На следующее утро после визита в особняк к доктору Джекиллу мисс Эмили проснулась в прекрасном настроении. Правда, её сон был беспокойным. Уайт не могла заснуть от духоты, ворочалась с боку на бок, пропуская через мысли различные воспоминания. В эти минуты бессонницы Эмили не покидало странное ощущение какой-то непонятной тревоги. Отринув бесполезные попытки задремать, Эмили думала о своём ленивом ученике, вспоминала недолгое и приятное время, проведенное с мистером Энфилдом, и встречу с Эдвардом Хайдом.
Букет незабудок, перенесенный Эмили в её комнату, напоминал о мистере Энфилде, и она признавалась себе, что с большим удовольствием увиделась бы с ним еще раз. Полевые цветы уже опустили свои нежные головки, простояв пару дней. Мисс Уайт выбрала из букета три самые крупные незабудки и, раскрыв старый томик Бернса, положила их между страниц.
Эмили была очень рада видеть счастливые лица своих родителей — отец, благодаря лекарству, на несколько дней позабыл о своих приступах, болезненная бледность исчезла с его благородного лица. Будучи человеком энергичным, он даже вновь решил подать заявку на проведение лекций. Его решение встретило преграду: жена была против возобновления преподавательской деятельности супруга. Джеймс мог снова переволноваться. Её супруг был человеком, склонным к унынию и всяческим переживаниям, а любимому делу он отдавался всецело. Без своих лекций, так любимых студентами, профессор Уайт чувствовал себя ненужным.
Завтрак, приготовленный миссис Уайт и приглашенной кухаркой, был отменным. Семья Уайт обходилась даже без служанки, которая ходила бы по рынкам и магазинам. Жена профессора и её дочь справлялись сами вполне. Иногда это было утомительно, а бывало и так, что в лавках встречались слуги знакомых аристократических семей. После этого в светских разговорах звучали имена семьи Уайт и что у них не осталось ничего, кроме дома на Клавертон-стрит, или что старик Джеймс в конец обезумел и экономит буквально на всем, гоняя свою жену и дочь за покупками, как служанок.
— Душенька, которое из великих познаний ожидает сегодня юного лорда? — спросил отец у Эмили
— Внешняя политика Его Величества Генриха Восьмого.
— В подготовке лекции ты пользовалась моими записями?
— Да, papa, — коротко ответила девушка. — Как ты сегодня себя чувствуешь?
— Благодарю, Эмили. Слава Богу, мне намного лучше… Желаю тебе сегодня успешной работы! И надеюсь, что крысы больше не потревожат дом сэра Говарда, — добавил профессор Уайт и, взяв в руку чашку с чаем, откинулся на мягкую спинку кресла. Сделав глоток, он кашлянул. — Богатство до того развратило лондонских господ, что крысы так и льнут к их домам. Вероятно, эти животные видят в них родственные души…
— Ох, Джеймс, что же ты говоришь такое странное? — настороженно спросила миссис Уайт, убирая посуду со стола, а Эмили промолчала, глядя на отца широко распахнутыми глазами.
— О том и говорю, мои милые дамы, — рассмеялся Джеймс и взмахнул рукой, — я часто думал об этом и, наверное, все уши вам прожужжал своими соображениями… Я пришёл к интересному выводу, что мои бывшие коллеги да и вообще все богачи Лондона, которые получают доход со своих имений, помирают со скуки! Им не нужно работать, чтобы прокормить себя и семью… Эти бонвиваны вечно скучают и посему ищут новых развлечений. Они жаждут увеличить своё богатство, но при этом тратятся на увеселения и plaisir… А иногда и ввязываются в опасные авантюры и даже совершают преступления.
Эмили вспыхнула при слове «бонвиван», а миссис Уайт улыбнулась.
Прочтя наскоро благодарственную молитву, мисс Уайт поспешила уединиться в своей комнате.
— Эмили! Хватит там за книжками сидеть, совсем ничего не видишь уже! — строго сказала миссис Уайт дочери. — Сходи-ка закажи муки в бакалейной.
Мисс Уайт с грустью окинула взглядом свой скромный гардероб. Многие её платья, вышедшие из моды, нуждались в переделке. Шляпки были старые, а некоторые из них мисс Уайт получила от матери и украшала их сама. Затянув на себе корсет спереди, Эмили надела нижнее льняное платье-чехол, а после — своё любимое, нежно-голубого цвета. Девушка остановилась у зеркала в своей комнате и открыла маленькую шкатулку, где лежали высушенные цветки гвоздики. Взяв один из коротких стебельков, Эмили провела им по своим бровям и по линии ресниц и потом оценивающе посмотрела на свое отражение. Сушеная гвоздика — нехитрый способ, который позволял барышням сделать брови и глаза чуть-чуть ярче. Но только совсем немножко, чтобы не выглядеть вульгарно, как кокотки из Сохо
— Эмили! Что же ты так долго? — послышался снизу недовольный голос матери. — Без муки я не смогу сготовить пирог…
— Уже иду, маменька!
Эмили выпорхнула на улицу и с удовольствием вдохнула прохладный воздух. Лондонское небо заволокло облаками. По улице проносились кэбы. Город, как обычно, со свойственной ему размеренностью и неторопливостью вступил в новый день.
Мисс Уайт, шагая по улицам, была погружена в свои мысли. Она мысленно представляла себе, как будет проходить будущее занятие Историей с юным лордом. Эмили искренне надеялась, что она останется гувернанткой в семье Говардов, её уроки принесут пользу наследнику, а сэр Говард обеспечит достойное жалование.
Задумавшись, она и не заметила, как оказалась на небольшой торговой улочке. В ряду магазинов лавка бакалейщика была совсем неприметной, шла сразу после кондитерской и салона со шляпками. Дверной колокольчик зазвенел, когда Эмили толкнула дверь, и она оказалась в тишине магазина. Это было небольшое уютное помещение, освещенное небольшими круглыми газовыми светильниками. У прилавка стояла девушка в платье темно-синего цвета с белым передничком с воланами и робко торговалась с хозяином. Эмили встала от них неподалеку.
— Сэр, здесь нет двух фунтов! Ваши весы сломанные, наверное, — предположила покупательница. Эмили, подняв к глазам пенсне, узнала в ней свою горничную Салли Такер. Два года назад профессору пришлось отказаться от её помощи… Мисс Такер, будучи очень трудолюбивой, выполняла всю работу по хозяйству с большим старанием. Миссис Уайт со слезами на глазах провожала лучшую горничную в новый дом.
— Мисс, что вы говорите? Где доказательства? — промычал торговец, равнодушно покручивая длинные усы. Пожилой мужчина напоминал китайца. Салли надула розовые губки и обиженно замолчала.
— Простите меня, пожалуйста, что перебиваю вас, — вступила в напряженный разговор Эмили. — Здесь где-то стояли другие весы, почему бы не взвесить пакетик с сахаром еще раз?
Торговец сузил глаза еще сильнее, раздраженно вздохнул, но все-таки принял бумажный пакетик и понес его в другой конец своего магазина, где стояли другие весы с правильными чашечками, спрятанные под холщовкой.
— Мисс Эмили! Это вы? — радостно воскликнула Такер и всплеснула руками, чуть не выронив свою корзину.
— Здравствуй, Салли! — с улыбкой проговорила Уайт. — Как ты поживаешь?
— Всё хорошо, мисс Эмили, благодарю вас, — горничная почтительно склонила голову. — Мой хозяин такой добрый человек! Только я всё равно очень скучаю по вам и вашей семье!
Мисс Такер вдруг почему-то всхлипнула и закрыла лицо ладонью. На её щеках заблестели дорожки слёз. Эмили молча подошла ближе и обняла девушку за плечи. Бакалейщик быстро глянул на них и удивленно заморгал.
— Ох, мисс Эмили, простите меня, мне так стыдно, — дрожащим полушепотом произнесла Салли. — Мне очень жаль, что я покинула вас. Мне нужно помогать матушке и маленькому братику…
— Здесь нет твоей вины, милая, — ответила мисс Уайт. — Ты поступила правильно… У тебя всё будет хорошо, вот увидишь!
— Ах, моя добрая мисс Эмили! Спасибо вам за теплые слова!
— Кхм, мисс, простите, что отвлекаю, извольте провести повторное измерение! — перебил торговец, указывая рукой на весы.
Был выявлен недовес, как и предполагала мисс Такер. Бакалейщик вежливо извинился, и все разошлись довольные.
— Мисс Эмили, как здоровье профессора Уайта?
— Слава Богу, — кивнула в ответ аристократка.
***
Ученик мисс Уайт оказался очень способным ребенком. На вопросы на тему предыдущего занятия он отвечал превосходно. Мисс Эмили было невероятно радостно — её труд не пропал зря. Тётушка Эбби по-прежнему чинно сидела в кресле-качалке за вязанием и приветливо улыбалась молодой учительнице. Джонни слушал мисс Уайт более внимательно и представлял, как толстый король в богатой одежде отдаёт очередной приказ о смертной казни жены.
Урок затянулся, и Эмили вышла от Говардов чуть позднее, чем в прошлый раз. Биг Бен отбил ровно семь раз. В это время дамы и господа заканчивали прогулки, а вереницы фабричных рабочих возвращались домой. Заморосил почти незаметный мелкий дождик, и мисс Уайт решила срезать через Сент-Джеймс парк.
Эмили не ожидала встретить там Ричарда Энфилда. Она заметила его издалека, зачем-то остановилась у скамейки и, достав пенсне, приложила к глазам. Без сомнения, это был он. Как всегда, одетый по последней моде, он прогуливался в будний день в полном одиночестве. Мистер Энфилд неторопливо шел по направлению к девушке, но смотрел себе под ноги. Подняв взгляд, молодой человек улыбнулся и ускорил шаг. Мисс Уайт пошла ему навстречу. Сердце её гулко забилось, а руки вспотели.
— Здравствуйте, мисс Уайт! — поприветствовал её Энфилд, почтительно приподнимая свою шляпу-цилиндр. — Очень рад вас видеть!
— Добрый вечер, мистер Энфилд, — улыбнулась Эмили в ответ.
— Вы не против, если я составлю вам компанию? — нерешительно спросил мистер Энфилд.
— Да, конечно, — пробормотала Эмили и с осторожностью взяла его под руку.
Мисс Уайт было очень приятно его общество, но она была несколько смущена, и совершенно не знала, о чём говорить. Парк был полон людей, а некоторые почтенные дамы уже начали посматривать на них с любопытством. Щёки Эмили заливал густой румянец.
— Благодарю вас за цветы, мистер Энфилд, — сказала она первое, что пришло в голову.
— О каких цветах вы говорите, мисс Уайт? — оживился Ричард, а Эмили пытливо заглянула ему в лицо. В глазах молодого человека играли задорные огоньки.
— Что вы, мистер Энфилд? — засмеялась девушка. — О незабудках!
— В таком случае, я очень рад, что вам понравился этот скромный букет! — он наклонился к её уху и сказал тише: — А ещё больше я рад, что вы догадались, что отправил их ваш покорный слуга в знак моего искреннего почтения.
Мистер Энфилд не отличался многословием, и разговорить стеснительную мисс Уайт ему не удалось. Он лишь любовался тем, как румянец постепенно появлялся на её красивой бледной коже, как он становится отчетливо видимым. После радостного смеха и подобающих разговоров о погоде наступило неловкое молчание. Эмили шла медленно, не поднимая глаз, а Ричард подстраивался под её маленькие шаги. Несколько минут они шли молча, и этого было достаточно: оба даже без слов понимали, что вместе им было хорошо и без лишней болтовни.
У ворот мисс Уайт торопилась прощаться, опасаясь молвы соседей: не хватало еще, что дочь скандального профессора Уайта заметят с известным джентльменом. Энфилд за долю секунды оказался рядом с Эмили и, взяв её за плечи, резко оттащил назад. Девушка вскрикнула: там, где она только что стояла, с бешеной скоростью промчался кэб, запряженный вороной лошадью. Молодые люди замерли на месте, с ужасом в глазах провожая проносящийся черный смерч. Энфилд разомкнул руки, выпуская Эмили, но остался стоять рядом с ней, придерживая под руку. Мисс Уайт не могла отдышаться. Она слышала испуганные голоса прохожих и свой учащенный пульс.
— Мисс, вы в порядке?
— Какой ужас! Безумный кэбмен! Какой кошмар!
— Бедная мисс, всё хорошо? Будьте осторожнее, смотрите по сторонам…
— Как можно быть такой невнимательной?
Мистер Энфилд поскорее увел перепуганную Эмили подальше от собравшихся зевак и неравнодушных жителей. Он настоял на том, чтобы проводить её до дома, хотя гордая дочь профессора Истории уверяла его, что справится сама. Теперь Ричард был исполнен готовности защищать своего нового друга, милую мисс Эмили, от чего угодно. Бедняжка дрожала всю дорогу, крепко сжимая его руку. Ей уже было всё равно, что подумают глядящие из окон кумушки с родной Клавертон-стрит. Энфилд дошел вместе с ней до самого порога. Тепло попрощавшись с Эмили, он продолжил свой путь в полном одиночестве и в раздумьях о странном происшествии. Ведь тот кэб, чуть не сбивший мисс Уайт, стоял, когда та пересекала улицу. С чего же он вдруг так резко пришёл в движение?
***
Лондон погрузился в ночную тишину. Темнота, разлитая по комнате доктора Джекилла, растворялась в лунном свете и в огне восковой свечи. Пламя горело неровно, трепыхаясь при каждом дуновении ветра из открытого настежь окна. Гул ветра заглушал шелест страниц и тихое дыхание. Блики гуляли по стенам, освещали усталое бледное лицо Генри, падали на белые страницы книги в его руках. Длинные тонкие пальцы держали лист, не давая ему слиться с другими, тянущимися к старому переплету. С ужасом в глазах Генри вглядывался в мелкие черные строчки богословского трактата, перечеркнутые карандашом. На полях страниц также серели зловещие заметки. «Это он, это сделал он! Как только рука поднялась! Боже… Как страшно!» — мыслил Джекилл, стирая их неровным кусочком каучука. Кривые карандашные буквы медленно исчезали под резинкой, оставляя от себя серые катышки пыли.
Джекилл готов был забыть невыносимую боль, заставляющую его падать в судороге, его мучение, когда сковывает голову и разрывает внутренности, — ради непонятного и безумно приятного ощущения. В первый раз, как только стихла боль, он отдышался, встав с пола, и огляделся. Генри почувствовал легкость и необычайный прилив энергии. Он случайно взглянул на свои руки: кожа разгладилась, пальцы стали тонкими с длинными ногтями, и руки будто бы уменьшились. Вся одежда повисла. В зеркале было чужое лицо с острыми чертами. Там отражался худой парень с растрепанными темными волосами. Снова вернулись молодость и силы… И желание повторить все то, что некогда приносило юному Джекиллу удовольствие, то, что он глубоко спрятал в своём сознании, и то, в чем глубоко раскаивался. Дружеские студенческие попойки, свобода, жажда новых ощущений, вечные поиски развлечений…
Порывистые объятия и поцелуи несчастных женщин из борделя были совсем не похожи на робкие прикосновения горничной Джейн. Она целовала украдкой, так, чтобы никто не видел того, что она рядом с господином, но вкладывала в поцелуй всю свою трепетную нежность. Эти воспоминания унесли Генри на двадцать лет назад. Молодой доктор после сложного года работы приехал к старику-отцу, где каждый вечер скромная горничная приносила молодому господину чай… Джекилл будто снова видел перед собой те грустные светлые глаза и подаренный им перстень, который она носила на нитке вместе с деревянным крестом. Ещё Генри вспомнил, как она потуже затягивала корсет и плакала, собирая скромные пожитки, когда хозяин прогнал её даже без рекомендательного письма…
Джекилл превратился в невидимого и немого зрителя похождений Хайда. Когда в ночном заведении Эдварда поцеловала местная певичка и попыталась неумело украсть кошелек, то он пришел в ярость и подарил ей такую затрещину, что молодая женщина потеряла равновесие и звонко шлепнулась на пол. Пьяные гости устроили драку, которая только подзадорила мистера Хайда. И только тогда у доктора в первый раз кольнуло сердце, но он не мог ничего сделать. Странным образом он оказался всего лишь безвольным сторонним наблюдателем всех этих грязных сцен. Генри Джекилла будто бы больше и не существовало.
«Я не буду более прятаться… Я — Эдвард Хайд! Отныне и навеки!»
