synthetic romance

К следующей неделе его лицо почти зажило; синяки исчезли до темно-коричневого цвета. От прикосновений они почти не болели, но когда Тэгун вышел из-за угла в искусственную темноту клуба Домино, он осознал, сколько глаз на нем остановилось. Тэгун мечтал у стойки регистрации, засунув руки в карманы так далеко, что пояс его джинсов соскользнул на бедра. Он попытался сосредоточиться на сломанной лампочке в каком-то дурацком светильнике, который должен был быть чем-то вроде цветка, но на самом деле выглядел странно; это напомнило ему о том, как однажды он задыхался после драки. Мужчина уставился на свои ноги. У стойки сидел парень с лицом ребенка лет семнадцати, а может, и шестнадцати, с очаровательной улыбкой и светлыми глазами. Он спросил у Тэгуна, не желает ли он сделать заказ. — Нет, все в порядке, — за все те годы, что Тэгун приезжал сюда, он ни разу не заказывали ни выпивку, ни мальчиков. Это было его принципом. В конце концов, его бы здесь не было, если бы Воншик допоздна не работал в галерее. — Я здесь из-за Джехвана, — сказал он. Лицо парня вытянулось. — Его позвать? Думаю, его смена скоро закончится. — Я его… э-э… подвезу домой? Мне... мне не нужны услуги, — его лицо горело; судя по тому, как мальчик улыбался — искренне, нежно, он, должно быть, выглядел очень глупо. — О, — его поведение поменялось. — Можешь забрать его, — тот протянул руку и надел на запястье Тэгуна синюю ленту; удивительно, насколько крепкими были его руки. Он пропустил того мимо красных веревок, через темную комнату, и сказал ему: — Лучше не смотри по сторонам, если ты здесь не ради чего-то еще. Но об этом Тэгун уже знал. По бокам клуба располагались стеклянные комнаты; высокие окна со вдохом в маленькие уютные комнаты. В этих комнатах были кровати, светильники и много голографии; некоторые из них были оснащены телевизорами, другие — радио; некоторые являлись тематическими, но все были звуконепроницаемыми. Джехван называл их "долбаными комнатами"; место, где завсегдатаи могли выбрать себе любого танцора, и делать с ним все, что им заблагорассудится. Но сегодня большинство комнат были пусты (нормальное явление для вторника); наступит суббота, и все помещения будут заняты, потому что по выходным клуб Домино превращался в кошкин дом. Тэгун нашел Джехвана на диване, он натягивал на себя одну из старых, запачканных кровью курток Воншика, и его голые ноги в шортах казались безумно длинным. Когда другой коснулся его талии, он вздрогнул, затем со вздохом облегчения рухнул на грудь Тэгуна и поцеловал его в щеку. — Ты опоздал, — усмехнулся он. — Я сказал в девять, а сейчас десять. — Сейчас 9:26. — Какая разница, — он рассмеялся. — Тебе здесь что-нибудь нужно? — и Тэгун не мог придумать ни одной вещи, которая могла бы ему понадобиться в Домино, и поэтому тупо уставился на Джехвана, пока тот не засмеялся громче. — Я шучу. Они пошли через черный ход, который представлял собой тяжелую металлическую дверь с ржавыми засовами по бокам, протискиваясь сквозь толпу танцоров на перерыве. Они пожелали Джехвану спокойной ночи, любезно улыбнулись, но многие из них задержались на Тэгуне; либо смущенные, потому что их коллега был не с Воншиком, либо заинтересованные синяками на лице сопровождающего. Тэгун наклонился к Джехвану, прижав губы к виску, а затем они вышли на ярко освещенную уличными фонарями дорогу: поток белого света на грязном от времени тротуаре. — Голоден? — поинтересовался он. Рот Джехвана шевельнулся в ответ, но рев автомобильного клаксона заглушил голос. Какой-то человек что-то крикнул; его тон был агрессивным, лицо — уродливым даже в темноте. Тэгун обнял друга за талию и потянул их дальше вниз по улице, с горечью спрашивая: — После работы ты не переодеваешься? — С чего бы? — Чтобы избежать этого? — Они все равно это сделают. Раздраженно вздохнув, мужчина взвалил Джехвана на спину, задаваясь вопросом, что бы подумал этот кошачий старик, если бы он засунул ему в рот кулак? - Он варил кофе только для себя. Джехван, сидя на стуле и стуча пятками по нижним шкафчикам, ковырял в пакете виноград, который дал ему Тэгун. Отказавшись от спортивных штанов и футболки друга, тот все еще был в своем рабочем костюме, дополненном украшенными клубникой носками на ногах. Он спрашивал Тэгуна, не нужна ли ему помощь, не хотел ли он пойти спать; Воншик приедет еще через час, а Джехвану было скучно. — Все нормально, — ответил тот, насыпая сахар в кружку. — Когда ты в последний раз с кем-то спал, хен? Тэгун, который честно не мог вспомнить, лишь пожал плечами и отхлебнул из кружки. — Разве это имеет значение? — Ну, я не знаю. Ты когда-нибудь мастурбируешь? Ласкаешь себя? Знаешь, прошло уже шесть месяцев с тех пор, как ты спал со мной и Воншиком. Твою мать, это же целая жизнь. Мужчина рассмеялся. — Чего? — и замолчал, уставившись в стену гостиной. Он не был уверен, что ему послышался глухой удар с противоположной стороны — вероятно, так казалось каждую ночь, когда он ждал признаков драки, — но застыл, словно в трупном окоченении, не в силах дышать, пока не узнает наверняка. — Хен? Тихонько успокаивая Джехвана, он ждал, прижимая горячую кружку к ладоням. Другой звук, далекий и приглушенный, как будто из другой комнаты. Спальни? Кухни? Тэгун тяжело вздохнул и вылил свой кофе. — Ты чего это? — Ты что, не слышал? — Не уверен... Затем звуки метро; яркий свет, льющийся через открытые окна, и тени — кошмарные и тревожные, брошенные на стены кухни. — Забей, — пробормотал он и, дотронувшись до лица, помассировал виски. — Я… пойду. — Пойдешь? — В магазин на углу. — О, — все еще болтая ногами, Джехван сунул в рот горсть винограда. — Я пойду с тобой. Он предпочел бы сходить один, но не хотел оставлять Джехвана в квартире. Они шли плечом к плечу, рука Тэгуна обвивала талию друга всякий раз, когда кто-то смотрел слишком долго, слишком нагло, и он удивлялся, как Воншик выдерживал. Бутылка пива и пачка сигарет; Джехван возился со сладостями. Тэгун купил ему шоколадку, и провел пальцами по его затылку, когда тот пытался засунуть половину в рот. — Жопа слипнется. — Ругаешь меня, когда сам покупаешь пиво? Воншик ждал у входной двери с упаковкой пива и двумя пачками лапши. Его светлые прядки прилипли ко лбу. — Я забыл код, — тихо сказал он, криво улыбнувшись уголком рта. — Не хотел облажаться и вызывать полицию. Тэгун сказал, что все в порядке, надеясь, что он прождал не долго. И вводя код доступа на входной двери своей квартиры, он пытался игнорировать нарастающие звуки из соседней квартиры. — Соседи опять за свое, — произнес Воншик, и именно так он это сказал: равнодушно, буднично, как будто это была просто другая часть жизни, что Тэгун, необъяснимо раздраженный, почувствовал желание уйти. — То, что ты слышал раньше? — спросил Джехван. — Пей пиво. И Воншик, не сводя глаз с ног Джехвана: — Где, черт возьми, твоя одежда? - Музыка звучала громко, телевизор был включен, но приглушен; и Тэгун, лежа на диване с подложенной под голову рукой, устало моргал, глядя на изображения на экране. На кофейном столике стояли две пустые банки из-под пива, одна новая на полу; Воншик улегся позади Тэгуна, обхватив его за талию. Он поцеловал его в затылок и спросил, все ли с ним в порядке. — Джехвани говорил, что ты расстроился? Или что-то в этом роде... — Нет. Просто устал. — Хочешь пойти спать? — он положил руку на футболку Тэгуна, осторожно касаясь ее кончиками пальцев. Он снова поцеловал его, на этот раз нежно. И Тэгун, закрыв глаза и улыбаясь, оттолкнул его рукой. — Я уже сказал Джехвану, что нет. Воншик даже не попытался пошевелиться, и поэтому, с некоторым трудом, мужчина повернулся к нему лицом, прижавшись к нему грудью. — Идите первыми. Я посплю позже. — Ну, — смущенно склонив голову, он покраснел. — Мы не будем спать… — Все в порядке. — Ты можешь придти... если хочешь. Если ты передумаешь, хен. Просто приходи. Тэгун согласился, хотя они оба знали, что он не хотел, и после ухода друга продолжал пялиться на спинку дивана. Драка прекратилась на несколько минут только для того, чтобы начаться снова, еще сильнее, чем раньше. Что-то было брошено, что-то сломано. Он прижимал холодные руки к ушам, умоляя метро сделать круг, чтобы все можно было заглушить. Но этого так и не произошло. Он схватил теплую банку пива, которую держал в руках, схватил пачку сигарет и вышел из квартиры. - Он не хотел пить, но ему хотелось курить; и единственный способ смыть вкус никотина был глоток пены. Расставив ноги, он сидел на нижней ступеньке лестницы, возле пожарного выхода, где яркий свет аварийных огней смывал все в тонкую зеленую дымку. Тэгун пробыл здесь двадцать минут, но аккумулятор его телефона уже разрядился. Половина первого ночи, и он устал, так устал, что хотел лежать в постели, не прижимаясь к своему телу. Но знал, что если сейчас поднимется наверх, то его, несомненно, затянут в постель, и он не мог сказать, каково это: нравилась ли ему их близость, как это было несколько месяцев назад, когда спать рядом было достаточно, чтобы заполнить пустоту, оставшуюся в его сердце от какой-то любви, которую он никогда не испытывал, или он просто потерял интерес. Но это все равно не важно. Они были счастливы до того, как встретили его, счастливы без него; и это не потеря связи или руки, которую он держал, остановили Тэгуна от прямого ответа. Но, быть может, однажды ночью, отчаянно желая встряхнуть реальность, ему понадобится один из них, чтобы притвориться, что жизнь — это сон, а сон — реальность. Чаще всего он едва мог вытащить себя из постели, чтобы переварить судьбу медленно умирающего города. Он думал о стране, гадал, существует ли она до сих пор, или же она была вымощена бетонными зданиями и причудливым желтоватым светом. Мужчина уткнулся лицом в ладонь, позволив сигарете гореть между пальцами, не замечая боли от тлеющих угольков на коже. И под темнотой закрытых глаз он прислонился головой к кафельной стене; пусть холод просочится в его голову и охладит его. - Не понимая, какой сегодня день, он внезапно проснулся где-то между пятнадцатью и пятьюдесятью минутами позже. Громовой топот ног на лестнице, быстро бегущих к нему; он едва поднялся — колени ослабли и сильно дрожали под остатками забытого сна, когда Хонбин, держась рукой за перила, выбежал из-за угла. Он двигался слишком быстро, чтобы остановиться, или он вообще не пытался остановиться; его тело врезалось в грудь Тэгуна —они бы упали, если бы тот не схватился за перила, а рука инстинктивно не обвилась бы вокруг спины. Он плакал. Он не мог дышать. Прерывистое дыхание было таким глубоким, что его грудь подымалась. Тэгун подумал, что тот пьян, возможно, под кайфом, потому что его сильно дрожащие руки вцепились в рубашку Тэгуна, как будто он был кем-то, кого Хонбин знал или в ком нуждался; он остался там, уткнувшись лицом в хлопок, уже пропитанный слезами. Испуганный, Тэгун попытался вытянуть шею, чтобы посмотреть вверх, убедиться, что никто за парнем не бежал. И не нашел ничего, кроме пустой площадки, где постоянно моргали лампочки, нуждающиеся в замене. Странно, что это соответствовало трепету сердца Хонбина: беспорядочному, почти тревожному. Все его тело от чего-то дрожало, это был страх. От этой мысли его руки бессознательно крепче сжали Хонбина. Пять минут. Десять. Хонбин постепенно перевел дыхание (но дрожь не прекращалась) и оторвал лицо от груди. Его колени подогнулись; Тэгун поймал его прежде, чем тот рухнул. — Ты в порядке? — тихо спросил он. Ответ в виде хныканья и свежей жидкости в глазах. Уголок его рта кровоточил, и, взглянув на собственную рубашку, Тэгун увидел на ней слабые следы красного, выцветшего до розового цвета. Это могло бы иметь для него большее значение, если бы он уже не привык к крови на его одежде. Он поймал смущенный взгляд Хонбина на пятне; парень старался на него не смотреть. Тэгуну хотелось к нему прикоснуться. Хотелось стереть все следы на его лице, но Тэгун знал о возможном появлении их в местах, которые он не мог видеть. Еще больше завтра и послезавтра. Он снова спросил: — Ты в порядке? Сперва последовало молчание. — Мне нужен воздух, — ответил тот и побежал по лестнице. - Сирены, ревущие где-то поблизости. Тэгун зажег сигарету Хонбина, затем свою; и вместе, в странном молчании, они закурили. — Ты когда-нибудь слышал, как мы дрались? — угрюмо спросил Хонбин. — Не совсем, — соврал Тэгун. Дрожь его пальцев не прекратилась. Позже Тэгун узнает, что она никогда по-настоящему не останавливалась. Дыхание парня стало более ровным. Впервые за эту ночь Хонбин взглянул на его лицо, темные глаза которого были спрятаны под светлыми волосами; и в его глазах вспыхнуло страдание. — Ты что, подрался, что ли? — спросил он небрежно, как будто ничего другого и не мог. Его брови нахмурились. — Твое лицо... Тэгун неосознанно коснулся пятна над левым глазом и кивнул. — Что это? — Ничего. Лицо Хонбина зависло в замешательстве. — Ты подрался? — За деньги, на гоночной трассе, — Хонбин продолжал тупо смотреть. — Что-то вроде бойцовского клуба. Люди делают ставки на бойцов, а ты на этом зарабатываешь, — объяснил Тэгун. — Уличные бои? — Ага. — Это весело? — Раньше было. Хонбин докурил сигарету и бросил ее на тротуар. — Я собираюсь вернуться, — сказал он. — Ладно. — Спасибо за… — он указал пальцем на сигарету. — И прости за… — Ничего страшного. Открыв рот, тот медлил. Тэгун думал, что парень хотел сказать больше, но не сделал этого. Хонбин развернулся и побрел к запасному выходу, где дверь была подперта кирпичом. Тэгун тихо позвал его по имени, думая, что тот не услышит его, но тот услышал; и обернувшись, Хонбин ждал. Мужчина просто пожал плечами. Зная, что хочет сказать, но не зная, как выразить это словами, он молча стоял, пока Хонбин не спросил, в чем дело. — Я дома, — начал Тэгун, — большинство дней. Он смотрел на знак "Выход", горящий зеленым в этом маленьком пятне темноты. — Если тебе что-нибудь понадобится… Хонбин долго не двигался, ожидая, что Тэгун бросит сигарету и пойдет к выходу. И только когда тот был достаточно близко, Хонбин спросил: — Как тебя зовут? И Тэгун ответил.