Фейри с Арбата

На третий раз Лиля упросила своего личного архангела Михаила сотворить чудо и вывести ее через служебный вход. Правда, сначала пришлось скушать две маковые сдобы Светочкиного приготовления и ответить ей на сотню вопросов о локации и самочувствии, высказаться о моратории на смертную казнь и падении мировых цен на макрель, а под конец клятвенно пообещать неделю гулять, кушать витамины и делать по утрам зарядку. Очень хотелось самой задать сто и один вопрос, особенно о том, как можно сделать игровых персонажей такими... такими живыми. Куда более живыми, чем девяносто девять из сотни реальных, настоящих и уж точно живых посетителей ИЦ в Битце. Но Лиля испугалась. Вдруг Михаил скажет, что это зависимость или еще какая хрень, и запретит ей играть? Черт. До чего неподходящее слово, играть, думала Лиля, шагая к метро Новоясеневская. Играть чужими жизнями и чувствами, пусть нарисованными, но... Если бы здесь был хоть кто-то, похожий на Эри! Если бы этому кому-то пришло бы в голову хоть посмотреть на белесую мышь... "Не сходи с ума, девочка", - голос разума подозрительно походил на Настасьино контральто. "Нельзя сойти с того, чего нет", - рассудительно ответила ей Лиля и зажмурилась, подставляя лицо теплому апрельскому солнцу, вспоминая то, июльское, и горячие губы псевдоанглийского мальчика. Или мужчины? Семнадцать здесь и семнадцать там - две большие разницы. Вот попроси здесь мальчика зайца поймать - поймает он, как же! Не говоря уж про ободрать и приготовить! Лиля невольно улыбнулась, вспомнив двух пойманных Саксом зайцев. Первого они сожгли, потому что, пристроив над углями тушку, невесть с чего начали целоваться. И спохватились, когда заяц совсем сгорел. Зато второго не дожарили - очень уж хотелось есть, а Лиля вовремя вспомнила, что горячее сырым не бывает. А как он держался, когда на третий день пути (приехали бы куда раньше, если бы поторопились. Только не хотелось - торопиться!) из-за кустов высунулись аж три классических отца Тука и сурово поинтересовались - кто, куда и зачем? При этом двое зловеще ухмылялись, а один до того выразительно поигрывал дубинкой... Лиля впервые порадовалось, что все здесь нарисованное. Встреться ей такие экземпляры в реальности - влезла бы на ближайшую елку без разбега! На самую макушку, и плевать, что высоко! А Эри и бровью не повел. Нет, никакой он не мальчик. Настоящий мужчина, просто еще молодой. А она - трусиха. Было страшно ночевать в лесу, хотя казалось бы, нечего бояться в игре. Было страшно идти к повстанцам, мало ли, что там за люди? Но за Саксом и в лагерь пошла. Только не поняла, почему они называют это лагерем? Обычная деревенька в лесу. От той, где жил Эри, отличается лишь тем, что домики маленькие, вкопаны в землю по самые слепые оконца, и женщин почти не видно. И скотины мало, всего пара лошадок, несколько коз на привязи и стадо гусей на опушке, под кустами дикой ирги и боярышника. Сакс тут же высмотрел деревенского шерифа, позвал ее: пойдем, отец уже извелся, надо успокоить! Да и тебе он рад будет. Тут стало совсем неприятно. Ну не должен, не должен нарисованный персонаж так себя вести! А если ведет - то какая же это игра? Она и сбежала. Пробормотала, что пора ей, и сбежала. Правда, не удержалась, пообещала вернуться. И вернется! Эри - он ведь такой... "Такой, ага", - фыркнула воображаемая Настасья, обозвала ее мечтательной дурой и смылась. А Лиля достала из сумки детективчик в мягкой обложке, про страшную тайну древнего артефакта, и села в вагон. Надо было кровь из носу сегодня явиться в родную библиотеку, к ненаглядным гадюкам и пыльному Достоевскому. Детективчик был тут весьма кстати: пусть гадюки плюются ядом в ни в чем не виноватую Екатерину Лесину и ее "ширпотреб", а не в "лодыря и трутня, парткома на тебя нет". Что за дрянь такая партком, Лиля знала исключительно из Довлатова и уроков истории, но была твердо уверена: там заседают именно такие антикварные гадюки в крепдешиновых блузах. К Молодежной детективчик кончился. Почти - последнюю страницу Лиля дочитывала на эскалаторе, чуть не сшибла старичка-одуванчика с палочкой и чуть не получила этой же палочкой по голове, вдобавок к матерной фиоритуре в три колена. Гадюки в библиотеке встретили ее приветливыми оскалами. На "здрасьте" не ответили, только глянули на детективчик, театрально потеряли дар речи от возмущения и отвернулись, жаль, ненадолго. Лиля только и успела повесить куртку в шкафчик да переобуться, как за спиной зашипели хором, в хрустальную терцию: - Явилась, краса! Иди в запасник, вчера вернули Гончарова - лохмотья одни, чинить надо. Лиля вздохнула, проглотила "и вам здравствовать" и покорно свернула в узкий проход между стеллажами. Ее остановило шипение Инны Юрьевны, змеюки особо ценной и редкой, каплей яда убивающей половозрелого слона: - Делом займись, а то одни мужики в голове. Еще и сюда таскаются, все пороги истоптали, спрашивают - когда наша красавица соизволит на работу выйти! Мужики?! Лиля чуть не засмеялась в голос. Какая проницательность! Вот были бы физиономии у гадюк, если б в библиотеку явился Эри! Его косички, куртка из оленьей кожи и здоровенный сакс за поясом, по которому и получил прозвание, привели бы их в полный восторг. До валокордина и коллективного письма в партком. Змеюка, не получив реакции на яд, решила жертву додушить. Никак, возомнила себя дикой бразильской анакондой - это при росте-то в сто пятьдесят сантиметров с каблуками и шиньоном. Потопала этими самыми каблуками, толстыми, ортопедическими, от Gabor, и фыркнула: - Снова грязи нанесла! Помой за собой, королевна. Лиля вздохнула. За собой, конечно. Как поставила швабру четыре дня назад, в таком положении та и осталась. - Не волнуйтесь, Инна Юрьевна, - сказала она. Хотелось добавить: в вашем возрасте опасно, но не стала. На весь день заведутся, не остановишь. А Гончарова и правда нужно чинить. В покое ее не оставили даже в запаснике. Анаконда явилась следом, уселась напротив Лили и принялась зудеть. Должники не оповещены о сроках возврата, книг на ремонт полкоробки, а клей уже заканчивается. Хотелось бы знать, что наша принцесса себе думает - ей будут за просто так деньги платить? Или хахали все мозги застили? - Что за хахали-то, Инна Юрьевна? Она улыбнулась как могла мягко. Было в самом деле интересно. За все ее двадцать два года из хахалей был только Сенька, и тот - друг с песочницы, с ним и спать как-то неловко. Анаконда поспешила плюнуть ядом: - А я всех твоих хахалей наперечет знаю? Сопляк, лет семнадцать. Подсудное дело, между прочим - с малолетками вязаться! Тьфу, ни стыда, ни совести. Лилю перекорежило. Сопляк?! Подсудное?! Вот то, что у них было с Эри, это называется "вязаться"?! Щука ты сушеная. Она отложила Гончарова в сторону. Аккуратно. И улыбнулась этой щуке. Так, как Настасья учила - о, Настасья много чему учила, целый курс актерского мастерства. - Инна Юрьевна, а у меня с прошлого года еще две недели от отпуска остались, правильно? Щука недоуменно сощурилась. - И я их взять могу по необходимости, правда? - Лиля улыбнулась еще ласковее, пододвинула к себе ручку и чистый лист из пачки, всегда лежавшей на столе. - Не можешь, - усмехнулась щука. - Я тебе ничего не подпишу. Взяла моду гулять! - А и не надо, - согласилась Лиля. Быстро написала на листе несколько строк. - Я увольняюсь по собственному желанию. Прямо сейчас. А те две недели в счет отработки. Вскочила на ноги и пошла прочь. Ощущение было такое, будто сбросила рюкзак с кирпичами. В полтонны. А работа... работу можно и новую найти. Уж Инны Юрьевны там точно не будет, а все остальное переживем. Щука, может, и шипела что-нибудь вслед, но Лиля уже не слышала. Ей было хорошо. Она выскочила из библиотеки, улыбнулась солнцу и стянула с головы нахлобученную было шапочку. Прятать ее в рюкзачок не стала - понесла в руке, небрежно помахивая. Купила мороженое в ближайшем киоске. И не торопясь направилась к метро - до сбора на Арбате было еще часа три, можно погулять. Мороженое поесть. Кажется, никогда ничего вкуснее не ела, чем это мороженое! Буквально через десяток шагов она услышала странный звук. Щелчок, второй. Не сразу сообразила, что так щелкает фотокамера. Удивленно обернулась - прямо в объектив. Длинный, никоновский. - Великолепно! Не двигайтесь, прошу! - послышался знакомый голос, фоторазбойник отбежал на два шага, присел, нацеливая на нее камеру. - Умоляю, только не двигайтесь! Лиля послушно замерла - с зажатым в одной руке, у самого рта, мороженым, и дурацкой ярко-красной шапочкой - в другой. А тут еще налетел ветер, растрепал завязанные в хвост волосы. - А?.. Она не понимала, откуда он тут взялся. Бегает вокруг, щелкает, что-то восторженно бормочет. Ненормальный. Не выдержала, засмеялась, испачкала нос мороженым, само мороженое уронила, но все никак не могла остановиться. Он все снимал, а она смеялась от солнца, легкости и свободы, до слез. Опомнилась, лишь когда ей в руку сунули платок, а руку приложили к лицу. - У тебя шоколад на носу. Заглянули в глаза, изучающе и будто голодно. У фотографа глаза были темными, почти черными, сам он был смуглым и улыбался тепло и свободно. Пока Лиля вытирала слезы и шоколад, он что-то говорил. Приятное. О случайностях, которые не случайны, о редкостной модели, судьбе. - ...Илья Блок, можно просто Ильяс. - Блок должен быть Александром! - решительно заявила Лиля. - Илья Блок - это неправильно! Снова рассмеялась. - Увы, - он тоже засмеялся и развел руками. - Нет в жизни совершенства. - Совершенство - это скучно. - Она задрала голову к небу, раскинула руки и покружилась на месте. Остановилась. - А я - Лиля. - Надеюсь, не Брик? - Он сделал испуганные глаза. - Даже не Юрьевна, и Маяковского не люблю, - улыбнулась она. - Лиля Тишина. - Тишина? - он сделал ударение на последнем слоге. - Подходящая фамилия для флейтистки. - Над этим все смеялись в музыкальной школе. - Лиля прищурилась на небо. Погулять еще, как планировала, или пойти пообедать? - Извините, Ильяс. Мне пора домой, велели режим соблюдать. - Режим - это гулять и вовремя кушать, а не домой. - Он оглядел ее, словно необработанный кусок мрамора: прикидывая, что бы такого лишнего отсечь. - Здесь есть милый ресторанчик. Вегетарианский, - поспешил он добавить. - И Филевский парк, верба... Прости мою настойчивость, но он, - Ильяс погладил свой "Nikon", - влюблен. И всерьез. Ты ведь не откажешь? Отказать она не смогла. Этот здоровенный бородатый дядька, - не дядька даже, не больше тридцати, интересно было бы глянуть без бороды, - так трогательно заглядывал в глаза! Словно щенок. Чушь, конечно, за щенка не сойдет даже молча и в темноте, пахнет не так, и властностью от него несет за километр. И благородным безумием художника, что Лиля всегда понимала и уважала. Ну и парк с вербой, конечно. Любопытство. У Москвы-реки действительно вовсю распушилась верба. Ильяс снимал Лилю с вербами, лодками, утками и кудрявым младенцем лет полутора, одолженным у обалделой от такой наглости мамаши, пока "совершенная модель", уставшая смеяться его шуточкам и просто так, от радости жизни, не взмолилась о пощаде и не призналась, что ей еще нужно на Арбат. Ильяс немедленно выразил готовность подвезти, но она покачала головой. Ни к чему это. У него еще наверняка дела, и у нее - свои. А фотографии... и так сделал сотню кадров, не меньше. Любопытство, правда, заедало, но спрашивать напрямую, как и зачем он нашел ее в тот раз на Арбате, не стала. Не хотелось услышать ложь, а в том, что скажет правду, она сомневалась. - Увидимся, - сказал он, открывая перед ней дверь в метро. Ни телефона, ни адреса. Ну да, увидимся. Или нет. На мгновенье стало обидно, но Лиля быстро это бестолковое дело прекратила. Чихать на фоторазбойника! Через неделю можно будет снова в центр. И к Эри. Он не пахнет парфюмом за двести баксов, не целует ручки, а вместо ресторана кормит недожаренным зайцем. И вообще сопляк, дело подсудное. Было бы, если б он был настоящим, а не горстью пикселей. А на все чихать! Она имеет право хоть раз в жизни сделать то, что нравится, не оглядываясь на других.