И кого-то обнял кто-то, что с него возьмёшь?..

Есть же благодатные места... − снова подумал МакЛауд, задевая пальцами свисающие на манер занавеси из бусин с садовой арки длинные лиловые кисти глициний. По дороге до кафе, хоть и не длинной, солнце успевало ласково припекать плечи и голову, заставляя шотландца блаженно жмуриться. Старейший тоже молчал на протяжении всего недолгого пути до «харчевни». Он был собран и серьезен, создавая, обдумывая и отметая версии, что же происходит с его другом. Лишь получив от приветливой официантки прямо в руки меню, изволил вежливо поблагодарить и углубится в чтение... нет, Митос скользил по строчкам, машинально отмечая, что тут можно заказать на завтрак, но мысли его все еще крутились вокруг Дункана. Адам не понимал, что с горцем. Вернее, не так, его посетила одна догадка. Одна совершенно невероятная догадка, ведь если сам бывший Смерть видел и греческие оргии и игрища римских патрициев, то Мак – эталон рыцаря в сияющих доспехах, а никак не... Но этот вариант тоже можно проверить. Хуже уже точно не будет. Самое страшное, что может сделать шотландец – снова прогнать Митоса. − Кофе, пожалуйста, со сливками и двумя кубиками сахара. Именно по причине брутальности Мака, спросить о своей теории напрямую Старик не решился. А Мак твердо решил, что после завтракообеда в лепёшку расшибется, но уговорит Митоса остаток дня бездумно и бесцельно проваляться на каком-нибудь пляже. А пока... Он готов был съесть слона, о чем жизнерадостно и поведал прехорошенькой официантке, принимавшей заказ у Древнего. Но поскольку слонов в меню не значилось, равно как и китов, Дункан смирился и выбрал салат из морепродуктов, ткнул в строчку пальцем, до крайности похоже изобразив эдакого неграмотного Тарзана, (что иногда чертовски приятно), а потом кивнул на сотрапезника: − Кофе как ему, пожалуйста. − Салат... − задумчиво повторил Адам, − да. И мне тоже. «Надеюсь, на этом знакомство с морем ограничится», − но вслух он этого не сказал, разумеется. У отеля был прекрасный выход к океану, но Митос к нему даже близко не подходил, поскольку случай из прошлого хорошенько отшиб желание лазить по открытым водным пространствам. Тарзану, простите, МакЛауду принесли его заказ, вернее заказы обоих мужчин, кои получились идентичными. Но есть слонов Древнему не хотелось, не по причине их полезности в народном хозяйстве, а из-за своих дум непростых. Сказать, что Митос никогда не думал о Дункане не совсем как об ученике, было бы неверным, скорее он запрещал себе искать в тех мимолетных взглядах и прикосновениях двойной смысл. Они друзья. Точка. Салат оказался на удивление вкусным, а прелесть местного кофе Пирсон уже оценил раньше. Покончив с завтраком, лениво отхлебывая кофе, Митос с лукавым интересом поглядывал на друга, словно испытывая его. Frutti di mare* – это вам не хаггис какой-нибудь, это блюдо изысканное, так что вкушать его надобно вдумчиво, почитай что с благоговением, не говоря уж о нектаре божественном, в просторечии именуемом «кофе со сливками»! Оный подобает смаковать по глоточку, не отвлекаясь на глупости всякие, типа взглядов многозначительных и лукавых – кидай их на тебя хоть сам месье Мефистофель! Вот наш традиционно-национально скупой шотландец четверть часа усидчиво и от души именно этим и занимался – вкушал и смаковал, смаковал и вкушал, а как же! Раз уплочено будет – следует сполна получить удовольствие. Ну а что делать, горцы – такие горцы! – говорил весь вид мистера МакЛауда. Иногда, при случае, он умел классно разыгрывать карту принадлежности к своему народу… когда это ему было удобно, что сказывалось не только на традиционном, выскакивавшем где надо и не надо приветствии: «Я – Дункан МакЛауд из клана МакЛаудов». Насытившись и напившись вкуснейшего кофею, горец откинулся на спинку плетёного стула и послал на Митоса точно такой же лукавый взгляд из-под ресниц: − Ну-с? Так что там с красотками и их отсутствием? Только не говори «я старый, меня девушки не любят». Не поверю ни на миг. ___________________________ *Фрукты моря (ит.) Видимо, горцы действительно не умели одновременно делать двух дел. Или просто Дункан еще не научился. Ничего страшного, у него впереди тысячелетия... Хотя, с такими моральными принципами, коими славился мистер МакЛауд, без помощи верных друзей оному мечнику жить Адам пророчил лет еще пару сотен. Ну пятьсот – максимум. Это если случится ядерная война. То, что Пирсона обозвали старым, еще ничего, хотя тактичность вообще не конек Дункана. Кстати, рано или поздно нужно ему это объяснить. Лучше рано. Например, сейчас. − Мак, ты на редкость тактичен, − заметил Старейший, не глядя на собеседника, − я еще помню Алексу. Маку будто кипятком плеснули – и в лицо, и в душу. Лицо вспыхнуло краской до корней волос, уши заполыхали как маков цвет, глаза блеснули остро и горячо, скулы резко обозначились. А душа… она просто свернулась от жгучего стыда, как брошенный в бульон капустный лист. «Да как… как… как же он не понимает?! Боже, какой же я кретин!!..» Да, влюбится в смертную для бессмертных явление нередкое, но влюбится в смертельно больную, умирающую женщину, которой осталось жить полгода – Митос превзошел сам себя. Эти несколько лет после ее гибели, несмотря на все приключения, щедро отсыпаемые легкой рукой МакЛауда, оставались острой памятью, хотя ни горец, ни Доусон, ни даже Аманда бы не заметили, что Старик не в настроении заводить романтические знакомства. Когда уходят любимые, 5000 лет опыта не дают ничего, кроме способа справится с этим ударом. Шотландец замер, застыл на своем стуле, не решаясь смотреть на Древнего… на друга, которого он так жестоко и глупо обидел. «Тупой дикарь. Сидел бы и дальше в своих горах со своими пещерными шутками. Образованностью и остроумием блеснуть решил? А ум перед этим включить не удосужился? Если бы мне кто-то так под дых… убил бы! Вот прямо тут собственными руками и мечом форшмак бы сделал из остроумца». Наблюдать за изменениями лица Дункана было ...познавательно. Настолько краснеющим горца Старейший ещё не видел. Тот, казалось, прямо сейчас молился о возможности провалиться сквозь землю. Вообще-то беды мучат, да уму учат – всех, кроме, видимо, тупоголовых шотландских троглодитов. Мак сидел пеньком, и сквозь стыд, бушующий в нем, как лава в вулкане, думал-прикидывал, на сколько ещё грабель ему, якобы галантному кавалеру на протяжении последних трёх сотен лет, придется наступить, прежде чем хоть какие-то манеры к нему прирастут. Как бы не чурбан бесчувственный, сам любимую женщину потерял, и сам после смерти Тэссы утешиться не мог… (да и сейчас смог ли? – теперь душу Дункана скрутило уже не стыдом, а болью), так чего ж брякнул-то такое? Все самобичевания паладина с катаной прекрасно высвечивались на его лице, не нужен был даже опыт множества лет. Читать МакЛауда всегда было не сложно. Душевные метания с близкого расстояния, разумеется, очень забавны, но из-за своего дурацкого кодекса, ученик же теперь будет терзаться, пока не вымолит прощения. Причем карать и корить себя весьма безжалостно, на то он и МакЛауд из клана МакЛаудов. Молчание над этим залитым светом солнца столиком было тяжелым и плотным, как черная дыра, и время засасывало так же. Челюсти сводило, но Дункан глотнул, и выдавил глухо: − Я тоже помню Алексу. Прости. Я непроходимо туп. Но я не хотел… не хотел тебя обидеть. Поднявшись со стула, Митос неторопливо обошел столик и положил ладонь ему на широкое плечо. − Знаю. «Ум отступился?» – горец страдальчески поморщился. – «Ну, вот так хотел друга порадовать… отвлечь… дубина, пень четырехсотлетний». Он так и не пошевелился, проводил встающего Древнего взглядом то ли жалобным, то ли виноватым, то ли опасливым – а может, всё это вместе смешалось, только, ощутив руку Митоса на своём плече, Дункан вдруг ощутил абсолютно неподобающее, но сильное желание потереться об нее щекой, поймал себя на этом желании, и снова вспыхнул, выпрямившись ещё больше. − Понимаешь, я… − промямлил суровый, блин, горец! – Неизвестно, как долго мы… − он осёкся, не представляя, как продолжить, и надо ли это делать вообще. Теперь уже Старейшему придется отвлекать горца от тяжелых размышлений. А что делать? Уж очень жалобный взгляд у МакЛауда был, словно у побитой собаки, которую пинком тяжелого сапога собираются отправить за дверь в грозу, к тому же, Митос заметил, как напрягся его друг-килтоносец под вроде как успокаивающим жестом, означавшим прошение за непредусмотрительную глупость. Самое удобное время, чтобы проверить теорию, не отходя от кассы, так сказать. − Ты уже был на пляже? – спокойно поинтересовался Адам, не находя нужным отвечать на, в общем-то, риторическое пояснение присутствия одного конкретного горца в определенной местности. Убирая руку с плеча Дункана, вернее, перед тем как убрать ее окончательно, словно невзначай провел по шее мужчины кончиками пальцев. Мимолетно. Случайно. Однако внимательно следя за реакцией своего подопечного на невинное, в принципе, касание. Ничего такого Пирсон раньше не замечал за шотландцем, но мало ли... слишком многое произошло в последнее время, и... люди меняются. Он сам тому живой пример. Иногда – точнее, гораздо чаще, чем хотелось бы – рядом с тем, кто среди прочих имен (сколько их вообще было, за полсотни веков-то, имен и прозвищ? – сотни? тысячи?) теперь носил имя Адама Пирсона, МакЛауд чувствовал себя наивным и бестолковым мальчишкой, вот именно – шумным и глуповатым бойскаутом. Порой же Дункану казалось, что Митос попросту читает его мысли. Вот и сейчас, когда Древнейший из ныне живущих бессмертных спросил, был ли уже на пляже горец, у того снова мелькнуло шальное соображение о несомненных телепатических способностях Митоса. Но... и эта мысль, и все прочие, растаяли от лёгкого прикосновения к шее сухих, но сильных и горячих пальцев. Мак замер, на мгновение забыв, как дышат. Больше всего он сейчас испугался, что... взгляд его Митосу тоже скажет... скажет даже то, чего сам Дункан не понимал... не до конца понимал... только начал понимать. Именно поэтому шотландец прикрыл веки. − Нет, − выдохнул он хрипло. – Ещё не был. Я... искал тебя. Как бы ни было это полезно для него, увы, Митос телепатическими способностями не обладал, просто хорошо знал людскую натуру, поэтому находил струны, на которых играл нередко весьма виртуозно во имя своего блага. Взгляд МакЛауда ничего Пирсону сказать не мог, просто потому, что у горца не имелось глаз на затылке, а вот перерыв в дыхании был куда более верным и заметным признаком, что струна нащупана. Да и хриплый выдох... − Ну, разумеется, зачем же еще бы ты притащился на забытый богом остров, оставив бесхозным свое парижское корыто, − обозвав баржу, Старик озорно, по-юношески ухмыльнулся. – Идем. Моря он не любил, но подразнить немного ученика, ласково отомстить за обвинения в предательстве и прочем, что пришлось пройти Адаму из-за Дункана, – дело поистине святое. Нет, ну это невозможно! – сегодня для четырехсотлетнего (шутка ли!) шотландца был поистине день... вгоняющий в краску, то от гнева, то от стыда, то от смущения. Сейчас вот – от смущения именно уши Мака опять закраснели горячо. Не, ну это просто наказанье какое-то! Дункану жутко хотелось буркнуть в ответ на реплику Древнейшего что-то сердито-мальчишеское, вроде «Сам ты корыто древне… какое-нибудь!» или «У тебя и такого нет!» − и язык показать, но он сдержался, хотя, надо сказать, с трудом. Только, вставая и роясь в кошельке, чтоб оставить на столике плату за ланч и чаевые лапочки-мулатки, проворчал негромко: − Чтобы, высуня язык, бегать за Вашей милостью по всему этому райскому местечку, не иначе. Какой же он все-таки непосредственный и невинный, трогательно милый – этот Бойскаут. Митос пронес свой кочевнический образ жизни сквозь века, да и воду не любил, так что баржа Мака ему и даром не нужна, ну разве что подшутить над оным пафосным горцем. Снова засунув руки в карманы и привычно сутулясь, Старейший лениво побрел в сторону пляжа. О деньгах он, разумеется, даже не думал. А зачем, ведь МакЛауд тут, пусть он такими мелочами занимается. − Я все слышал, − не оборачиваясь, Адам погрозил в воздухе пальцем так, чтобы из-за спины Дункану был виден сей театральный жест. − Не забудь цветы. И весело рассмеялся, прикидывая, поймет ли шотландец нехитрую логическую цепочку и игру слов. Бегают обычно за девушками, а девушкам принято покупать цветы... Да уж, день обещает быть долгим для одного из них и весьма забавным – для другого. Разумеется, если ученик не сконфузится настолько, что спрячется в свой номер от греха, т.е. Митоса, подальше. Не ходите, дети, в Африку гулять! – говорит один детский стишок. Ей-богу, Мак уже готов был про себя переделывать его в нечто столь же повелительно-поучительное, типа «Не ходите, горцы, с Митосом гулять!». Но... кроме скупости, в каждого шотландца Бог щедрой рукой положил ещё гордости и упрямства, поэтому, поэтому, глянув почти сердито на этого сутулого человека-без-возраста, Дункан неопределенно фыркнул, и, уже огибая покидаемый столик, на ходу и практически без раздумий выхватил из обязательной вазочки на нем яркий цветок гибискуса, которым жаркими праздничными ночами местные незамужние красотки обожают уснащать свои прически веником, танцуя до упаду, и зашагал за Пирсоном. При этом он не забывал ослепительно улыбаться всем встречным особам женского пола скопом и каждой в отдельности. Догнав Адама почти уже в дверях кафе, он молниеносно протянул руку и воткнул коротенький стебелек за ухо язвительному бессмертному, невозмутимо пояснив: − Ты ведь цветы хотел. Иронии МакЛауд учился у лучших, то есть – у Пирсона. Так что, выходя из кафешки, древний Бессмертный вытащил ярко-красный цветок из-за уха и опять же неторопливо пошел к пляжу, держа цветок как бокал коньяка, нежно поглаживая подушечкой большого пальца лепестки. − Китайская роза... символ мира и счастья... − Митос плел узор слов бархатным низким голосом, словно окунувшись в омут своей памяти и собираясь повествовать о чем-то долго и, возможно, поучительно, − каркаде – напиток фараонов. И ритуальное лекарство жрецов... Символ бренности и непостоянства в Китае, чистоты – в Борнео... А также этот полезный цветок символизирует страсть, МакЛауд, − толкнув короткую речь, Старейший замолчал, продолжая поглаживать нежные, кроваво-красные лепестки, смотревшиеся на пальцах брызгами крови. Конечно, за столь долгую жизнь каких только знаний не накопишь, и жизненно необходимых, и совершенно, упоительно бесполезных. Если ещё учесть, что добыты эти знания на собственном опыте, на месте их, (знаний, а не гибискуса) произрастания, а не в каком-нибудь интернете, то... Неудивительно, что лекция якобы Пирсона, как обычно, получилась небесполезной, шагавший бок о бок с ним МакЛауд слушал с интересом, хотя ни за что бы в этом не признался, как и в том, что с тем же удовольствием слушал бы этот голос, даже читай Митос всего лишь список фамилий из телефонного справочника или сборник алгебраических задач. Однако, когда Адам, с растением в пальцах замедлил шаг, Мак встал вообще. − Мир и счастье? – повторил он задумчиво. – Чистота? – для него самого удивительным образом в этом миге сливались воедино все эти понятия. – Бренность и непостоянство? Страсть? – шотландец серьезно искоса посмотрел на Пирсона. – Какое из этих значений сейчас выберешь ты? – взгляд скользнул на красное пятно на руках, и Дункан нахмурился невольно. Взгляд Старейшего, рассматривающего цветок, стал жестким, холодным, колючим, чужим... Чужим для МакЛауда, зато вполне естественным для Всадника Смерти. Митос побывал на обеих сторонах, но следует признать, Бойскауту удалось изменить Пирсона, сделать его лучше. Нет, Адам не заразился дурацким бесполезным кодексом, просто слегка сместил систему оценки мира и самого себя. Когда Старейший поднял голову, взгляд карих глаз снова стал мягко-озорным, всезнающим и всевидящим. − Это я хотел спросить у тебя, − улыбнувшись, мужчина засунул кроваво-красный цветок в темные пряди горца, и продолжил путь к нелюбимому водному пространству, на которое, впрочем, (на свою, между прочим, голову, что постоянно случалось при наличии МакЛауда в обозримом пространстве), уже согласился. Ну и чем всё кончилось, спрашивается?! Втыканием в волосы горца ярко-красного цветочка, будто он МакЛауд, не мужчина в самом расцвете сил, а… смуглая и гибкая туземка с картин Гогена! – Дункан с трудом сдержался от рыка, почти свирепо выхватил несчастный цветок и бросил на песок пляжа, по которому уже шлёпал, оставляя якобы романтично-беззаботные следы своих сандалий. Хорошо, хоть не растоптал! Хуже всего было то, что винить в этом никого не приходилось, окромя себя самого, потому как явно же сам и напросился на такое обращение, забредая на не свою территорию душевных тонкостей и философских рассуждений. Ведь дураку же ясно – в этом Митоса на хромой кобыле не объедешь – и пытаться нечего. Густые тёмные брови шотландца опять сошлись на переносице, а лицо стало сердитым. − Так не честно, я первый спросил! – сказал он, сам слыша смешную детскую обиду в собственном голосе. Да что ж такое-то, а? Просто детсад какой-то… Что бы он сегодня ни говорил и ни делал – всё выходило смешно и глупо… Усевшись на нагретый тропическим солнцем песочек, Митос подворачивал джинсы до колена, чтобы после легко подхватить свои тапочки и пройтись по самой кромке воды, где встречались почти обжигающий песок и прохладные ленивые волны, ласково накатывающие на рассыпчатую золотистую поверхность, несущие успокоение и умиротворение. Бережные касания воды нежно поглаживали стопы Адама, с легкой улыбкой всматривающегося в горизонт, где встречались край острова и необъятная обманчивая морская гладь, тревожимая лишь бризом. − А кто сказал, что будет легко, − то ли спросил, то ли констатировал Пирсон, словно отвечая не только на простое и, в общем-то риторическое, замечание, но и вообще на все, что творилось с Горцем с тех пор, как тот решил найти Митоса. «Тоже, что ль, разуться?» – уставившись на бредущего по кромке ленивого, будто заправский отдыхающий, прибоя Древнего, подумал теплолюбивый, как оказалось, шотландец – ибо… тропическое солнышко продолжало вытворять с ним сущие чудеса – его сердитость таяла, как тает в жаркий полдень выползший промеж холмов его капризной на погоду родины ночной туман. Хоть это решение он принял без колебаний: буркнув что-то малопонятное и самому-то по поводу нелёгкости жизненных перипетий, то ли соглашаясь с Митосом, то ли, напротив, споря с ним, тоже шлёпнулся задом на песок (предусмотрительно подальше, шагов за двадцать), и, по очереди небрежно подцепляя пальцами ног подмётки у пяток, сбросил обувь. Посидел, пожмурился на солнечный свет, старательно избегая смотреть на Адама, бродившего по берегу, зато с преувеличенным вниманием следя взглядом за раскормленными чайками. Уперся ладонями в песок позади себя, тут же ласково проникший между пальцев, посидел так, потом выпрямился, хорошенько отряхнул правую кисть, и стащил ею заколку с кельтским орнаментом, распуская волосы – уж больно нежно и приятно гладила по макушке горячая солнечная ладонь. Сунул аксессуар в карман шорт, тряхнул головой, давая тёмным прядям упасть свободно, стянул футболку через голову. Вглядывайся не вглядывайся в далекий горизонт, а шебуршание на песочке все же взгляд привлекает. И не зря, между прочим. Поскольку горец старательно игнорировал Митоса, как факт реальности (с чего бы вдруг? Испугался?), сам Наблюдатель искоса, а иногда и вполне открыто любовался другом, ценя красоту в любых ее проявлениях. В том числе в образе крепкого, сильного и подтянутого шотландца. Будь МакЛауд товаром на невольничьем рынке Рима, за него бы заломили заоблачную цену, да и вообще устроили бы драку уважаемые патриции, потому как оного бессмертного можно было определить как «породистый». Пушистые и наверняка мягкие, вьющиеся пряди, взлохмаченные стягиваемой футболкой, слегка выбили Старика из равновесия. Настолько, что тот поглубже шагнул в прохладную воду, сбившись с тонкой кромки, по которой до сих пор успешно шествовал. Дункан ещё посидел, блаженно подставляя горячему свету обнаженные плечи. Обгореть на солнышке бессмертному не дано – одно из мелких преимуществ не умирающих насовсем. «Может, и выкупаться пока?» − cправедливо рассудив, что надо воспользоваться всеми удовольствиями пребывания на райском острове, буде такая возможность представилась вдруг, Дункан легко и плавно поднялся на ноги, расстегнул шорты и стянул их, оставшись в одних черно-белых плавках. Адам с непередаваемым выражением лица, дескать, как такое может нравиться, проводил взглядом бодренько топающего к воде ученика. Не нагибаясь, тот бросил штаны поверх футболки и сандалет, и пошел к воде… пройдя аж пять шагов, перед тем, как вскрикнуть (точнее – выругаться по-гэльски, ну ооочень сочно, хоть и коротко!), зашипеть и запрыгать на одной ноге – левой. Праздник идиотизма продолжался. Один на весь пляж морской ёж поджидал именно горца. «Пафос наказуем», − довольно заметил про себя Пирсон, правда, ехидная улыбочка-таки вылезла на его губы. Однако с этим нужно что-то делать, поэтому Митосу (уже в который раз за знакомство), пришлось брать на себя обязанность спасать шкуру килтоносца. Далеко упрыгать полуослепшему и рассвирепевшему не столько от боли, сколько от идиотизма ситуации Дункану не дали – схватили поперёк туловища (ну, или более романтично – за талию), да попёрли прочь от вожделенной совсем ещё недавно водной глади. Адам Пирсон был хорошим Наблюдателем – бдил исправно, и на помощь пришел вовремя. Мак поневоле обнял Древнего за плечо, и, опираясь на него, доковылял до своей одежды, стараясь не наступать на проколотую ногу, которую жгло, как огнём. Честное слово, казалось, что даже удар мечом получить не так больно – там горячка боя, азарт, то да сё… и главное, не так обидно… на собственную дурость прежде всего. «Отдохнул, понимаешь, покупался!» – опять шлёпаясь седалищем на песочек примерно в том же месте, откуда только что совершил забег, долженствовавший завершиться красивым олимпийским заплывом, подумал злобно МакЛауд.