Фейри с Арбата

Блины – это прекрасно, когда готовить их не тебе, думала Лиля, глядя Сеньке в спину. Сенька как раз взбивал белки для красных блинов – правда, чем они отличались от гурьевских и вообще любых других, Лиля не понимала. Сенька жужжал миксером очень сердито, так что пена летела во все стороны. Настасья поймала один такой клочок на выставленную ладонь. Слизнула. Наморщив выдающийся греческий носик, тряхнула черной в рыжие перышки челкой и пропела хорошо поставленным контральто: – Пересолил. – Влюбился, наверное, – сказала Лиля. И тут же пожалела. Миксер замолчал, Сенька, тоже молча, шарахнул по столу кулаком, перевернув миску с белками, обернулся и рявкнул: – Не твое дело! Если и влюбился – все лучше, чем торчать за монитором круглые сутки, до отъезда крыши! Глаза у него были красные, как будто не выспался. И злые. Лиля растерянно стерла со лба брызги белка и посмотрела на Настасью. – Чего это он? Настасья пожала плечами и ближе подвинулась к Тыкве. А Сенька шагнул к Лиле, – шаг получился маленьким, кухня-то всего шесть метров, – навис над ней и сунул в руки миксер. – Давай, блины магические, начинка из гоблинов. Твое коронное блюдо. Лиля прикусила губу, чтобы не ответить какую-нибудь гадость. Ну, подумаешь, любит она играть. И что теперь? Враг народа и расстрел без права переписки? Миксер все-таки забрала, обошла так и стоящего столбом посреди кухни Сеньку и оглядела приготовленные миски: одну с почти тестом, одну – с желтками, и еще одну – с творогом. Мстительно смешала в одной миске все, кроме творога, и плюхнула на огонь сковородку. – Красные блины отменяются, – сказала, очень надеясь, что это прозвучит спокойно. – Будет новый вид. "Поцелуй негра". За спиной прыснули дуэтом, Настасья с Тыквой. А Сенька буркнул: – Не поцелуй негра, а жопа назгула. Я буду бутерброд, мне жизнь дорога. – Приятно подавиться, – в тон ему буркнула Лиля. Она категорически не понимала, что творится с Сенькой. Лучший друг, почти старший братик, – даже внешне похож, только Сенька высокий и плечистый, а она моль мелкая, белесая, – чуть не с пеленок вместе. От хулиганов защищал, алгебру с ней делал. Когда Лиля пыталась поступить в консерваторию, отпрашивался со своей охранной службы и ходил с ней. А потом отпаивал красным вином в ближайшей кафешке и героически тащил на себе бездарную и мокрую от слез моль. До самой ванны, потому что моли было плохо – моль к спирту не приспособлена. И никогда Сенька не жаловался, что она не умеет толком готовить. То есть умеет, но под настроение, а не так вот… Нет, совершенно непонятно, какая вожжа ему попала под мантию! Первый блин предсказуемо сгорел. Второй прилип, порвался и был под укоризненными взглядами квартета тоже отправлен в помойку. А третий испоганить она не успела: Настасья громко чихнула и жалобно-жалобно попросила: – Сень, а Сень? Кушать хочется. Очень-очень. – Колбасы на всех не хватит, – сказал Тыква и тяжко вздохнул: при его росте под два метра никакой колбасы не хватит. И впрок не пойдет, все равно так и останется тощим и нескладным, как циркуль. Лиля покосилась через плечо, наткнулась на очень обиженный сенькин взгляд и снова отвернулась к дымящейся сковородке. А она что, она ничего. Она предупреждала, между прочим! И вообще, может после двух часов игры на морозе у нее пальцы не гнутся… – Богема, руки из одного места! – проворчал Сенька, отодвинул Лилю от плиты и с тихим незлым словом сунул горящую сковороду под кран. Сковорода матерно зашипела, но шеф-повар все равно с ней договорился, и следующий блин вышел вполне съедобным. Даже очень вкусным: не дожидаясь, пока Сенька плюхнет его на пустую тарелку, блин цапнули сразу с трех сторон, по-братски поделили и проглотили, обжигаясь и дуя на пальцы. – Сожрете все блины без меня, в другой раз сами будете готовить, – флегматично предупредил шеф-повар, прежде чем положить на тарелку второй блин. Угроза возымела действие – все три руки разом отдернулись и попрятались. Под стол, для надежности. Лиля отвернулась от маленького, бедненького и такого одинокого блинчика. У Тыквы от сочувствия блинчику забурчало в животе. Громко. А Настасья бодро заявила, сглотнув слюну: – Ладно. Ты жарь, а мы будем гадать. – Она отставила тарелку с блинчиком на подоконник, с глаз долой. – На суженого, вот! Лильбатьковна, тащи зеркальце, а ты, – ткнула пальцем в Тыкву, – налей воды в пиалу. Тыква попробовал было возразить, что гадать положено на Святки, а не на Масленицу, и вообще ночью. На что Настасья велела ему не сбивать настрой и задернуть шторы, чтоб была ночь и Святки. А если не верит – то особо недоверчивым можно сугроб за шиворот, чтоб прониклись атмосферой и режиссерским замыслом. Сугроба за шиворот Тыква не хотел, им всем хватило сугробов по самое не могу: как назло, едва они начали играть, ясное небо затянуло и пошел снег. Так что пришлось меньше чем через два часа сбегать с Арбата, не наработав даже на ужин в Шоколадке, и идти греться к Лиле домой. Вот только она напрочь забыла, что в холодильнике только пара яиц, кислое молоко и жалкий кружок колбаски полукопченной, краковской. Гадать, ясное дело, стали для Лили. К встрече со своим суженным Настасья не была морально готова, Тыква замыслом так и не проникся, а отвлекать шеф-повара от блинов было равно государственной измене при отягчающих обстоятельствах. – Деваться тебе некуда, Лильбатьковна. И вообще, сколько ж можно!.. – не закончив, Настасья выразительно покосилась на сердитую и крайне деловитую сенькину спину. – Давай, закрывай глаза, повторяй за мной, а потом гляди в Зеркало Судьбы. Лиля послушно заглянула в воду. Вместо пиалы Тыква взял блюдце: самое старенькое, треснутое. Лиля хотела его выбросить, но потом приспособила под молоко – кормить мышей, живущих под плитой. Она сделала проникновенно-задумчивое лицо, чтоб Настасья не вздумала совать ей снег за шиворот для лучшего погружения в замысел, и склонилась над блюдечком. Настасья с Тыквой подались к ней, чуть не шипя от любопытства. В воде были видны трещины на донце и какие-то крошки. А больше ничего. – Нету суже… – начала она, отодвигаясь от неудавшегося Зеркала Судьбы, и тут ее толкнул в спину Сенька, колдующий у плиты. Несильно, но хватило, чтоб дернуться и чуть не сшибить блюдечко. Вода плеснула на стол, пошла рябью, а Лиля, сама не понимая почему, прилипла взглядом к трещинкам на донце – и эти трещинки вдруг показались лицом. Мужским. Или нет, скорее юношеским. Красивым лицом - благородным таким... Лиля замотала головой и отшатнулась. Ну бред же, не бывает никаких лиц в воде! Но удрать от мистики с глюками ей не позволили Настасья с Тыквой: – Что там? – в один голос спросили ее и чуть не ткнули лицом в воду. – Ты смотри-смотри! Нечего морду воротить от суженого! – строго добавила Настасья и сама, глянув в воду, ойкнула. Тыква передернул плечами и фыркнул. Даже Сенька оторвался от плиты и заглянул в блюдце. И заржал. – Суженый, ой, не могу! – выдавил он, ткнул пальцем куда-то вверх, на обклеенную постерами и журнальными вырезками стену, и заржал снова. – Доигралась! Настасья с Тыквой глянули вверх и, с облегчением забыв про блюдечко, принялись громко обсуждать, кто из актеров, игроков или персонажей отразился в воде. А Лиля, снова не понимая, почему, уставилась в воду. Может быть, хотелось снова увидеть то лицо и убедиться: да, точно, всего лишь отражение. Глупо, смешно и никакой мистики. Но вместо этого – словно провалилась туда, в воду, как иногда проваливалась через монитор в игру… Там, в воде, – то есть там, непонятно где, – по зеленому полю бежал парень. Лиля очень хорошо его рассмотрела, пусть и со спины: длинные темные волосы, заплетенные в кельтскую косу, кожаная куртка, какая-то дичь на поясе, колчан с несколькими стрелами. Реконструктор, ролевик? – мелькнула мысль и была тут же отброшена, как идиотская. Ролевик, ага. В блюдечке. С каемочкой. И свист, и топот с лаем – тоже в блюдечке, а не за окном, ясное ж дело! А парень внезапно обернулся, скользнул по ней встревоженным взглядом, и припустил еще быстрее, словно за ним гнались, как за зайцем. Лиля аж вздрогнула: показалось, он ее увидел! Но не отдернулась, вгляделась снова – и перед глазами замелькали яркие плащи, конские гривы, что-то блестящее и острое, и за окном заржали лошади, а незнакомого парня, – она точно это знала! – сейчас будут убивать, а она никак ему не поможет… – …да Лилька же! – прямо над ухом заорала Настасья и дернула ее за плечо. – Ты что, уже с голоду померла? Дернувшись от неожиданности, Лиля опрокинула блюдце, вскочила, бестолково метнулась туда-сюда, чуть не сшибла Сеньку, – он еле удержал на плите горячую сковороду и, кажется, обжегся, – накрыла лужу кухонным полотенцем и уже собралась перед Сенькой извиняться, как в прихожей заорал телефон. Лиля замерла, не понимая, куда кидаться. – Иди уже, – вздохнул Сенька и сунул обожженный палец в рот. – Мечтательница. Кивнув, Лиля бросилась к телефону. И уже поднимая трубку, оглянулась на обклеенную постерами стену. Оттуда смотрели десятки лиц – и среди них наверняка было то, из блюдца. А может, и не было. Может, тот парень все же убежал… – Слушаю, – сказала она в телефон. – Лилия Тишина? – официально спросили вкрадчивым баритоном. Незнакомым. – Мы бы хотели с вами встретиться.