественный вестник отвернулся, бросив задумчивый взгляд во тьму, настойчиво бьющуюся из чрева черной ночи в кажущееся ничтожно хрупким оконное стекло. — Мой Черный Ангел, ты получился идеальным…* * *
Злость. Гнев. Ярость. Бешенство. Шизуо был на коленях… Невозможно… Недозволительно. Непростительно! Несокрушимый, несломимый Гроза Икебукуро покорной игрушкой склонялся перед безумно скалившейся ведьмой и незряче глядел перед собой. От зрелища такого униженного Воплощенного Насилия саббатарианин в секунду рассвирепел, чувствуя, как неосязаемая субстанция уничижительной мерзости распространяется внутри, словно его самого с легкостью втоптали в грязь. Бессильный, безвольный, слабый Хейваджима Шизуо стоял на коленях. Не перед ним, могущественным токийским информатором, которому ни разу не удалось сломить сильнейшего человека в Икебукуро — перед Ламией, перед отвратительной тварью в прелестной оболочке и воровкой, укравшей у него два любящих сердца и покусившейся теперь на сердце, что было полно такой необходимой ненависти. — Бесполезный! Бесполезный! Бесполезный! Сорванным хриплым голосом ведьма надрывно повторяла одно и то же, исступлённо нанося удары молча сносящему их одурманенному ятре, рассекая лишенному собственной воли парню кожу острыми когтями. Она не видела, как в нескольких метрах от нее воздух закурился зыбким маревом черноты, отпустившей, прежде чем развеяться, в пропахшую безумием и отчаянием ночь ее врага, явившегося, чтобы начать охоту. Самозабвенно увлеченная творимой ей карой, Ламия не заметила подкравшегося противника, не почуяла разлившийся в подлунном пространстве благоухающий запах священной крови, когда, вновь терзая разбитые до темно-красных ран губы Грозы Икебукуро, она зашипела очередное: «Бесполезный!», и резко осеклась, пронзительно вскрикнув, обернувшись в ужасе. На лице ведьмы застыла искривленная мгновенным шоком гримаса, и она с каким-то обиженным недоверием диким взглядом окинула разрезанную вдоль плеча руку. Оплавленные неровные края глубокого пореза на теле Ламии жутким воском облепляли зияющую язвой плоть. — Вы забываетесь, леди, — учтивое нахальство показалось саббатарианину лучшей тактикой против неуравновешенной чаровницы. Изая, дразня, продемонстрировал оскалившейся от ярости и боли ведьме смазанное его же собственной кровью, смешанной с кровью вампирицы, багряное лезвие ножа. Орихара усмехнулся, неожиданно почувствовав себя удивительно легко: давления Мормо им совсем не ощущалось. — Этот кавалер должен танцевать только под мою музыку. Внезапно Ламия зашлась в пугающем нервном смехе, лающем, перемежающимся с несдерживаемыми всхлипами, от которых плечи ведьмы заметно вздрагивали. Она плакала, не таясь, и одновременно смеялась. — Явился, — грозно обратилась Ламия к своему противнику, медленно подступая к настороженно отпрянувшему от нее саббатарианину. Ее раскрасневшееся лицо было орошено слезами. — Он, — голос ведьмы сорвался, когда она обернулась к безвольно преклоняющему перед ней колени Хейваджиме, указывая на него Орихаре. — Он должен был принести мне твое сердце! Вырвать его и смыть твою проклятую кровь! Изая напрягся, в любую секунду ожидая нападения от спятившей спутницы повелителя ночи, а Ламия, кружась вокруг него, все сокращая радиус их враждебного танца, наступала, лелея надежду утолить убивающую ее жажду — жажду чужого сердца. — Я желала заполучить с его помощью твое сердце, а он… — Ламия истерично хохотнула, увлажняя щедрым потоком слез горящие от лихорадки сведшего ее с ума желания щеки. — Он желал тебя! Тебя, чудовище! Я не смогла до конца сломить его сопротивление. Бесполезный! Бесполезный! Бесполезный! Его страсть к тебе пересилила мою мечту! Это невозможно! Несправедливо! — Шизу-тян ведь не станет прежним, пока ты не умрешь? — как бы невзначай обронил Орихара, бегло скользнув взглядом по сгорбленной фигуре непривычного, раздражающего своей беспомощностью Хейваджимы. Затем он с мазохистской увлеченностью вонзил флик-лезвие себе в плечо, насыщая его металл ядом собственной крови. — А по-доброму ты его, полагаю, не отпустишь. Яростно прорычав в ответ, ведьма стремительно бросилась на одурманивающего ее своими кровоточащими ранами противника, но Изая ловко ушел в сторону от ее атаки, затем сам метнулся навстречу издавший разочарованный своим промахом взвизг вампирице, глубоко погрузив лезвие отравленного ножа ей в грудь… Ламия зашлась дьявольским шипением, с отвращением вырывая из раненой плоти уязвившее ее оружие, и остервенело отшвырнула его прочь. Орихара был уверен, что ядовитое жало лезвия достигло ведьминого сердца и должно было принести ей смерть, но вампирица оставалась жива, лишь став еще разъяренней и чудовищней… Пораженный, саббатарианин медленно попятился назад, изготовив запасной нож для обороны, затаив дыхание наблюдая за происходящей перед ним метаморфозой. Сбросив с себя человеческую плоть и надев броню из изумрудной чешуи на тело — там, где ниже ее талии свивали упругие кольца змеиные брюхо и хвост, — Ламия наполовину осталась все той же луноликой девушкой, способной околдовывать и соблазнять. Изая брезгливо поморщился от такого зрелища: получеловек-полузмея. С обнаженной пустотой в зияющей на ее груди ране в том месте, где должно было умереть ее сердце… — Ты чудовище! — с пронзительным криком Ламия кинулась на не сумевшего уклониться информатора, сбив его мощным ударом своего крепкого хвоста, затем изловив в удушливый плен тугих змеиных колец. — И он тоже чудовище! Ведьма плотнее обвила кажущееся таким хрупким в оправе рептилиевых мышц тело извивающегося и пытающегося высвободиться саббатарианина и грубо сжала цепкие когтистые пальцы на лице своего пленника, заставив смотреть в свои ядовито-желтые глаза. — Вы не люди! Человеческие сердца мне не подходят! Но твое или его… Вы ведь оба монстры! Твоё я забрать не могу… Морщась от обжигающей кожу боли, ведьма стала ослаблять свой тесный захват, оттого что не могла больше выносить оплавляющих ее тело соприкосновений с сочащейся из ран и не заживших еще стигм крови, пропитавшей одежду информатора. Она снова рыдала. И снова смеялась. — Но могу заполучить его! Ламия с силой отшвырнула от себя Орихару, с трудом подавившего рвущийся из горла стон от мощного удара о землю, и молниеносно метнулась к Хейваджиме, с преданной готовностью ожидающему любого каприза от поработившей его разум хозяйки. Превозмогая боль и головокружение от кровопотери, Изая торопливо поднялся и, на бегу вспарывая плоть на внутренней стороне предплечья, в попытке остановить обезумевшую противницу запрыгнул ей на спину, сдавливая шею ведьмы согнутой в локте рукой так, чтобы губительная влага соприкасалась с ее кожей. Раздался глухой хруст проломившихся костей… Сбросив ослабевшего саббатарианина со своих плеч, Ламия, обессиленная, утратившая свою змеиную форму и вновь принявшая человеческую сущность, корчась от боли и пронзая тишь глубокой ночи мучительным криком, каталась, сжав ладонями шею в уродливых ожогах, по земле у ног рвано дышащего от усталости информатора. И Шизуо, израненный, в обильно пропитанной кровью на груди рубашке, лежал на земле подле Орихары, не верящего в случившееся. Он не сумел опередить ведьму. Ламия успела достигнуть ятре, теперь надрывно дышащего. Умирающего… А тварь, что похитила у саббатарианина его бесценное лекарство и почти уничтожившая его, была еще жива. Снова пугающе собранный, как и в тот раз, когда были убиты его сестры, Изая приблизился к отползшей от него и уже поднявшейся на не слушающиеся, дрожащие ноги ведьме, размазывая по своей ладони текущую по изрезанной руке кровь. Жаждущий гибели лишившей жизни его близких людей твари, Орихара, недрогнувшим бесстрастным голосом озвучив навязанное ему знание, занес ладонь над испуганно расширившей глаза вампирицей. С его тонких пальцев, воспламеняясь на лету, вязко капала мертвящая густо-алая влага… — Я не позволю. Уверенный и твердый голос — знакомый и удивительно неожиданный. Сильная ладонь сомкнулась на запястье информатора, не позволяя ему осуществить задуманное. Между его местью и Ламией встал Коракс. — Ясно, — усмехнувшись, протянул Орихара. — Тебе надо осторожней раздавать обещания. Изая решительно стряхнул чужую ладонь со своего запястья и приказал, холодно пронзая взглядом столь же упрямого оккультного мастера: — Помоги Шизу-тяну! — Слишком поздно, — тихо проговорил Ворон с искренним сожалением, глядя на умирающего позади информатора ятре. Изая обернулся. Над неподвижно лежащим на земле Шизуо склонялась Эмпуса и бесстрастно окунала изящные пальцы в его разверстую окровавленную грудь…