И кого-то обнял кто-то, что с него возьмёшь?..

До засыпающего сознания ещё дошла последняя фраза, и Дункан вздохнул, зная, что силы понадобятся всем, что испытание... смертельное испытание, коснется и перемелет своими безжалостными кровавыми жерновами десятки, сотни, тысячи жизней. Где же на всех набраться животворной силы? Нащупав тонкий плед, Митос набросил его на обоих насколько смог, прикрывая глаза и сам проваливаясь в сладкую и пушистую, как вата, дрему, незаметно переползшую в спокойный ровный сон, продолжая бережно обнимать доверчиво спящего на его груди ученика. Тому думать о бессмысленности жестокой игры сейчас малодушно не хотелось. Не в объятиях Митоса, которые сам покой, сама защита. И эти объятия, как ни странно, продолжились до самого утра. То ли бессмертные так умаялись, то ли слишком «раскрылись» и подсознательно оберегали себя, оставаясь в том же положении. Есть выражение «сон богатырский». Вот именно таким и спал Дункан МакЛауд, за всю ночь не пошевелившийся даже, но тем не менее, ничегошеньки себе не отлежавший. Так что первое, что утром ощутил Старейший – теплую тяжесть на груди и щекочущие нос коричневые пряди. А еще ко всему этому присоединился пробивающийся через жалюзи нахальный лучик солнца. Как ни был вынослив Старейший, все же чихнул от такого количества раздражителей, просыпаясь окончательно и обнаруживая диспозицию. Благодатный сон безо всяких снов, восстанавливающий силы душевные и физические, видимо, обновил и Митоса, уж больно звонким и задорным получился у него чих. Недоуменно похлопав ресницами, Мак тут же улыбнулся, вспоминая насыщенное мелкими приятностями знаменательное вчера, поднял голову, не убирая волос с лица, посмотрел сквозь пряди на Древнейшего, и широко, сладко зевнул, чтоб сейчас же взглянуть лукаво, сморщить нос и улыбнуться: − Сто лет так не спал. Спасибо. Вскинув бровь, Митос изучающе глянул на ученика, уж не изволит ли тот шутить-с? Да нет, горец выглядел довольным, как ребенок рождественским утром. − О да, костлявость матраса тебя не смутила? – усмехнулся Адам, в принципе имея в виду, что брутальный рыцарь в сверкающих доспехах и их полежалки в белопушистую и весьма «радужную» обнимочку с трудом вяжутся между собой. − Главное, что этот костлявый матрас не ёрзал, − с убийственной серьезностью ответил шотландец, широким жестом сгребая наконец свои буйны кудри с лица на шею. И лёг снова щекой на грудь Митоса, бормоча лениво-жалобно: − Щас-щас встанем, ещё минутку только... Ну вот и что с ним сделаешь, спрашивается? Устроился тут как дитё, просящее мамку дать поспать еще пять минуток перед сбором в школу. − Пригрелся? – насмешливо поинтересовался Старик, перебирая совсем разлохмаченные пряди маклаудовской шевелюры. − Пригрелся, − выдохнул шотландец, разнеженный до неприличия. – Бессмертным положен отпуск? Ну или каникулы? – в его хрипловатом голосе было очень много надежды. − Ага, − мрачно откликнулся Митос, − до-о-олгие каникулы в крайне теплом месте с уникально коротким названием и радушным Лучезарным хозяином. − Вздохнув, он спустил ладонь на шею под волосы горца и нежно погладил кожу. − Ну и шутки у тебя! А ещё меня обвинял в неумении острить, – фыркнул шотландец и невольно поморщился, но не от прикосновений, конечно, а именно от слов. – Черный юмор в таком светлом месте – это... негармонично. − Фен-шуй и я – плохо совместимы, а вот баночка пива или кружка утреннего кофе – самое то. Как твоя нога? – поерзав, Митос подтянул свое жилистое тело повыше. Тёмная, (а голова, по мнению одного киношного доктора, вообще, сама по себе, всякая – предмет тёмный), оказалась бы, без сомнения, на животе древнейшего, если бы Мак ее вовремя не поднял, столь же вовремя поднявшись с «костлявого матраса», делом, то есть действием, доказывая, что проколотая вчера нога более чем в порядке вместе со всем прочим телесным составом. − Кофе? Да. С утра лучше кофе. Пиво будем пить после адмиральского часа. − Хм, а знаешь, есть давняя индийская традиция, по которой ученик в знак уважения должен преподнести утренний напиток своему учителю, − вкрадчиво заговорил Древний, лукаво глядя из-под ресниц. Хитрющая улыбка Старейшего чего-то да сулила... эдакое, поэтому Дункан слегка насторожился, и начал было отвечать: − Сочиняешь нахально, кофе в Индии выращивают максимум века полтора, а что в древности подносили? Амриту и сому?.. Чтобы произнести последнее слово, Маку пришлось сложить губы трубочкой, их-то Адам... Митос и чмокнул. И челюсть шотландца не вывалилась тоже только поэтому. Древний, благо спали они в одежде, попытался молниеносно слинять, оставляя ученика переваривать совершенное, аки гепард, слетев с кровати за желанным кофе, однако... ему помещал горец, поймав за пятку – нет, не Гражданку Лошадку, а одно бессмертное-драконоподобное: − Куда это? Стой, кто ползет, предъявите паспорт! Вот уж действительно ползет, потому как бессмертное-драконоподобное, не ожидавшее такой прыти от ученика, приложилось боком и локтем к полу, хоть и более-менее извернувшись. Усевшись поудобнее, потер ушибленное место и, резко подавшись вперед, Змей щелкнул своего нахального и настолько ловкого, что аж противно, ученика по носу ногтем. Ибо неча! − А справку о рождении тебе не предъявить? Клинописью? – подтрунивал Митос, прикидывая, что бы еще эдакого совершить, пока настроение игривое. − Ах ты... ско... лопендра древняя! – азартно прошипел светлый рыцарь, сваливаясь следом на ковер перед кроватью, как бы нечаянно задев Древнего пяткой по уху, но быстро ногу отдёрнув, чтобы не оторвали, как кузнечику какому. Что Митос это сделать может запросто – Мак не сомневался, потому медитативную позу падмасана принял с нечеловеческой скоростью и рожу состроил самую невинную. Карие глаза Адама остро блеснули. Однако ученик вовремя убрал конечность, а то могла она пострадать от праведного гнева Мастера. С усмешкой Пирсон пронаблюдал за усаживаниями Мака, после чего подполз (обозвали же сколопендрой) поближе и погрозил ему пальцем перед самым носом, словно хотел загипнотизировать. Молча, с весьма двоякой улыбочкой: то ли озорно-веселой, то ли недораскрывшимся оскалом, но Мак сидел истуканом, все с той же невинной рожей, какая впору будде. На палец Митоса только глаза темные скосил: а чего, мол, такое? Я, типа, внимать готов великому гуру. Сколапендра мод-он явно не подействовала, поэтому Старейший поднялся на ноги и потянулся всем телом. − Ты как хочешь, а я – за кофе! – жизнерадостно сообщил он, направляясь к двери. Пусть Мак продолжает изображать пенек, если у него нет никаких вопросов. − Ты как хочешь, а я – за тобой. И за кофе. – Пенек моментально взмыл вверх, превратившись во вполне себе рослый шотландский дуб, не шибко кряжистый, но крепкий, и к тому же ходячий, так что это даже не дуб был, а энт из произведений, обессмертивших на веки вечные профессора Дж, Р. Р. Т. На кухню за так внезапно обозначившим себя учителем-сенсеем и горячо любимым напитком Дункан успел сделать всего несколько шагов. Разнеженный первой и единственной за много лет по-настоящему спокойной ночью и почти по-семейному мирным утром предстоящего мирного дня нормального человеческого отпуска, шотландец недопустимо растерял все накопленные за века навыки вечной (ну почти четырехсотлетней-то точно) полной боевой готовности, преступно не успев среагировать на изменение положения тел – митосова и своего. Древний резко обернулся, схватил МакЛауда за плечи и хорошенько впечатал того лопатками в стену, украшенную миленькими обоями почти без рисунка с зеленоватым оттенком. Сейчас Старейший вновь выглядел холодно, высокомерно, глядя остро и даже свирепо на друга. В обычно теплых глазах читался просто смертный приговор, как будто Дункан в отражении расширенных зрачков видел, как Айвенго безжалостно сносит его собственную взлохмаченную голову, ноздри породистого римского носа раздраженно вздрогнули, шумно втягивая воздух. Оказавшись буквально вброшенным в стенку гостиничного номера, Мак только ошарашено глянул на Древнего, пребольно стукнувшись лопатками. Он всегда знал, что Митос коварен, как сам дьявол, способен на что угодно, но… но…неужели и в отношении него, Дункана, тоже?.. − это было едва ли не самым большим потрясением в долгой жизни горца, однако взгляд в лицо Пирсона подтвердил самые худшие подозрения: жизни Дункана МакЛауда из клана МакЛаудов, наивного бойскаута и доверчивого придурка, то ли змею на груди пригревшего, то ли самого пригревшегося на груди Змея, пришел вот прямо сейчас бесславный и глупый конец. Перед Маком, крепко втиснув его плечи в стену, стоял буквально классический пример холодной ярости: ледяной и обжигающей одновременно, неудивительно, что Смерти боялись. Меч Древнейшего, конечно, лежал себе под кроватью, но что мешало ему спеть свою короткую свистящую песню чуть позже, когда Адам попросту придушит горца голыми руками? Нечестно? Не достойно воина? Да бросьте, право, сколько раз Митос говорил, что родился до появления таких глупостей, как мораль, честь, совесть? Сколько раз он говорил, и показывал, что в грош всего этого не ставит? Он убивал невинных сотнями, лишь потому что так захотела его левая пятка, а сейчас ему вздумалось, что пришла пора забрать голову Дункана, что час того пробил. Однако вместо ожидаемого удара случилось нечто другое. Убежать? Мак дёрнулся, попытавшись вырваться, но Пирсон лишь казался хрупким юношей – захват же у него был даже не стальной, а титановый. Ждать, пока Дункан сам созреет и окончательно осознает все свои проступки – слишком долго, а Сбор наступает слишком быстро. Отцепившаяся от одного плеча рука метнулась к затылку шотландца и, вплетя пальцы в коричневые кудри. Когда одна прямо-таки терминаторская рука г-на Смерть метнулась к затылку, шотландец, поняв, что ему сейчас сломают шею, а не скучно задушат, хоть это вполне по-змеиному, снова сделал попытку вырваться – начал сгибать колено, чтобы ударить в пах, но… снова не успел, стукнувшись лбом о лоб и услышав свистящий шёпот… всё-таки наставника?.. Митос наклонил к себе голову ученика, прижимаясь лбом к его лбу, шепча низко, хрипло, со свистящими нотками: − МакЛауд, тебе 400 с лишним лет, но ты не видишь очевидного. Иногда тебе следует прислушаться к Джо, смертный гораздо младше тебя, но в этой жизни понимает в разы больше. И... ты так и не попросил у меня прощения. Шёпот был настолько яростен и тих, а адреналин кипел в крови так громко, что из всего нравоучения, которое, наверное, дóлжно было усвоить, Мак уловил только что-то о «попросить прощения». После слов последовал поцелуй, яростный, злой, в котором было и презрение, и отчаяние, и боль. Много боли. Наконец Старейший отстранился, закрывая глаза и глубоко вздыхая. Сбросив на Дункана накопившиеся по его же вине эмоции, Адам пришел в какое-никакое душевное равновесие. А для Дункана поцелуй стал самым настоящим шоком – МакЛауд теперь уже сам вцепился в плечи Старейшего – просто, чтобы не свалиться, как тогда, на пляже – ноги не держали. Поэтому, когда Митос оттолкнул его, горец сполз спиной по стене и закрыл лицо руками. − Ты хочешь мне напомнить, в какую глубокую лужу я уселся тогда, с Всадниками? Но иначе я не мог. Вот теперь шок добрался до самого Митоса. Если быть предельно честным, он ожидал обвинений, очередного суда, который так в духе шотландца. Да что там, Старейший даже мысленно приготовился подставить шею, если Дункан вдруг вспомнит, что казнить зло – его священная обязанность. И тут... собственные злость и отчаяние разбились, осыпаясь, дребезжа похоронный марш, почему-то в веселенькой мажорной аранжировке, осталась только вековая, пятитысячелетняя усталость. − Я не мог... не мог... − как заведенный, повторял Дункан, отнимая руки от лица, и глядя на Митоса почти с отчаянием. – Ты же понимаешь... Да, я моложе, я меньше понимаю, чем ты, но я не виноват в том, что воспитан иначе, и в том, что не могу понять таких страшных ошибок, как твои, просто потому, что не совершал их. Возможно, звучало это жестко, и даже жестоко, но Мак в это время крепко обнимал друга, гладя по согнутой, будто от тяжести вины и усталости спине. И, где-то в глубине души, Митос чувствовал чистую радость, что он не ошибся в ученике, несмотря на всех шотландских тараканов в его тёмно-каштановой голове. Опустившись рядом с мужчиной на колени, Древний крепко прижимал его к себе, пряча лицо в шелковистых густых прядях. − И не совершишь, − прошелестел устало старейший человек из ныне живущих. Он не ожидал такого поворота... Конечно, их спор не был окончен, неизвестно окончится ли он когда-нибудь вообще. − Может, и не совершу, − так же устало и невесело бормотнул Дункан, снова проводя ладонью по узковатой, но крайне жилистой спине. – Мир изменился, и моей заслуги в этом почти нет. Ты хочешь не моего прощения, а своего, ведь так? − Мы с ежом делаем успехи, − измученно улыбнулся Митос, ослабляя хватку и как-то совсем убито садясь рядом с учеником, приваливаясь к стене лопатками. Бывший Всадник апокалипсиса, человек-история, человек-легенда нервно и коротко рассмеялся от понимания, что действительно готов был подставить голову под меч «вершащего правосудие» паладина шотландской наружности. Спустя пять тысяч лет он действительно готов был принять смерть. Именно от этих рук, чтобы преподать последний урок Дункану, урок той боли, которую бы горец получил вместе с силой ожившего мифа: самый страшный и жестокий судья и палач себе – ты сам. − Вообще-то я хочу кофе, − хмыкнул Пирсон. Уступая желанию Митоса, но никак не своему, Мак выпустил Старейшего из объятий, вздохнул: − Иглоукалывание – крайне полезная процедура. − Горец хотел добавить, что достаточно просто перестать считать кого-либо (например, в оранжевой футболке) кретином, разуть глаза и прислушаться, (ну, так, для разнообразия, в перерывах между любованием высотой своего собственного IQ), как наблюдаемый свысока субъект рискует резко поумнеть, но из почтения к летам Адама оставил эти мысли при себе, просто сказал, поднимаясь: − Отдыхай, я сейчас принесу. Митос ответил рассеянным кивком, обводя комнату отсутствующим взглядом. В какой-то пустой и гудящей как чугунный котелок голове вертелась лишь одна, выработанная веками мысль – бежать. Собирать Старейшему почти нечего: застегнуть рюкзак, накинуть плащ, спрятав меч, впялиться в тапки и прочь, подальше от непривычной ситуации, от ненужных и уже пройденных размышлений, к которым нету никакого желания возвращаться, бегом от столь резво пробужденной совести, без которой было жить проще... Подальше от такого чертовски правильного МакЛауда... но… Случайности правят миром. Уже вставший на ноги Дункан оглянулся, и пойманный нечаянно взгляд Митоса ему крайне не понравился. Телепатом шотландец уж точно не заделался бы, даже доведись ему прожить ещё в десять раз дольше, но чутье у него было развито неплохо, путем-то долгих тренировок. Потому Мак в момент решил, что несваренный покуда кофе никуда не убежит, в отличие от Адама. Нормальные люди в таком состоянии бросаются с моста или под поезд – а последнее не только Анне Карениной опасно, но и бессмертным – Мак сам видел, поэтому сделав шаг назад, снова плюхнулся на пол, осторожно просунул руку между стеной и плечами Пирсона, обнимая того ещё и второй рукой, и серьезно шепнул на ухо другу: − Не беги. От себя всё равно не убежишь... А я скучать стал бы. Вот так, пойман на месте преступления, даже не успевши его, преступление, совершить. Бросаться с моста, хоть уже и привычно, но абсолютно бессмысленно, а вот поезд... да, это мысль. Старейший подумывал предложить этот вариант МакЛауду, если тот не захочет пачкать своих рук работой палача… но ведь весь короткий и трагический монолог остался так и не сказанным, разбившись о скалы понимания (!) Дунканом своей неправоты. Впервые Митос с треском провалил спектакль, видимо, это все привязанности, от которых страдает не он один. − Я бы вернулся. Рано или поздно. Я всегда возвращаюсь... «К тебе» − так и повисло в воздухе недосказанным. Митос был растерян, теперь Мак читал это (и ещё многое другое) по его лицу столь же легко, как вчера всего лишь сам Древний читал МакЛауда. Правда, торжества или гордости эта внезапная прозорливость у шотландца не вызывала, он просто принял это как факт, видимо, и впрямь перейдя на какую-то новую ступень. Горец просто крепче обнял своего Наблюдателя, Наставника, Спасителя многократного, и кем он там был ещё – неважно, и мимолетно, но ласково коснувшись лбом виска Адама, спросил спокойно и тихонько: − А если вернулся бы всё равно, может, просто не убегать? Время и нервы сэкономим... говорят, время – деньги, а нервные клетки не восстанавливаются. Улыбнувшись тепло, левой рукой шотландец взъерошил ёжик стриженых темных волос Митоса. Устало закрыв глаза, тот положил голову на широкое маклаудовское плечо. Засыпать он, разумеется, не собирался, но даже таким опытным динозаврам нужно хоть немного времени, чтобы прийти в себя после буквально квикенинга без смерти. Хмыкнув, Старейший поелозил виском о плечо друга, выражая отрицание, потом вздохнул. − Скоро станет совсем жарко. Тебе нужно еще многому научиться, а времени совсем мало. Да... Будь тебе хоть сто тысяч лет, но если ты рожден человеком, пусть и бессмертным, тебе время от времени нужны доброта и участие, простые, человеческие. Это Мак понимал ещё в первые свои века, поэтому просто гладил одновременно стриженый затылок и плечо Адама, обеими руками, в одном спокойном ритме. − Ты же сказал, мы вместе можем справиться? – так же тихо и пытливо спросил Дункан. – Или передумал, и я уже не подхожу на роль партнера? В голосе его прозвучала то ли обида, то ли боль – оттого что Мак, похоже, разочаровал наставника. Или поумнел раньше срока и теперь неинтересен? Стриженная голова поднялась с плеча горца и карие глаза сенсея мазнули по лицу Дункана непередаваемым взглядом со смесью легкого недоумения и снисхождения… − Похоже, я переоценил наши с ежом успехи, МакЛауд, − покачал головой Старейший, поднимаясь с пола и выскальзывая из его теплых рук, − Трагикомедия трагикомедией, а кофе – по плану, − перефразировал он сказанную еще вчера шотландцем «житейскую мудрость», и подал раскрытую ладонь ученику, дабы помочь подняться. И снова Мак вложил ладонь в ладонь Старейшего и оперся на его руку, поднимаясь, в который раз за эти бесконечные сутки. Растрепанный, босой – он встал, машинально убирая волосы с шеи другой рукой и исподлобья посмотрел на Митоса, улыбаясь смущенно и чуть виновато: − Давай всё-таки сегодня одним только кофе и обойдемся, а сеанс трагико... то есть иглоукалывания отложим хоть на день, а? – взгляд шотландца стал почти незаметно лукавым. – Обещаю... если захочешь... и без этого... − натурально краснеющий, опустивший густые ресницы Дункан старательно делал вид, что мямлит и запинается, − без наступания на иглокожих... проведу ночь в твоей кровати! – выпалил он, наконец поднимая смеющиеся глаза теплого, кофейного цвета. Еще одна порция шока, на этот раз приятного. Вытянувшееся лицо Старейшего выражало недоумение и крайнюю степень удивления. Даже что ответить, Митос не нашелся, потому как и не смог бы, скрученный тройным кренделем в приступе звонкого хохота. Адам смеялся долго и от души, причем стоило кинуть даже мимолетный взгляд на МакЛауда, как приступ возвращался, сгибая жилистую фигуру, даже не позволяя нормально вздохнуть. − Я буду первым... бессмертным, умершим... от смеха! – продолжая хихикать, Пирсон смахнул веселую слезинку, выпрямляясь и, хлопнув горца по плечу, добавил: − Я это запомню.