Наследник проклятой субботы

Призрачный мираж покоя трепетно колыхался под чужим пристальным и испытующим взором. Такой взор мог быть расценен Орихарой, благодаря его специфичному восприятию, как нечто забавное, если бы не чувство катастрофичной усталости, заставлявшей информатора испытывать от назойливого разглядывания его пытавшейся игнорировать внешний раздражитель персоны лишь будоражащую ставший чутким сон нервозность. Хотя Изая и понимал всю тщету своих упований вновь погрузиться в уютную атмосферу приятного расслабления, однако он терпеливо сносил испытание, выпавшее ему в виде настойчивого тягостного взора Грозы Икебукуро. Ведь после долгой и трудной ночи дотошный Кишитани Шинра буквально замучил саббатарианина своей заботой, не отстав от измотанного и не желающего ничего, кроме как провалиться в глубокий лечебный сон, друга до тех пор, пока не справился с каждой его раной, с каждым поврежденным участком его тела, впустившего в себя целый рой боли, изрядно его ослабившей. Воспользоваться же силой ятре, отдыхающего и набирающегося сил после того, как грань гибели едва не затянула его в чертог смерти, Орихара отказался. На то у него были свои причины… А после Изая — с самого краю, так, чтобы упаси Господь случайно не прикоснуться к наделенному способностью целителя Хейваджиме — прилег на постель подле своего врачевателя, своего лекарства, могущего обращаться в яд, чтобы воплотить в явь желание собственного тела и разума, требующих отдохновения и глухого покоя. Других вариантов все равно не оставалось: на диване в гостиной заснул Касука, а квартира Шизуо на обилие комнат с подходящей мебелью была не богата. Напористый взгляд Грозы Икебукуро раздражал, но свыкнуться с ним было возможно, и Орихара упрямо продолжал разыгрывать невинного сновидца, дабы не быть уличенным в пробуждении. Только Хейваджима, видимо, не удовлетворенный тем, что ему удалось рассмотреть во внешне являвшем собой саму безмятежность напарнике, вдруг придвинулся ближе и приподнял край майки, которую информатор надел взамен своей напрочь изрезанной водолазки. Нахмурившийся и невыносимо серьезный, Шизуо старательно норовил раздеть саббатарианина, пытаясь при этом ненароком не задеть его кожи, не притронуться случайно к его обвитому бинтами телу, и Изая сдался, с большой неохотой приоткрыв глаза. — Не спишь, значит, — коротко бросил Хейваджима, сразу же опустив края майки, которую только что порывался с сонного саббатарианина снять. — Уже нет, — подчеркнуто оповестил Орихара, наполненным язвительностью тоном добавив: — Твоими стараниями. — Тогда снимай с себя все! Изая подчинился беспрекословно, медленно, с ленивой демонстративностью присев на постели и стянув с себя майку. Только в темноте его глаз зажегся какой-то подозрительный блеск, а по губам — едва различимая — скользнула проницательная ухмылка, почти сразу померкнувшая. Информатор был в недоумении: именно так должен был думать Шизуо, с недоверием разглядывающий отчего-то решившего не перечить ему Орихару, сидящего напротив. — Дальше! — зло скомандовал Гроза Икебукуро, видя, что саббатарианин замер, выжидающе посматривая на него, точно рассчитывая на очередной приказ. — Разматывай бинты! Брови информатора удивленно взметнулись вверх, запечатлев в его тонких чертах лик чистой растерянности, но Изая вновь ни слова не вымолвил и без возражений, лишь обреченно выдохнув, извлек из кармана брюк свое неизменное оружие, коим ловко перерезал узелки, закреплявшие повязки на его теле. Под наблюдением напряженного и явно охваченного странным гневом Хейваджимы Орихара избавлялся от оберегающих его глубокие порезы бинтов, изредка косясь на своего ятре, становившегося все мрачней и мрачней по мере того, как обнажались кричащие о перенесенной боли раны саббатарианина, сокрытые под утешительной белизной прячущей правду ткани. Едва тронутые бурой корочкой кровавые линии на руках, кожа, нездоровая бледность которой контрастировала с пурпурной яркостью свежих гематом, и алая сочность влаги, насмешливо струящаяся по истерзанному плечу из открывшейся глубины поврежденной плоти… Шизуо ощутил, как в горле его пересохло. Он не ошибся: все было взаправду… — Теперь брюки! — пророкотал Хейваджима, но на сей раз Изая не шелохнулся, изобразив на лице такую неподдельную ошеломленность, что заподозрить его в актерстве было почти невозможно. Распаляясь от уверенности, что с ним играют, Гроза Икебукуро яростно сцепил зубы так, что выступившая на его лбу налившаяся кровью жилка побагровела, давая знак о том, насколько шатко сейчас эмоциональное состояние вспыльчивого ятре. Шизуо был готов чем угодно поклясться: Орихара прекрасно понимал, чего он хотел от него, зачем предъявлял все эти странные требования. Более того, он не сомневался в осведомленности информатора по поводу его, Хейваджимы, поведения, заранее просчитанного этим самоуверенным хитрецом. Неспроста ведь Изая не воспользовался его силой ятре и до сих пор носил на себе выразительные метки красноречивого упрека… — Может, объяснишь, наконец, к чему эти, смею заметить, не вполне адекватные директивы? Мягкий, до тошнотворности мягкий и вкрадчивый голос теперь уже открыто усмехающегося саббатарианина горючей смесью влился в постепенно разгорающийся огонь негодования, вспыхнувший в душе Грозы Икебукуро, породив вскипевшую яро реакцию, заставившую Орихару рефлекторно отодвинуться от накинувшегося на него Шизуо, который теперь лютым демоном нависал над откинувшимся на постель парнем, задышавшим часто, поддавшимся непривычному трепету. Они по-прежнему не смели касаться друг друга… — Я все помню! Приглушенный рык обреченным признанием вины повис посреди утонувшей во всполохах заката комнаты. Хейваджима действительно помнил все до мельчайших подробностей: от роковой встречи с Ламией и до смертельного удара в сердце. То, что в первые мгновения пробуждения показалось парню кошмарным бредом, происходило наяву — с ним, порабощенным волею ведьмы и орудовавшим по ее желанию, словно покорная вещь, и с Изаей, пытаемым собственной защитой, обратившейся в смерть. С Изаей, пытаемым собственной решимостью, которая требовала крови, для того чтобы уничтожить врага, пленившего разум его ятре. Шизуо хотел видеть каждую рану, каждый порез, каждую ссадину на теле саббатарианина — все, чему он был обязан своим спасением. Поэтому он отчасти испытывал чувство благодарности к Орихаре, сохранившему для него эти упрекающие знаки. Но… Эта ухмылка, этот всезнающий взгляд лукавых глаз, эта задевающая манера искусного манипулирования просто приводила Грозу Икебукуро в бешенство! Хотелось заставить информатора поплатиться за его надменность… — Ох, какой суровый взгляд! — с насмешливым восхищением воскликнул Изая, издевательски улыбаясь. — Неужто совестно стало? — Еще чего! — мрачно выпалил Хейваджима и отстранился от охваченного внезапной досадой информатора, поднявшись с постели. Несмотря на то, что в горле его нестерпимо першило, Шизуо страшно хотелось курить, и он, подхватив с прикроватной тумбочки изрядно измятую пачку сигарет и зажигалку, проследовал к приоткрытому окну. Хейваджиме не нравилось быть обязанным Орихаре, поскольку он прекрасно осознавал, какими проблемами это может быть чревато. В коротких паузах между усыпляющими удручающие мысли затяжками и выдохами спасительной отравы Гроза Икебукуро оборачивался, чтобы в который раз убедиться в том, насколько хрупкий вид придают его напарнику, расслабившемуся в его постели и, казалось, опасающемуся сделать лишнее движение, испещрившие его тело многочисленные мучительно-яркие раны. Быть обязанным Орихаре Шизуо определенно не нравилось, поскольку парень гораздо более приятным находил защищать утратившего клеймо ненавистности информатора, когда — в момент опасности — тот становился неотразим. Когда он становился притягательным — в момент искреннего доверия ятре, пусть и задрапированного в намекающую язвительность. Когда — в момент слабости — он очаровывал… Хейваджима закашлялся и раздраженно рыкнул, метнув яростный взгляд в сторону, казалось бы, ничего не замечающего саббатарианина, расторопно скрывшего осторожную усмешку под устало смеженными веками, изобразившего желание уснуть. Глотку царапало невысказанное чувство вины, так что впору было задохнуться. Тишина удручала своей бестактной легкостью воскрешать воспоминания… Изая же эгоистично безмолвствовал. — Как Касука? — Шизуо первым нарушил вдруг сделавшееся неуместным молчание. Орихара издал какой-то непонятный смешок, будто потешаясь над глупостью озвученного вопроса, только Хейваджиме в нем послышалось ревнивое разочарование. — Единственный, горячо любимый брат, — патетично и вместе с тем вкрадчиво, словно забавляющийся загадками коварный дракон, проговорил Изая, — нападает на него и калечит, злодейски жаждая его убить… Так как, по-твоему, Касука? Информатор издевался, изощренно, словно опытный заплечных дел мастер, жаля в самую уязвимую точку в душе. Это порождало боль — из-за правды, которая слишком обжигала, высказанная устами, виртуозно слагавшими формулу яда, тут же проникающую в самое сердце токсичным реагентом. Это же вызывало и гнев… — Ну-ну, Шизу-тян! — В голос саббатарианина вдруг закралось тоскливое безразличие. — Не смотри на меня так грозно. — Орихара осторожно поднялся с кровати, стараясь не двигать рукой с открывшейся на плече раной. — В порядке твой братик ненаглядный. Можешь сам обо всем его расспросить, если он еще не ушел. Изая мимолетно кивнул на дверь, будто указывая хмуро сведшему на переносице брови Хейваджиме, где ему следует искать брата, и сам направился в обозначенную им же самим сторону. Орихара стремился уйти, скрыться от пристально изучающего его взгляда сделавшегося не в меру серьезным ятре, пока он не убедится, что испытываемое им омерзительное разочарование является безобидным. Он боялся, что стигмы снова выдадут его своей разоблачающей чернотой. Признаваться и объясняться было бы для информатора поражением… Шизуо и так помнил многое. Нечего было давать повод всплыть в его памяти досадным деталям… Шизуо же откровенно впивался взглядом в каждую отметину боли на теле саббатарианина. Он был спокойно-мрачен, читая обвинительный приговор в кровавых росчерках и печатях гематом. Ему не нравилось, что этот маленький блошиный засранец рисковал из-за него… — Куда подскочил? — Голос Хейваджимы бархатно рокотал. Удивленный, Изая замер, уверенный, что он ослышался. Подозрительные интонации властного баритона звучали пугающе ласково… — Снимай брюки и ложись обратно! Гроза Икебукуро смял выкуренную сигарету в пепельнице и, затворив окно, приблизился к насмешливо хмыкнувшему, однако на этот раз без пререканий подчинившемуся информатору. — Люблю твою настойчивость! — ложным оправданием своей покорности воскликнул Изая. — Она не знает границ. — Помолчи, Блоха! — раздражённо отмахнулся Гроза Икебукуро от едкого замечания саббатарианина и положил ладонь на покрытую пунцовыми пятнами шею едва вздрогнувшему от этого невинного касания парню. Теперь образ его искусителя, беззащитно-обнаженного, открыто попрекающего его всеми испещрившими его тело повреждениями, был завершен. Настало время забывать о недавней жертвенной ночи… Шизуо бесцеремонно и весьма грубо сдавил ладонью кровоточащее плечо напарника, так что саббатарианин рефлекторно поморщился от кольнувшей в открывшейся ране рези, и заставил его вновь возлечь на измятую и усыпанную сброшенными бинтами постель. Сию же секунду боль, унылым ритмом бившаяся в каждом порезе истерзанного тела, начала униматься, стирая с кожи, расписанной багряными шрамами и вымученными татуировками гематом, страшные следы борьбы за чужую жизнь. — Какого черта?! Шизуо зашипел сквозь зубы, когда Орихара с силой надавил на порез на его щеке, оставленный алмазной прочности когтями Ламии. Ранка в тот же миг заслезилась кровью. — Будем считать, — информатор загадочно улыбнулся, чуть приподнявшись на локте и смахивая кровавые капли с порезанной щеки ятре, — что ты почти искупил свою вину. То, как самонадеянный саббатарианин особенно выделил слово «почти», совершенно не понравилось Хейваджиме, и парень, как всегда беспрепятственно распалившись, резко припал к открытой шее Изаи, прикусывая и терзая зубами уязвимую кожу. Так же, как он это делал вчера, когда, не способный контролировать свои желания и противостоять желаниям могущественной ведьмы, пил кровь своего напарника… Он чувствовал, как чаще забилось сердце информатора, изловленного его врачующей силой, — испуганно, трепетно, словно тот не доверял ему. Словно Орихара подозревал его в том, что он может снова попытаться ему навредить. Отчего-то это угнетало… — А, у вас процедуры… — Оба парня синхронно вздрогнули и устремили растерянные взгляды на негромкий бесцветный голос. Касука с глубоким пониманием смотрел на сплетенные на постели тела застигнутых врасплох саббатарианина и ятре. — Позже загляну. Касука, решивший убедиться, что с братом и информатором все в порядке, тут же удалился, и Орихара, не сдержавшись, громко рассмеялся. — Вот дьявол! — Хейваджима выругался, поспешно отпрянув от хохочущего саббатарианина и, смутившись, отвернулся от него, демонстрируя тому крепкую широкую спину, до сих пор исполосованную шрамами от вороновых когтей. — Блоха, заглохни уже! Лучше Кораксу позвони. Смех оборвался резко. Шизуо уловил тихий шелест покрывал за своей спиной и шорохи надеваемой одежды. — Нет, — твердо обронил информатор. — Я больше не могу полагаться на Ворона. — Что это значит?! Хейваджима чувствовал, что в нем снова нарастает негодование. Он помнил, что был смертельно ранен. От таких ранений, когда задевается сердце и в щепки сминается грудная клетка, не выживают! А если он жив, значит его спас оккультный мастер. Из всех знакомых Грозы Икебукуро Коракс был единственным способным на такое. И Шизуо хотел поблагодарить Ворона, да и по поводу всего произошедшего у него оставались невыясненные вопросы, поэтому то, что проклятый информатор препятствовал ему, парня нервировало. — То и значит, — произнес Изая ничего не значащую фразу, и Шизуо заметил, как изменился взгляд его напарника: будто потух, похолодел и наполнился сомнением. — Нет больше Ворона. От услышанного Хейваджима, словно не поверив в слова, произнесенные так искусственно беззаботно и наигранно насмешливо, подорвался с постели, подозрительно рассматривая огорошившего его горестной вестью саббатарианина, будто обнаружил в нем нечто тревожащее. Нечто, имеющее образ смерти… — Он из тех, кто всегда выполняет обещания, — между тем продолжал Изая, усмехнувшись как-то тоскливо. — Подарил девушке, которую любил, свое сердце… Рыцарь мертвой романтики. Гроза Икебукуро был молчалив и мрачен. Информатор перед ним насмехался над смертью, кощунственно ввергал в иронию то, к чему должно относиться с уважением, но Хейваджима понимал, что злиться за это на него он не мог. Потому что он все прекрасно видел — то, что Изая пытался спрятать. — Что ты задумал? Изумленный, Орихара оказался совсем близко к ятре, схватившему его за запястье и вынудившему его прильнуть к своему сильному телу. Изая обворожительно улыбнулся и проникновенно проворковал: — Можешь не стараться, Шизу-тян! Я все равно не стану посвящать тебя в свои замыслы. Ты все испортишь! Хейваджима, вновь вспыливший, крепче сомкнул ладонь на хрупко хрустнувшем запястье информатора, но Изая лишь сдержанно охнул от внезапной боли, прикрыв глаза, и обнял обескураженного ятре свободной рукой, бережно пройдясь холодными тонкими пальцами по незажившим шрамам от когтей, оставленных птицей оккультного мастера. Напористость Грозы Икебукуро была усыплена. Саббатарианин вновь искусно ускользнул от ненужных объяснений. А затем в задремавшей в вечерних сумерках комнате прозвучал печальный рассказ о жестокости и привязанности богов, полюбившем монстре и бескорыстной самоотверженности. И о ведьме, принимающей на себя чужую боль… Траурное время свободы даровало привязавшимся друг к другу врагам еще сорок дней…