И кого-то обнял кто-то, что с него возьмёшь?..

Далее по плану Митоса следовал ужин (ведь обед был посвящен размахиванию Айвенго, так как Адам привык тренироваться украдкой) и, возможно, непреднамеренное знакомство с соседкой в ресторане на первом этаже. Она оказалась весьма милой особой, которую невзначай очаровал скромный декан исторической кафедры. Продолжение обещало быть весьма интересным, хотя номер Пирсона не располагал ни к чему благоприятному, но леди была весьма настойчива в замечаниях, что, мол, ее комната вполне пригодна, однако «дома», то есть в собственных митосовских апартаментах оставался дрыхнущий горец, которому могла потребоваться медицинская помощь, поэтому пришлось вежливо со всеми подобающими обещаниями и заверениями, вернуться к себе. Девушка не поймет, если Митос прямо сейчас к ней завалится. Тут уж приходится выбирать. «Черт бы тебя побрал, МакЛауд». Закрыв дверь за собой, Адам привалился к ней спиной и покачал головой. − Знал бы ты, сколько всего мне должен, − вздохнул Старейший, прошептав. В ласковом покое могучий организм бессмертного шутя справился с такой пустяковой проблемой, как выведение токсина морского ежа, так что в момент, когда щелкнул замок входной двери, закрытой прислонившимся к ней Митосом, горец проснулся абсолютно здоровым. А глухотой он, слава Богу, никогда не страдал, поэтому, приоткрыв один, уже не заспанный глаз, осведомился хрипловато: − Ты берешь назад свои слова насчет того, что твой дом – и мой тоже? Пару секунд внимательный, цепкий, врачебный взгляд шарил по пациенту; Дункан создавал впечатление совсем здорового, так что беспокоиться причин нету... оставшись довольным, Митос позволил улыбку. Снисходительную, расслабленную, мягкую, озорную и совсем теплую. − Я бы не обзавелся домом так близко к воде, да и холодильник был бы ближе. Двигайся, − безапелляционно заявил Пирсон, подойдя к кровати и сваливаясь на нее плашмя, не задевая при этом горца. − Выспался, спящая красавица? – Одеяло приглушило голос, но даже сейчас он был язвителен до крайности. Темно-карий глаз закрылся на секунду – удовлетворенно, и открылся снова, уже не один, когда шотландец поднял лохматую голову с подушки. Прижимавшаяся к ней небритая смуглая щека оказалась ещё и помятой, с отпечатком нечаянной складки на наволочке, так что, сев, Дункан поскрёб её пальцами, от души зевнул... и снова растаял от теперь-то увиденной улыбки Старейшего. − Говорят, кому суждено быть повешенным, тот не утонет, − с тихой усмешкой ответил он на реплику Адама о доме у моря. – А нам в любом случае суждена другая кончина. Наверное, можно было придумать шутку повеселее, но... что выросло, то выросло. «Хоть топи нас, хоть вешай… воскреснем, как Ваньки-встаньки. Лишь бы голова осталась на плечах. Хе. Колобок повесился. М-да». Убирая волосы с лица, Дункан послушно подвинулся, просто потому, что несправедливо же было одному занимать кровать... тем более – чужую. − У тебя не только весьма развит такт, но и очаровательное чувство юмора, − ну, не мог Пирсон не подколоть Дункана, это уже стало неким ритуалом, − предпочитаю умереть от старости. Поскольку упомянутое невозможно, следовательно, Митос вообще умирать не собирался. Совсем. Пожалуй, Адам – единственный бессмертный, сумевший так долго сохранить любопытство и любовь к жизни. − Ну, что есть, то есть, чувством юмора Бог не обидел, − спокойно ухмыляясь, согласился Дункан, прислоняясь спиной к кроватной спинке. ОН отшучивался, но на самом деле... со сдержанным и чуть лукавым интересом наблюдавшему за перемещениями Наблюдателя по широкой гостиничной кровати Маку неожиданно захотелось... погладить по голове этого тощего и коротко стриженого человека без возраста, сейчас выглядевшего обиженным подростком. Бог знает отчего, но от него сейчас взяло такой вековой, всеобъемлющей, вселенской усталостью. Погладить тем же жестом, каким несколько часов назад сам Митос успокоил его, макову, тревогу, убаюкал и снял его, маков, страх. Но примет ли такое странное поведение Старейший? Не унизит ли его такое... напоминание о его принадлежности к роду пусть бессмертных, но людей? Уже сверху вниз посмотрев на Древнего, рухнувшего на ложе, как подрубленное дерево, Мак лукаво спросил: − Теперь спящей красавицей будешь ты? Поерзав, Митос заполз повыше на кровать, чтобы прижаться щекой к подушке, скинув мимоходом тапки, глухо проворчал: − Только если ты споешь колыбельную... А лучше сходи за пивом, − лениво отмахнулся, по сравнению с шотландца, тонкой рукой с длинными пальцами, которые, впрочем, несмотря на кажущуюся хрупкость, были достаточно сильными. В ответ на следующую фразу шотландец только улыбнулся ещё мягче: − Боюсь, если я запою, не уснешь не только ты, так что давай уж лучше без колыбельных обойдемся. − И снова необъяснимое желание поймать эту небрежно взмахнувшую руку, прижавшись губами к тонким и сильным пальцам, поцеловать тыльную сторону изящной кисти... Вместо этого до крайности смущенно улыбнулся, опираясь кулаками о матрас: − Ну, конечно, за пивом всегда младших посылают. – О да, эта традиция столь же древняя, как само пиво. Черт возьми! МакЛауд вдруг сообразил, что Митос вообще вполне мог пить самое первое пиво, в смысле, сваренное впервые за всю историю этого напитка… ну и человечества заодно. C Древнейшим рядом такие изумляющие, уму непостижимые озарения посещали горца часто. Сплошное, понимаешь ли, сатори… с перерывом на пиво. Ну и на бои тоже. Кулаки Дункана крепче упёрлись в постель, ибо как раз такой перерыв и обещал сейчас наступить, но… не тут-то было – взмахнувшая рука Древнего легла не обратно на кровать, а как будто невзначай на маково колено. Можно было быть уверенным, что даже за просимым пивом оный горец не сорвется, разве что когда смутится окончательно, словно ладонь пригвоздила к месту. Она, вызвавшая миг назад столь странные… да чего там, возмутительные желания, прижала его к месту (сидеть, Зорька!), и полезла… ох ты, батюшки, куда ж она полезла-то, Бог мой?! Краснеющий горец – на редкость милое зрелище, поэтому Митос решил им сполна насладиться. Теплая ладонь лениво и явно преднамеренно поползла выше, а Пирсон тем временем продолжал мурлыкающим тоном: – Мак, ты весь день пялишься на меня, как кавалер на понравившуюся пансионерку, не решаясь пригласить на танец первого бала. И чего там такое ехидно мурлычет этот… этот… этот гад?!! Какая пансионерка?! Кто пялится?! – на сей раз шотландец покраснел прям-таки мучительно, до пожароопасного оттенка. – Какой ещё бал? – только и смог он пролепетать, невольно опуская ресницы, а потом и лицо. Рука убралась с колена МакЛауда, прекращая подозрительные поползновения, сопровождаемая легким вздохом. – Пиво, Дункан, стынет, – ворчливо пробубнил Старейший, не утруждая себя объяснениями, что же он, Адам, имел в виду. Реплика Пирсона дала горцу возможность облегчённо выдохнуть, даже, (что удивительно) не паром из ушей. Перевернувшись на спину, Пирсон заложил руки за голову и уставился в потолок, словно там скопились все ответы на вопросы вселенского значения. Делая вид, что горца тут нет и вообще никогда не было, Наблюдатель предоставил таким образом ученику время, чтобы прийти в себя и, возможно, если не выкипели последние мозги, обдумать случившееся. Сам факт остывания пива МакЛауду странным не показался – если оно в холодильнике – а где ж ему еще быть? – то не греться же ему там, в самом деле? И Дункану тоже охладиться очень даже не мешало, а то… аж в зобу дыханье спёрло. Так что, коротко покосившись на воззрившегося в потолок Старейшего, горец просто взмыл с постели, пулей… ну ладно, пусть не пулей, но уж точно – стрелой метнулся на кухню, к тому самому заветному бытовому рефрижератору. И кто бы мог ответить, почему, пока горец торопливо шагал к холодильнику, дергал его ручку, рылся на полках, выуживая в нём пару запотевших жестяных банок, и топал обратно, в темноволосой голове вертелась старинная шотландская песенка про белую куропатку на стихи бедолаги Бёрнса, которому Мак, как мог, когда-то помогал деньгами: Нельзя на охоте спешить, молодежь, Неслышно к добыче крадись, молодежь! Кто бьет ее влет, Кто взлететь не дает, Но худо тому, кто добычу вспугнет. В некотором роде не зря вертелась, ведь очень похожая ситуация была, Митос, все сужая круг, загонял добычу, коей сейчас был упомянутый горец, в положение, указанное разве что в Камасутре. Но пока в темноволосую шотландскую голову верный ответ на происходящее не пришел и не стал осознанным, спешить нельзя. Прислонившись лопатками к спинке кровати, Митос ожидал возвращения ученика с жаждоутоляющим, желательно темным, пивом наперевес. Пробежка к кухонному филиалу Арктики помогла – вернулся Мак уже почти спокойным и природного своего, нормального цвета, ибо всю дорогу до спальной комнаты он прижимал одну из банок пива, ту, которую выбрал себе – ледяную – ко лбу и щекам. – Тебя только за смертью посылать, – хмыкнул Адам, встречая мягким взглядом ученика с вожделенными жестянками. Что-что, а ждать Пирсон умел. Это одна из способностей Старейшего, позволившая ему так долго прожить. Однако он надеялся, что Дункан созреет для разговора раньше, чем еще через пару лет. «Умеет же Старик сделать из нормального человека чёрт знает кого! Манипулятор он всё же первостатейный!» – злобно восхищался горец, − «Но и мы не лыком шиты, хорош пылать щеками, аки девица, соответственно, красная!» – Дункан остановился в дверях, небрежно привалился к косяку плечом, и без предупреждения, снизу швырнул банку Митосу, отвечая негромко и самым невозмутимым тоном: – Так в чем же претензия, я не понял? За смертью, говоришь, посылать? Ты ведь как раз собираешься жить вечно? – Собираюсь, – рука взметнулась, ловя пролетающую над головой банку, – но от минимального комфорта тоже не откажусь, – улыбнулся Адам, щелкая открываемой жестянкой, перебирая ее, холоднющую, из ладони в ладонь и встряхивая попеременно кисти. Все-таки Маклауд выбрал самое замороженное, что обнаружил. Ну, собственно, ни на миг шотландец не сомневался, что банка будет поймана, реакции у Пирсона были не просто отменные, но превосходные настолько, что он, именно им благодаря, пережил страшно подумать скольких своих противников-тире-соперников, и прожил, ни много, ни мало – пятьдесят веков, то есть более чем вдесятеро дольше самого Мака. Так что, если бы горец хоть чуток рассчитывал на то, чтобы угодить ёмкостью с пивом в этот высокий лоб мудреца, то, как минимум, прицелился бы получше. «Кстати, может, и стоило бы», – с легкой иронией подумал Дункан, стоя все в той же расслабленной позе у дверного косяка, открывая банку, и потому, конечно, только на неё и глядя. Ну и потом... надо же видеть, что пьешь, верно? – В этом я с тобой солидарен, − не поднимая ресниц, сказал Мак, сделав солидный такой глоток, и имея в виду только то, что сказал. Диспозицию горца Старейший тоже принял во внимание. Напугавшись, Дункан, видимо, решил держаться подальше от подозрительного Пирсона. Говорят, если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе... только вот конкретный Магомет поддался приступу лени и ни на йоту не собирался придвинуться к подпирающей косяк горе. – Дверь-то закрой, – лениво напомнил, отпивая слегка согревшийся в руках напиток. «А ведь хорошо сиди... то есть стоим», – как раз подумал шотландец, делая очень большой глоток ледяного напитка, поскольку ангина ему тоже давным-давно, чуть меньше четырехсот лет не грозила. Похоже, на сегодня охота окончена, если только не сделать ход конем. Впрочем, хоть он, ход и будет запрещенным ударом для такого как горец, но все же будет искренней позицией. – МакЛауд, – Старейший вообще редко когда звал друга по родовому имени, – обещай мне одну вещь... Если появится противник, с которым ни ты, ни я в одиночку не справимся – ты заберешь мою голову. «Ведь ты бы сделал то же самое для Ричи». Даже до остановки дыхания подавившись пивом, вот как сейчас, после ленивой вроде бы фразы Старейшего, Дункан не помер, хотя бы от изумления. Только зашелся долгим захлебывающимся кашлем, а когда приступ его завершился серией свистящих вдохов, взглянул на Митоса блестящими от выступивших (подавился же человек!) слёз глазами: – Ты рехнулся? – в восстановившемся, хриплом после кашля и негромком голосе горца спокойная злоба смешалась с удивлением и даже недоверием к собственному слуху. – Почему это я должен забирать твою голову и силу, а не ты мою? Жить вдруг надоело, и ты выбрал такой оригинальный способ суицида? Митос чуть улыбнулся, получив ожидаемую реакцию, лениво сполз с кровати и все-таки подошел к горцу так близко, что между ними оставалось сантиметров десять – не больше. Взгляд Старейшего снова был острым, опасным. – В тебе есть огонь, которого нет во мне, а мастерство – дело наживное, – и Адам снова сказал то, что и в церкви после темной передачи злому Маку, – я не могу тебя потерять. Взгляд карих глаз смягчился и сполз на плечо Дункана, сопровождаемый глотком темного пива. – Тем более, ты бы сделал то же самое для Ричи, – шахматная фигура с громким стуком встала на доску. Теперь ученику Старейшего известен его статус. МакЛауд снова разозлился. Но на этот раз не вспыхнул гневно, не вскипел, раздувая ноздри и сверкая очами пламенно, как это с ним сегодня то и дело случалось, а вот именно глубоко и холодно разозлился. И взгляд, которым он встретил подходящего якобы мистера Пирсона, не содержал тепла совершенно. Таким взглядом только пиво и замораживать. Даже то, как посмотрел на него Адам, ничуть не смягчило хмурого, как туча, горца. И магического свойства улыбка Древнего не помогла. Ни о каком огне, что был упомянут Митосом, и речи сейчас не шло. – Стало быть, ты меня потерять не можешь, – медленно и холодно процедил Дункан, не отрывая глаз от глаз Адама, – а я, значит, потерять тебя могу, мало того, ты сам меня на это обрекаешь. Это же... не просто несправедливо. Это жестоко. Бессмысленно жестоко. Старейший вскинул бровь, а после закатил глаза с самым несчастным видом, дескать, за что мне такое счастье? – Пораскинь мозгами, Мак, если у тебя осталось, чем пораскидывать. Если будет хоть малейший шанс остаться последними бессмертными, я его не упущу. Но если иного выхода не будет... – Митос вздохнул, – И не смей перечить старшим. Снова озорно улыбнувшись, Пирсон похлопал ученика по плечу. «История ни одному из нас не простит, однако с тобой у мира есть шанс». Даже на колкость по поводу отсутствия мозгового вещества, годного хотя бы для раскидывания и засорения эдаким мусором невинной природы, сдуру создавшей одного шотландца из клана МакЛаудов, Дункан внимания не обратил. Он неторопливо и тщательно отряхнул правую кисть, забрызганную пивом и пеной, тоже превращенной уже в пивные брызги, вытер ладонь о плавки, одним глотком допил остававшееся в банке, смял ее в кулаке и попросту выпустил из пальцев смятую тару из толстой алюминиевой фольги, позволяя ей плашмя упасть на пол. И лишь потом сказал так же серьезно и хмуро: – Слышал выражение – «Хочешь рассмешить Бога – расскажи о своих планах»? – Мак чуть подался назад, ловко выводя своё плечо из-под ладони Митоса. – Вот все эти твои прикидки и намётки абсолютно из той же серии... сенсей. Все в своё время будет так, как выйдет само, а не так, как мы нарешаем тут сейчас. Старейший рассмеялся. – МакЛауд, ты все же редкостный зануда, – Митос допил свою порцию и поднял разбрасываемый дикими горцами алюминиевый мусор, чтобы отправить в ведерко, для оного предназначенное, и вернулся на кровать. Свернувшись клубком, Адам добавил: – Я бы не прожил столько лет, полагаясь на обстоятельства. – Ну и кто из нас зануда? – наблюдая за действиями по уборке металлического вторсырья старейшим в мире экологом, устало огрызнулся МакЛауд. Нет, усталость была не физической, в этом плане он чувствовал себя отлично, просто сияющий солнечным светом день как-то померк от этих тоскливых и бесполезных разговоров. – Ведь зануда – это тот, кто пытается подчинить жизнь правилам и планам. Я тоже люблю шахматы, но наша Игра на них не похожа, ничуть. − Он вздохнул и наконец закрыл дверь, а обернувшись, увидел, что Митос снова устроился на кровати. Видимо, на сей раз охота провалилась. «Черт бы побрал твой дурацкий кодекс, Дункан». Бывший Смерть не заметил, что сказал последнее вслух, или сделал вид, будто это была случайность. Вот теперь шотландец перестал думать о приличиях и поддался-таки неотступному желанию – подошел, сел рядом, и погладил по плечу лежащего: – Не ворчи, ты же знаешь, что я прав, и кодекс тут совершенно не причём, каким бы дурацким он тебе не казался. – Поговорим об этом еще через четыреста лет, – зевнул человек-легенда и накрыл гладящую руку собственными пальцами, легонько их пожимая. Похоже, Дункан все ещё не созрел для того практического знания, что спасало шкуру Старейшего не раз. А Мак, как обычно, торопит события и не видит всей картины. В этом его беда, но... просто ученик еще так молод. И чертовски зелен. Горец не особенно рассчитывал на ещё четыре сотни лет жизни. При всем романтизме, который едва ли романтизмом являлся, и уж точно не был наивностью и глупостью, коими считал их Старейший, свои силы шотландец оценивал трезво, и знал, что есть множество бойцов куда сильнее, чем он. Ему и так потрясающе везло все эти века. И одно из таких невероятных почти везений – встреча и дружба с этим человеком, вредным, конечно, донельзя, но... друзей ведь принимают и любят со всеми недостатками, так? Ведь кто такой друг? Тот, кто все о тебе знает, и все равно находится рядом в нужную минуту. Так что пусть себе Митос капризничает, пусть ворчит, лишь бы не... – что «не» – Мак не стал додумывать, а то ещё додумал бы, не дай Бог. Он просто продолжил поглаживать крепкое плечо. Руку Адам не оттолкнул – и на том спасибо, поэтому через полминуты Дункан отважился, и, как давно хотелось, коснулся коротких темных волос Древнего: – Ты подремлешь? – Уже... – сладко зевнул Старейший, по-детски обнимая подушку и утыкаясь в нее породистым римским носом. Доверчиво и спокойно, зная, что Мак ему не враг, и не навредит уж точно, скорее, наоборот, в доску расшибется, дабы помочь. Последний раз по голове Митоса гладила Алекса пару лет назад. Адам привык быть один, но, во-первых, как не воспользоваться, если само в руки идет, а во-вторых, все же Дункан очень милым бывает порой. Да и сонливо... Зябко поведя плечом, Пирсон покрепче обнял подушку, словно желая получить от нее долю тепла, которого, что ни говори, все же было в дефиците. Причем всю жизнь. Чёрт возьми... как ни суровы шотландские горцы, как ни... что? – брутальны? – но чувства у них самые нормальные, человеческие, как ни крути. Так что если друг доверчиво и спокойно собирается засыпать в его, шотландца, самом близком присутствии, при этом ещё обнимая подушку, словно большой маленький мальчик, да ещё при этом ёжится зябко – тут и каменное сердце растает от умиления, ну право же! Дункан, не вставая, прихватил свободной рукой плед, валявшийся у ложа в кресле, и хорошенько, со всей нежностью (неизрасходованной на невозможное для него отцовство, быть может), укутал засыпающего Адама, легонько погладил того по щеке – так, просто мазнул по прохладной коже подушечками пальцев. – Ну давай, спи спокойно. Я рядом буду. «Мы все несостоявшиеся родители, все до единого... мы все стремимся завести детей... называя их учениками или как-то ещё, просто для того, чтобы можно было кому-то отдавать себя… не в виде молний, расставаясь с головой, а добровольно, любя и заботясь». Почувствовав трогательную заботу, Старейший провалился в сон. Но спокойствие продлилось недолго, судя по мечущимся под веками глазам, слегка неровному дыханию и вцепившимся в подушку длинных пальцев, что аж костяшки побелели.