Фантом

После судьбоносного разговора с дядей, я отправился обратно сразу же, как только у меня появилась такая возможность. Хотя, даже то короткое время, что я оставался в его поместье, было подлинным мучением. Я скучал по «фантому», но, опасаясь огласки, не рисковал писать ему, а он попросту не знал моего адреса, который я предпочёл оставить в тайне, помня о его периодическом безрассудстве в действиях. За несчастные две недели я успел вновь, пусть и с куда меньшей силой, пережить череду противоречивых чувств, подпитываемых пугающими мыслями о его одиночестве в огромном городе. Волнение по этому поводу хоть и задевало гордость (неужели я не способен доверять любимому человеку в момент такой краткой разлуки?), казалось мне оправданным. С одной стороны — я прекрасно помнил, какую затворническую жизнь он вёл до встречи со мной. Никаких компрометирующих слухов и тем более дурной славы за ним не было, он занимался работой, изредка позволяя себе разве что посещение оперы. Бесспорно, это так. Но, с другой стороны, я прекрасно помнил и о его безрассудном, как мне казалось, заявлении о женитьбе! Даже когда он заверил меня, что не собирался исполнять свой супружеский долг, я, тем не менее, ещё долго ощущал горькое послевкусие его жестоких слов. Находясь в законном браке избежать этого без последствий было бы невозможно. Отсутствие детей, да и, зачастую, рассказы самой госпожи невесты могли бы доставить немало неприятностей. И браку, и его репутации. Даже если бы удалось избежать широкой огласки, одному Богу известно, что стали бы думать родители невесты и какие действия предпринимать… Да и, что самое страшное, грань подобных вопросов неимоверно тонка. Что стоит для здорового плодовитого мужчины провести одну ночь в спальне девушки? В самом деле — это всего одна ночь. И после неё, вероятно, что он будет оправдан в глазах общества, её глазах, а, если дело разрешится наследниками, лучшего и желать нельзя! Всего одна ночь. Ну, или пара ночей. А чего это будет стоить для меня? Кто озаботится мыслью о ревущем в подушку, как подстреленный медвежонок, молодом человеке с покрасневшим от слёз носом, надежды которого были обмануты? Всего ночь — чтобы всё перестало иметь смысл, чтобы больше и не помышлять о благосклонности фантома. Ничтожная мелочь, неуклюже сдвинутый с края стола бокал, упавший и разбившийся вдребезги. Бокал, который больше никогда не может стать целым, как не пытайся сложить его из осколков… Думая об этом по ночам в своей комнате в дядином поместье, вдали от города, где был заперт мой любимый, не связанный ничем, кроме данного мне обещания, я всеми своими желаниями был устремлён к нему и жаждал только одного — поскорее покинуть плен прекрасного и вдохновляющего, но неимоверно тягостного, лона природы, и возвратиться туда, где я быть и должен — в крепкие объятья господина Кабураги. Мысли мои тревожила не только верность фантома (хотя она в первую очередь), но и обозримое будущее: как он примет мою помощь и примет ли он её. Судя по его словам, у него нет выбора и возможности поступить иначе, но зная о его гордости и желании быть независимым, я беспокоился, не нашёл ли от иной источник финансов и не будет ли моя небольшая жертва бесполезной. Как я тогда объясню всё дяде?.. Впрочем, даже если Кабураги благодарно воспользуется предложенной помощью, как объяснять всё это дяде впоследствии понятия я всё равно не имел. Предположим, всё пройдёт хорошо, предположим, дела пойдут в гору, он получит ожидаемую прибыль, вернёт мне деньги. И что же дальше? Дядя будет уверен, что я занимаюсь приготовлениями к женитьбе, чего я делать не собираюсь. Конечно, могу сделать вид… Свой дом не помешал бы мне в любом случае. Но пройдёт время, год, два, больше, а жену в дом я так и не приведу. И не пришлю приглашения на свадьбу. И не напишу об обстоятельствах, приданом, планах на будущее. Тянуть время? Но как долго это продлится? Смысла думать об этом сейчас, конечно, не было — дело уже обставлено, сворачивать с этого пути я не планировал, однако, в глубине души, я неизменно беспокоился об этом. Всё то время, что я ехал в поезде, я продолжал разъедать свой изнеженный мозг мыслями о господине Кабураги, но дорожные мысли были уже куда более сладкими, почти как те засахаренные фрукты, что передала мне в дорогу дядина кухарка. Я представлял себе нашу встречу, ощущение его первого поцелуя. Кто знает, когда он позволит себя поцеловать… Я отсутствовал в городе не больше двух недель, а от воспоминаний о нашем времяпрепровождении остались лишь случайные обрывки. Я уже абсолютно не верил в то, что вообще когда бы то ни было целовал его. Но это меня даже забавляло. Я улыбался, чувствуя, как образ моего избранника вновь начинает прекращаться в икону, в которую я верю вопреки всему. Просто потому, что это он. Просто потому, что он мой. Мой сказочный герой, мой безжалостный оперный злодей… существующий ли на самом деле? Или это был всего лишь сон? Время от времени, отвлекаясь от красочных пейзажей за окном, я украдкой разглядывал себя в отражении окна поезда… Словно стесняясь этого, считая, что пристально разглядывать во мне нечего, а гордиться этим — и подавно. Но чем дольше я смотрел, тем сильнее хотел удостовериться в том, насколько хорошо я выгляжу. С момента нашего расставания я, как мне казалось, с деревенской щедростью в обедах приобрёл чуточку пухлости в щеках. Цвет волос от яркого солнца стал ещё светлее, а на кожу, напротив, лёг лёгкий загар. И то и другое неплохо сочеталось между собой, и, взаимно усиливая контраст, придавало мне слегка экзотический вид. В глубине души мне, конечно, всегда казалось, что «фантому» я нравлюсь исключительно за белоснежную кожу, утончённые черты лица и нежность румянца, но, в конце концов, всё вернётся на круги своя, будь на то моя или его воля, стоит мне неделю не появляться на ярком солнце. Всё-таки моя вера в то, что, чем бы поначалу я его не заинтересовал, нынче привязанность ко мне не зависит от тона моей кожи, была непоколебима. Хотя, что если за прошедшее время он успел найти себе кого-нибудь? Что если он и думать обо мне забыл?.. Совершеннейшая глупость, разумеется, но эта мысль забавляла меня ещё сильнее, чем пропавшие воспоминания. Чем ближе я приближался к городу, тем менее серьёзным мне казалась возможность его неверности. Всё потому, что я знал: с кем бы он ни был, я сумею прийти и забрать своё, вырвать его с боем из чьих угодно объятий, чем бы они там без меня не занимались. Честно слово, даже если он и изменял мне, я наплюю на это и верну его, не думая о том, смогу ли стать достойной заменой. Если я ему не нравлюсь больше, я, тем не менее, заставлю быть со мной, пока его интерес не разгорится вновь. С чего я решил, что интерес должен был непременно разгореться? Я просто знал это в тот момент, и других доводов мне не было нужно. Я осознавал самонадеянность подобных мыслей, но верить в то, что всё это мне под силу было безумно приятно, а какой-то частью сознания — так даже и боязно. На одной из станций я рискнул отправить ему короткое письмо, в котором изложил информацию о времени своего возвращения, а также заявил, что у меня есть хорошие новости. Некоторое время я колебался, следует ли писать ему, но, в конце концов, решился, хоть и продолжал после сомневаться в целесообразности поступка. Быть может, следовало сначала приехать в город, и уже там написать ему с просьбой о встрече? Ну так от этого всё равно я никуда не денусь, приеду и придётся писать. Но мне с неимоверной силой хотелось, чтобы он узнал о положительном исходе дела хоть на день и или полдня раньше. Конечно, это ускоряло прибытие благих вестей на ничтожное количество часов, но сердце моё трепетало в волнении и предвкушении его реакции как флаг на ветру, и мне казалось, что даже небольшое промедление может стать роковым. Что он подумает? Как поймёт? Что предпримет, получив моё сообщение? Он будет точно знать, с которого дня меня можно будет найти в городе. Захочет ли он искать меня? Будет ли у него время встретиться со мной? Виной этого нескончаемого потока мыслей был тот факт, что я попросту очень соскучился по своему «фантому»; отсюда и эта радостная нервозность и обилие разнообразных, а порой и вовсе антагонистических, идей. Я не верил ни во что и ничего не помнил, а в то же время — я был готов поверить во что угодно. Мне было и хорошо и плохо одновременно, а до конечной остановки поезда оставалось всё меньше и меньше времени, превратившегося в итоге в часы, а после и вовсе в минуты. Наконец, даже минуты сократились, сжимаясь до мгновений, возвещая о скором завершении моего путешествия и встрече с городом. Я, погружённый в свои романтические размышления, мой камердинер, как мне кажется прекрасно знающий о моей нежной любви к господину Кабураги, и напротив — задымлённый городской вокзал. Монотонная возня большого муравейника разразилась громким сигналом прибывающего поезда. Голоса звенели в вечно-серой дымке, затягивающей перрон, запахе железной дороги и города, смешавшемся в один коктейль. Оказав камердинеру честь разбираться со всеми моими вещами, я подошёл к дверям поезда, ожидая, пока поезд окончательно встанет. И вот, с одним небольшим чемоданом в руке и спустился на перрон. Соскочив на мощёный тротуар, я поправил край своей шляпы, поднимая голову и смотря вдаль. Улыбка невольно тронула мои губы, когда я увидел, как издалека, со стороны переулка, мой дорогой, любимый мой «фантом», приваливаясь к стенке кареты, единожды махнул мне рукой, привлекая моё внимание и подзывая тем самым к себе. О такой его милости, о том, что он прибудет на вокзал, чтобы встретить меня, я не мог и мечтать. — Ваш чемодан, Брукс, — протянул он руку, стоило мне подойти к нему. — Случайно оказались неподалёку? — спросил я, улыбаясь. Он покачал головой, принимая чемодан из моих рук. — Специально оказался, — произнёс он, убирая чемодан своими силами, не дожидаясь прислуги. К этому времени подоспел мой камердинер, гружёный, как вьючная лошадь. — Укладывай позади, — распорядился Кабураги, после добавил потише, — Сам — к кучеру. — Как Вам будет угодно, — ответил саркастически настроенный камердинер. Впрочем, не смотря на недовольство, на большее ему рассчитывать не приходилось. Сделав распоряжение камердинеру и кучеру, «фантом» собственноручно распахнул для меня дверь кареты, изображая категорически галантного кавалера. Я, кивнув, поднялся внутрь, он вошёл следом, закрывая дверцу, и сел напротив меня. — Ну что ж, — вздохнул он обстоятельно, под стук лошадиных копыт, возвещающий о начале пути от вокзала, — Рассказывайте, — велел Кабураги, — Всех ли деревенских полнотелых девиц Вам довелось соблазнить? Я, опираясь на подлокотник, с улыбкой отвернулся к окну. — Неужели остались и те, кого вы не успели почтить вашим вниманием? — Нет, нет, я осчастливил их всех, — сказал я, усмехаясь, — Всех и каждую. Некоторых даже не по одному разу. — Чудесно, — похвалил он, — Означает ли это, что больше Вы не испытываете нужды в женском обществе? — Да, — согласился я, — Я и впрямь удовлетворил свою потребность в нём целиком и полностью. Как и потребность в сельскохозяйственных животных, жирной пище, кристально чистом кислороде и бесчисленном множестве певчих птиц на рассвете. — Как жаль, что меня не было с вами, пока вы удовлетворяли потребность в певчих птицах. — Меня пугает такой чересчур романтический настрой, когда речь идёт о Вас. Он пересел на сиденье рядом со мной. — Знаете что? — с воодушевлением начал он, но приостановился, замечая мой вопрошающий взгляд. — Что?.. — Да… а ничего, — вдруг уверенно заявил он, обхватывая меня за плечи, и без какого-либо логического преддверия, принялся целовать. На мгновение меня сковал испуг непонимания, но не прошло и секунды, как я ощутил, что буквально таю от такого поистине волевого решения. Что было б лучше этого? Ничего не могло бы быть лучше. «Фантом» делал именно то, на что я сам бы не решился так сразу, но чего хотел в этой ситуации больше всего на свете.