Когда любишь кого-то, ты его любишь, и, если ничего больше не можешь ему дать, ты все-таки даешь ему любовь. - Джордж Оруэлл, 1984
Мы не можем выбирать, чего нам хочется, а чего нет, вот она — неприглядная, тоскливая правда. Иногда мы хотим того, чего хотим, зная даже, что это-то нас и прикончит. - Донна Тартт, Щегол
Тэгун уже не в первый раз видел его на лестничной клетке — куртка была такого же бледно — розового цвета, как и его волосы, — но это впервые, когда Тэгун видел его окровавленным. Он и раньше бывал в синяках: следы над бровью, на щеках; выцветшие отметины на шее, словно отголоски неудачной ночи, но сегодня он сидел, закрыв лицо рукой, прижимая нос. Довольно неуклюже, мужчина стоял в нескольких шагах от того места, где находился Хонбин — он знал его имя только потому, что оно было так громко брошено из соседней квартиры, где Хонбин и его парень дрались по часу, иногда по два. Тэгун держал во рту сигарету, клубы дыма стояли над его головой, воздух вокруг был густым и теплым. — Я в порядке, — сказал ему Хонбин голосом, заглушенным забитыми пазухами. Он не смотрел Тэгуну в глаза — не то, что он когда-либо это делал. Тот бы оставил все как есть, если бы не заметил количество крови на рукаве Хонбина и его пальцы в ней. — Зажми нос, — сказал он. — вот здесь, — и показал на свое лицо. — Тогда кровотечение остановится. Хонбин просто посмотрел на него: темные круги под обоими глазами. Tэгун задумался, а не били его, а потом вспомнил парня, с которым тот жил. Он не был большим, даже не страшным, но Хонбин был нежным, даже не хлопал дверью в тех редких случаях, когда Тэгун был в зале после того, как Хонбин сбегал с драки; и даже сейчас, сидя в куртке, спадающей с плеч, и волосами, закрывающими глаза, он смотрел на Тэгуна с детской невинностью, которая заставляла его руки дрожать. Мужчина почувствовал, как его захлестнула волна гнева, бурлящая и раскаленная докрасна. Его рот наполнился тысячью слов, но он не произнес ни одного, вместо этого сунул руку в карман и протянул открытую пачку сигарет. Хонбин долго сверлил ее взглядом, достаточно долго, чтобы Тэгун собрался извиниться, но потом взял одну (Другой заметил, как его трясло, как засохла кровь под ногтями, окрашивая их в уродливый коричневый цвет). — Спасибо, — пробормотал он. Тэгун наклонился с зажигалкой, даже пламя не дрогнуло в этом спертом воздухе. Он зажег сигарету Хонбина, зачарованный желтым пламенем на почти идеальном лице соседа. — Зажми нос, — сказал ему снова. — Не клади на него лед, а то опухнет. - Он вышел через черный ход комплекса, где дорожка была заставлена машинами. Автомобили без шины и разбитые осколки стекла, часть микрорайона насчитывала в себе не так много людей, и это было причиной, почему Тэгуну здесь понравилось. Тихо, если не считать рева вагонов метро, громко доносящегося с верхнего прохода. Иногда по ночам он выходил с сигаретой во рту и одной — за ухом, наблюдая, как вагоны пролетают всего в нескольких метрах над его головой; и этот звук был оглушительным, но успокаивающим, как промышленный шум: он заглушал все остальные, наполнял мир металлическим грохотом, настолько сильным, что отрицать реальность было невозможно, как это часто делал Тэгун. Он был уже в двух кварталах от гоночной трассы, когда позвонил Воншик и сообщил, что в клубе аншлаг, и ему лучше поторопиться, а то они не успеют сделать заезд; и Тэгун, ускорив шаг, с тлеющими угольками от сигареты, очутился у входа, огражденного лентой. Джехван увидел его раньше, чем Тэгун их; поспешив к нему, тот схватил его за рукав и сказал: — Воншик забыл свое разрешение. Скажи ему, что он не может драться без разрешения. Тэгун ухмыльнулся. — Ты не можешь драться без разрешения. — Убедительней, — заскулил Джехван. — Кстати, когда в последний раз был налет? — спросил Воншик. Он уставился на Джехвана с сигаретой во рту, его лоб сморщился. Он сделал затяжку и потушил ее. — Хен, — обратился он к Тэгуну, — когда это было? — Около трех лет назад. — Около трех лет назад, — почти прокричал Воншик. Джехван усмехнулся и шлепнул парня по руке, когда тот попытался до него дотронуться. — Они сделают это сегодня вечером, вот увидишь. Копы повсюду, прочесывают всех. Ты действительно хочешь провести ночь в тюрьме? Я не спасу твою задницу! — Слишком много людей, — тихо пробормотал Тэгун. — Они не станут всех проверять. — К тому же, — сказал Воншик, стоя очень близко к лицу Джехвана, — ты думаешь, что я здесь единственный человек без разрешения? — В этом есть смысл, — сказал Тэгун. — А я о чем, — повторил Воншик. И Джехван, схватившись за подол рубашки, закатил глаза так, что видны были только белки; он так пристально посмотрел на Тэгуна, что тот чуть не рассмеялся. Кажется, он сказал бы больше, если бы Воншик не ушел, крикнув через плечо: — Мы начнем через десять минут. Тэгун схватился рукой за шею Джехвана и притянул ближе. — Расслабься. Знаешь, сколько раз я дрался без своего разрешения? Не поверишь. — Рад это слышать, хен. — Джехван-а... — Полегче с ним. Пожалуйста. — Люди делают ставку на этот бой, — тихо сказал тот. — Не могу обещать, — затем, когда Джехван начал ерзать: — Я не убью его. Как насчет этого? Я обещаю не убивать его. Он улыбнулся. Они протискивались мимо потных тел в окровавленных рубашках, мальчишек со сломанными носами и открытыми ртами. Тэгун кивнул нескольким из них, игнорируя большинство, и, сбросив куртку, начал разминаться. Воншик был без рубашки, но Тэгун предпочитал драться в ней; и стоя друг напротив друга с галдящей толпой вокруг них и зная, что Джехван, затерянный в море лиц, вероятно, полностью сгрыз себе ногти; Тэгун заметил, что улыбается. Воншик улыбнулся в ответ: хитрый изгиб заставил его ухмыльнуться. Затем показали время. Бой мог длиться от десяти до двадцати минут, в зависимости от бойцов. Были и такие, кто любил драться до потери сознания; суровые бойцы, которые ломали носы и скулы, пускали в ход зубы, когда костяшки пальцев превращались в бесполезные. Но для Тэгуна и Воншика, в большинстве случаев этого было достаточно, чтобы другой человек вырубился. Когда человек кричал "стоп" или стучал костяшками пальцев, или ладонью, если костяшки были сломаны — об пол, противник должен был сначала признать поражение или же рисковать возможностью аннулирования их разрешения. Сегодня вечером борьба была медленной. Тэгун, опасаясь затруднений Воншика, помнил слова Джехвана. Было бы нечестно драться просто потому, что другой оставил свое разрешение дома, но также знал, что если Воншик будет смертельно ранен или сильно пострадает, нуждаясь в медицинской помощи, тот не только заплатит за больничный, но ему запретят драться в течение следующих двух лет. Это называлось отстранением, и Тэгун пережил это однажды, когда ему было восемнадцать; это были самые скучные два года его жизни, глядя на бои, в которых не мог участвовать. Поэтому он двигался легко, убедившись, что его кулак коснулся лица Воншика, это не было с намерением сломать его, а только навредить ему. Они дрались уже много лет, достаточно часто сталкивались друг с другом, чтобы предугадать каждое их движение, и только один удар в левый глаз спустил его на Землю. И то, как тот впился в него взглядом, сбивая Тэгуна с ног, заставило сожалеть о каждом слове, сказанном Джехвану. Над левым глазом у него тупо пульсировало, ребра пронзила острая боль; кровь на языке — он прикусил его, когда ударился головой о бетон; немного сбившись с движений, Тэгун протянул руку, схватил Воншика за лодыжку и повалил на землю. Это был не бой, а настоящая драка. Все исчезало, как плохо запомнившийся сон — Тэгун скорее почувствовал, чем услышал, волнение толпы, охватившее его полностью. - Все закончилось головокружительной бурей красок; Тэгун пошатывался, не в состоянии найти равновесие. Воншик толкнул его локтем в лицо, кровь осталась на руке, но не на его собственной; и Тэгун, падая, потянулся за чем-то и ощутил, как чья-то рука коснулась его, а затем встретился своим разбитым лицом с мокрым, грязным тротуаром. - Его глаза были открыты, но он плохо видел. Шквал цветов, размытые изображения, комната на бок. Он был в ванной, но знал об этом только потому, что там сильно воняло мочой и кровью, и на его лице были нежные, знакомые руки, обрабатывающие его раны; губы прижимались к его щеке, глазам. Целуя всю боль, Джехван делал то, что у него получалось лучше всего. Это было причиной, по которой он следовал за ним. Ему нравилось собирать осколки вместе. — Ты надрал ему задницу, — говорил Джехван, должно быть, Воншику. Внезапно грубые, мозолистые руки коснулись лица Тэгуна, а нос уткнулся в его челюсть. — Прости, хен. — Ты… ты извиняешься? — пробормотал он. — Я не хотел тебя обидеть, — Тэгун пытался смеяться, но вместо этого прохрипел. — Ублюдок. — С тобой все будет в порядке? — спросил Джехван. — Может в больницу? — Нет, я… — Тэгун откинул голову к стене, и позволил другу унять головную боль. Реальность нахлынула на него через некоторое время, когда он сидел в баре; распознавание и память остались целы. В его руке был пустой стакан, и, глядя на Джехвана, который сказал ему, что это был J&D с газировкой, Тэгун не был уверен, выпил ли он его, поэтому заказал еще. — Ты как? — поинтересовался Воншик. Его правый глаз отек, нижняя губа разбита, кровь стекала по подбородку. Похоже, он пытался вытереть лицо, но остановился на полпути; вероятно, боль от прикосновения к свежим ранам была слишком сильной. — Нормально, — ответил Тэгун, хотя чувствовал совсем другое; и когда Воншик схватил его сзади за шею, тот положил голову ему на плечо. Джехван листал свои планы. — Я записал вас обоих на первую пятницу следующего месяца. Думаю, к тому времени ты поправишься. — Сколько мы заработали? — Э-э… — Джехван сверкнул пачкой банкнот толщиной с запястье, — достаточно для аренды. Тебе что-нибудь нужно, хен? — Нет. — Иди положи это на счет, — сказал Воншик и достал из кармана металлическую хромированную карточку с названием их жилого комплекса, написанным на лицевой стороне, — пока мы не забыли. — и после того, как Джехван ушел, он спросил у Тэгуна: — Уверен, что тебе ничего не нужно? Тот замотал головой и уткнулся лицом еще глубже в шею Воншика. - Спустя несколько часов на улице, на закате, Тэгун позволил Джехвану поцеловать его на прощание и подождал, пока Воншик поймает такси и полезет на заднее сиденье, держа руку другого в своей. Спотыкаясь, он вернулся в собственную квартиру в нескольких кварталах к югу, Тэгун шел с опущенной головой, засунув руки в карманы. Каким бы слабым ни был солнечный свет, при дневном свете здание выглядело иначе. Старый бетон, обесцвеченный трещинами, похожими на виноградные лозы, вьющиеся по бокам; некоторые окна — разбиты, другие — открыты, и звуки проходящего метро резкие и вызывающие головную боль. Тэгун не спал еще четыре часа из-за страха получить сотрясение мозга и другие травмы головы, поэтому сидел перед телевизором, выбрал полноэкранный режим и наблюдал, как голографические фосфоресцирующие изображения отражаются на белую стену — ту самую стену, которая соединяла его и Хонбина квартиры.